Джулук Али выдавал замуж дочку за сына Хайдара из Чюрюкташа. К свадьбе готовились еще с середины лета. Нас тоже пригласили. Насилу уговорил я Яшара пойти со мной. Там играла музыка — давул[56], саз, зурна, в доме были накрыты столы, народ веселился. Один только Яшар не улыбнулся, не стал играть со сверстниками.
За пару дней до этого опять в деревню нагрянули американские охотники на кабанов. Яшар первый кинулся к ним — надеялся, что этот окаянный Харпыр-бей тоже приехал и привез с собой куропатку. Но Харпыра-бея не было.
Ни одной толковой мысли не приходило мне в голову, не видел я никакого просвета. Ночи напролет лежал без сна и думал, думал. Мы надеялись, что со временем Яшар успокоится, забудет свою потерю. Но он день ото дня становился все печальней, и неугомонный пламень съедал ребенка прямо на глазах. Уж лучше б он к отцу обратился, потребовал от него вернуть куропатку. Но он на отца даже не смотрел, говорить с ним не желал. К матери он тоже не подходил и не разговаривал — ни с ней, ни с Али. Я единственный, кому он душу изливал. Но чем я мог облегчить его страдания? Я объяснял Яшару, что не можем мы сейчас поехать к американу — не найти нам его в большом городе, денег нет на дорогу, негде будет остановиться…
Свадьба была в самом разгаре. Яшар с прочей ребятней остался во дворе, а я со стариками сидел в доме Хайдара, где нас потчевали вином. Уже кончили читать молитву. Осталось поздравить Хайдара, нарядить его сына в свадебную одёжу, поднести пяток-другой лир. Так у нас заведено — одаривать молодоженов деньгами. Вдруг в комнату ворвался Яшар, подскочил ко мне:
— Деда! Деда! Вставай!
— Что случилось, йигит мой?
— Пошли! Он приехал! — И тянет меня за руки.
Я не сразу сообразил, о чем говорит мой внук.
— Кто приехал? Объясни толком.
— Харпыр-бей. Пошли скорее. Может быть, он привез куропатку.
— Откуда ты знаешь, что он приехал?
— Он к Карами приехал. Карами умчался на своем джипе.
По правде говоря, я растерялся. Как это так — при всем честном народе подняться и уйти? Решат, чего доброго, что я не желаю делать подарок Хайдару. Если уж уходить, так только с тем, чтоб вернуться не позже чем через полчаса. Но управимся ли мы за полчаса?
— Откуда ж ты все-таки узнал, что он приехал?
— За Карами прибежали, велели скорей домой возвращаться.
— Отца твоего тоже позвали?
— Он вместе с Карами сел в джип.
— Не напутал ли ты чего, йигит мой?
— Не напутал. Собственными глазами видел.
И мы пошли. Яшар тянул меня изо всех сил за собой — нипочем ему ни каменистая дорога, ни стерня. Я насилу поспевал за ним, а он тянул и тянул меня за руку. Когда Чюрюкташ остался позади, я вдруг услышал за спиной голос старосты Бага Хамзы:
— Погодите! И я с вами!
Но Яшар не замедлил шагу, тем более что, срезая дорогу, мы пошли напрямик, по ухабам да рытвинам, а старосте привычней торная дорожка. На подходе к деревне нам попались навстречу несколько женщин и девушек.
— Приехал американский охотник! — еще издали закричали они. И стали наперебой хвастаться: — Конфетами нас угощал, бисквитами. Ох и вкуснотища! И еще привез ситец, нейлоновые платья.
Они так говорили, будто и нам это в радость — гостинцы американа. А какое нам до того дело? Насилу отделались от балаболок. В деревне первым мы повстречали Бюньямина. Знаком руки я остановил его:
— Не видал, Бюньямин, привез американ нашу куропатку?
Ничего не ответил Бюньямин, только осклабился, негодник. А я-то надеялся, что уж кто-кто, а бедняк поймет нас. Махнул я рукой и зашагал дальше к дому Карами. По пути нам еще повстречался сторож Омер.
— Привез он куропатку Яшара, не знаешь? — спросил я.
— Кто? — удивился Омер.
— Американский охотник Харпыр-бей.
— Валлахи, не знаю, дядюшка Эльван.
Еще попались нам по пути Юксель Вонючка и Джулук Али, но и они ничего толком не ответили нам. Чужая беда глаза не ест.
Солнце только перевалило за полдень. Мы спешили к дому Карами.
Низкая деревянная тахта на веранде Карами была устлана ковром, завалена подушками. Гости сидели лицом к реке и тугаям. Жена, дочери и невестка Карами суетились, бегали взад-вперед с подносами. Народу на веранде собралось много, я и разглядеть-то не мог, кто именно. Мы с Яшаром, держась за руки, вошли во двор, где рядом с джипом Карами стояла голубая машина Харпыра-бея. У входа мы разулись и босые — чулок-носков у нас не было — поднялись по лестнице. Сторож Омер увязался за нами. Чего он здесь потерял? Жена Карами стряпала у очага, дочери ей помогали, невестка накрывала на стол. Рядом с Харпыром-беем сидела нарумяненная его жена. Голова у ней не покрыта платком, руки голые. Два белобрысых ребятенка жались к матери. По мне, так американская женщина чересчур румяная, вроде как жареная куриная гузка. Вся эта семейка нагрянула к нам, будто на паломничество — Хабиль из Улупынара не так давно тоже совершил паломничество в святые места вместе со всем своим семейством. Рядом с американом лежит его ружье, а рука покоится на клетке с куропаткой. Наша клетка была из прутьев, а он сменил ее на стальную, и она сверкала как драгоценная. И в этой сверкающей клетке сидела наша куропатка. Уж не знаю как — по запаху, верно, — учуяла куропатка Яшара, встрепенулась и запела: «Гак-губуррак, гак-губуррак! Губуррак-гак-гак!» Повторив раз пять или шесть эту запевку, она перешла на жалобное: «Кьюй-кьюй, кыой-кьюй!» И до того красиво она пела, что жена Харпыра-бея не выдержала и сказала:
— Гуд, гуд поет…
Мой Сейдо-эфенди пристроился с краю тахты, рядом с ним уселись Пашаджик и Мемишче, Карами же — с другого краю. И все эти люди сидели промеж нас с Яшаром и куропаткой. Я покрепче сжал руку мальчика, не то он сразу же кинулся бы к клетке. Стоим мы и слушаем, как изливает свое горе горькое птица, стоим и поделать ничего не можем.
Все идут, и идут, и идут караваныВслед за птицей, умчавшейся в дальние страны.Ты подругу свою не зови, не зови —Между ней и тобою — тьма да туманы.
Меня от волнения дрожь проняла, не знал, что делать с собою — то ли сесть вместе со всеми, то ли остаться стоять. Одно только знал наверняка — нельзя отпускать руку Яшара. Он раз дернулся, другой, но я только крепче сжал его ладошку. Я больше всего боялся, что он сейчас наделает глупостей, и тогда нам уже не вернуть куропатку, только осрамимся.
До Харпыра-бея, видно, не доходило, что с нами делается. Завидев меня, он поднялся с места и радостно закричал:
— О-о-о! Вот мои друзья пожаловать!
Следом за американом поднялась и его супружница. А поскольку гости поднялись со своих мест, то и остальным неудобно было не встать. Даже мой неразумный Сейдо поднялся, хоть и без видимой охоты. Харпыр-бей приблизился к нам.
— Друг пожаловать! Мой вери гуд друг!
Он протянул мне руку для приветствия. Что оставалось делать? Одной рукой я о трость опираюсь, другой держу Яшара. Не было у меня иного выхода, кроме как отпустить внука.
— С приездом, Харпыр-бей, — только и успел я сказать и протянул руку, чтоб пожать его протянутую руку, а Яшар в тот же миг стрелой метнулся к клетке и вцепился в нее.
Не успел я и глазом моргнуть, как подскочили к ребенку с одного боку Карами и с другого — Бага Хамза. Они зажали мальчика, а мой неразумный сын вцепился в клетку и давай тянуть на себя. Однако ему не удавалось выхватить клетку у Яшара, так как он впился в нее мертвой хваткой и придавил всем своим телом. Что тут началось! Взрослые кричат, ругаются, а Яшар молча отбивается от них, лягается, а я тем временем трясу руку Харпыра-бея: как, мол, поживаешь?
В один миг закружилось все, завертелось на веранде дома Карами — дочки визжат, американские дети разверещались и вцепились ручонками в мать. Жена Харпыра-бея выпучила от удивления глаза. Один только Харпыр-бей мотает головой и улыбается как ни в чем не бывало — не дошло еще, видно, до него, что происходит. Да и не верилось ему, что Яшар может посягнуть на куропатку. Но остальные сразу смекнули, что к чему. Каковы мерзавцы! Набросились всем скопом на малыша, за шею схватили, стали ему руки выворачивать. Наконец одолели, вырвали из заломленных рук клетку. И кто больше всех старался? Мой сын! Завладев куропаткой, он поднял клетку высоко над головой, будто победитель — награду. Стоит и зубы скалит, болван! Тут наши взгляды скрестились, смутился он, сник, опустил клетку, спрятал за спину и попятился к стене. Не видя, налетел на жену Харпыра-бея, чуть с ног не сбил. Карами продолжал сжимать шею Яшара, и Бага Хамза заламывал ему руки.
— Отпусти ребенка, скотина ты этакая! — закричал я. — Сломаешь шею, медведь.
Ничего не ответил мне Карами, только пошли у него по щекам желтые да багровые пятна. Наконец разжал он губы и скомандовал сторожу Омеру:
