— Цирцея уже сплетает заклинание, — прохладно сообщила Кассандра. — Но на него потребуется время.
Цирцея… Колдунья, что однажды опоила спутников приплывшего к ней Одиссея, превратив их в свиней. Она славилась и другим, но именно этот факт из ее биографии первым ожил в памяти.
— Она где-то здесь, в Акрополе?
Кассандра покачала головой.
— Она отказывается покидать свой остров. Тебе придется отправиться туда.
С этими мыслями Деми и засыпала. Верней, лишь пыталась заснуть. Сил не осталось, ничего не осталось — она была словно хрупкая скорлупа от яйца.
Рассвет принесет забвение, а с ним мимолетное, но все же облегчение. Правда, и оно растает как дым. В ней нет божественных искр, ее не наградили особым благословением, и от магии богов ей теперь бежать как черту — от ладана. Она не боец и не колдунья, а значит, сейчас ничем не может помочь тем, чью жизнь века назад и разрушила.
«Я придумаю что-то. Я что-нибудь придумаю».
Деми проговаривала эти слова мысленно, а затем и вслух — словно заклинание или мантру. Готовилась повторять до тех пор, пока ее не накроет пологом забвения, пока на смену словам не придет недоумение: а что и с чем она, собственно, должна придумать? Готовилась к тому, что Морфей заберет ее в спасительные объятия.
Не случилось.
Деми не знала, сколько пролежала без сна. Стук в дверь, пусть и был негромким, заставил ее вздрогнуть. На пороге стояла Ариадна. Руки стиснуты, на лице — сострадание.
— Я знаю, что такое быть женщиной, потерявшей свое дитя. Я не хочу, чтобы Элени через это прошла… чтобы хоть кто-то проходил через подобное.
Деми закусила губу. Порой она забывала, что перед ней инкарнат. Душа в очередном — десятом? сотом? — своем воплощении. Душа, многократно проходящая через тернии, что зовутся жизнью.
— И не хочу, чтобы ты страдала еще больше. Поэтому я придумала кое-что. Кое-что рискованное, даже отчаянное, но… Если ты согласишься, останется только убедить Харона.
— Убедить его в чем? Ненадолго отправить меня домой? — встрепенулась Деми.
Как же живуча эта надежда… Не та, что на дне пифоса Пандоры. Та, что на дне человеческой души.
— Извини. Кассандра права — это невозможно. Я предлагаю вернуть твоей матери дочь. Другую версию тебя.
В горле Деми разом пересохло.
— Как? Как это возможно?
— В Алой Элладе есть человек, наделенный силой самой Афродиты и способный оживлять то, что создал. Пигмалион.
[1] Обол — мелкая монета, которую клали под язык покойнику. Предназначалась она Харону в качестве уплаты за то, что перевозил умерших через реку Стикс.
[2] А́та, также А́тэ, (др. — греч Ἄτη, «преступление», «беда, несчастье, ослепление») — богиня бедствий, злой дух раздора и проклятия, единственной целью которой является нанесение вреда людям.
[3] Морус, также Mорос (др. — греч. Μόρος, «погибель», «возмездие») — дух рока, безнадежности и обреченности, олицетворение надвигающейся гибели.
[4] Клиния (лат. klinē — диван) — разновидность античной мебели, ложе, на котором возлежали древние греки и римляне во время трапезы и бесед.
[5] Хариты (др. — греч. Χάριτες от χάρις, «изящество, прелесть») — в древнегреческой мифологии три богини веселья и радости жизни, олицетворение изящества и привлекательности.
Глава шестнадцатая. Пигмалион
Пигмалион.
Легендарный, невероятно талантливый скульптор с острова Крит, что создал статую из белой слоновой кости и… полюбил ее всем сердцем. Истинный творец, влюбленный в свое дело, он работал над статуей целыми днями, отшлифовывая каждую деталь и доводя ее до совершенства. Очарованный чудом, что рождалось в его руках, он наряжал статую в лучшие одежды и одаривал подарками, будто она была живой. Она и казалась таковой — прекрасной девушкой, застывшей на постаменте, со вздохом, готовым вырваться из груди.
Принеся дары Афродите, Пигмалион страстно попросил ее подарить ему жену столь же прекрасную, как созданная им каменная Галатея. Растроганная его чувствами, богиня красоты и любви наградила его даром, что позволил ему оживить статую, в которую он имел неосторожность влюбиться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Такая странная, противоестественная любовь — человека к камню, — казалось, могла существовать только в мифах. Но Ариадна, что дала зачарованный клубок нитей Тесею, помогая ему выбраться из Кносского лабиринта, стояла напротив Деми как немое доказательство того, что «древнегреческие мифы» были лишь древнегреческой историей.
— Ты предлагаешь мне стать второй Галатеей? — выдавила Деми, сама не веря, что это говорит.
Ариадна просто кивнула. Ее глубокие, словно полноводная река, глаза смотрели на Деми без тени сомнения.
— Только не второй… Сама увидишь. Беда в том, что ночь уже наступила. — Ариадна тяжело вздохнула, на мгновение спрятав голубую радужку за светлыми ресницами. — Кассандра убьет меня, если узнает, что я подвергла опасности твою жизнь, жизнь самой Пандоры. Но я не могу так просто…
Деми неожиданно порывисто сжала руку плетельщицы нитей.
— Я понимаю. И очень тебя за это благодарю.
— Так ты согласна?
У нее было не так много времени, чтобы принять решение. Впрочем, из него она взяла на сомнения лишь несколько секунд.
Пойти на создание собственной копии — значит, расписаться в том, что она остается в Алой Элладе навсегда, и окончательно с этим смириться. Решиться на подобный шаг оказалось бы куда сложней, если бы Деми помнила свою любовь к маме. Однако она помнила лишь Элени Ламбракис — красивую гречанку, чью-то маму и чью-то жену. Те нити, что сплетались с сердцем, обрубили тупым топором. Там, где должна быть дружба, привязанность и любовь — пустота.
«Но сейчас так ведь проще, верно?»
А нет. Сердце, даже не помнящее, что такое любить, все равно предательски ныло.
— Значит, решено, — тихо сказала Ариадна, прочитав ответ по взгляду. — Едем к Пигмалеону.
Никем не замеченные, они покинули пайдейю.
— Если верить Овидию, Пигмалион ненавидел женщин, — вполголоса говорила Ариадна, пока они спускались вниз. — Он проклинал их грехи и пороки и дал себе клятву, что не женится никогда. Считал, что семью и любимую ему заменит искусство.
Деми удивленно взглянула на Ариадну.
— Как же, в таком случае, ему удалось создать статую, которая стала известна не только среди людей обоих миров, но и среди богов?
Плетельщица улыбнулась.
— Пигмалион хотел воплотить в ней свой идеал женщины лишь для того, чтобы показать жителям Эллады, как далеки они от истинного совершенства. Но, вероятно, не может выйти уродливым то творение, которому великий мастер отдал весь свой гений. Возможно даже, его любовь к ней стала своеобразной… карой за его слова. Судьба, знаешь ли, весьма капризная дама.
Романтичный флер всем известной истории после рассказа Ариадны чуть поблек — словно с безделушки смыли позолоту. И все же финал этой сказки остался неизменным, и виной всему — любовь.
Выйдя на площадь Акрополя, Ариадна нервно взглянула на небо. В памяти всплыли чужие слова: «Ночью настает пир химер». К счастью, их, уродливых и устрашающих, сейчас нигде не было видно. Там, наверху, их ждал настоящий пиршественный стол. Здесь — лишь жалкие объедки и крохи.
И все же стоило быть начеку.
Ариадна подвела ее к чудесным крылатым коням из металла, подобного белому золоту, что были запряжены в сверкающую колесницу.
— Они механические, хоть и выглядят как живые, и созданы по подобию Пегаса — увы, единственного в своем роде. Изобретение Дедала, — с гордой улыбкой сказала она, садясь в колесницу. — Ты наверняка встречала и другие. Более приземленные приспособления вроде душа, в котором вода льется из ниоткуда, словно по воле самого Посейдона, или плиты, в которых сам по себе зажигается Гефестов огонь, принадлежат его многочисленным ученикам. Они начиняют их божественными искрами, силой богов — с их, разумеется, милостивого дозволения. Сам же Дедал занят куда более значимыми изобретениями. Он один из тех инкарнатов, кто снова и снова наследует свою память о прошлых жизнях — чтобы ничто не мешало ему творить.
