— Пифос. Да.
Она — Пандора. Та, что дала ход разрушительной, длящейся веками войне. Деми помнила и сам осколок войны — битву, что развернулась в Эфире, между землей и верхушкой неба. Как помнила и алое небо над головой.
Этого не может быть. Но глаза Ариадны, ее отчаянное нежелание причинить своими словами боль говорило: сказанное — чистая правда. Деми прикрыла глаза, пытаясь свыкнуться с тем, с чем свыкнуться невозможно.
— Почему я сделала то, что сделала?
Они ответили одновременно.
— Этого никто не знает — ни люди, ни боги, — прошептала Ариадна.
— Хотел бы я знать, — глухо сказал Никиас.
Деми медленно обвела взглядом пространство. К горечи, вспухшей под кожей, примешался яростный протест. Она не могла этого сделать. Не могла.
— Почему я успела все это забыть?
— На твой рассудок наложены чары, которые стирают твои воспоминания каждый рассвет.
Паника захлестнула Деми. Как многое она позабыла? Как много мелочей, деталей прошлой жизни, оставшейся за порогом ночи? Как много важного — того, что должна была или хотела помнить?
Ариадна рассказала Деми все, что произошло — с того самого момента, как они втроем отыскали ее в Изначальном мире. Река ее памяти подернулась рябью, озвученные имена и события прошлых дней стали кругами на воде. Воспоминания о других — будто вещица, запорошенная снегом. Ветер дунет, сбросит белую пыль, и обнажит то, что прежде было скрыто.
«Я — Пандора. Я открыла пифос и выпустила мириады бед…» Ужас вонзил ледяные пальцы в живот, забрался в пересохшее разом горло.
— Я знаю, как непросто слышать подобное… — тихо сказала Ариадна.
«Не знаешь», — беззлобно подумала Деми.
— А что с моей семьей?
— Она осталась в Изначальном мире. Куда ты больше не вернешься, — отрезал Никиас.
Деми чувствовала, что задыхается от переизбытка эмоций и недостатка слов.
— Но я… Так нельзя… Я знаю про Изначальный мир, его люди даже не знают про Алую Элладу! Как я объяснила родителям то, что… остаюсь здесь? Или меня похитили?
Бросив косой взгляд на Никиаса, Ариадна тихо сказала:
— Все в порядке, Деми. Ты, пусть и не сразу, сама приняла решение остаться здесь. Что же до твоей семьи, твоей мамы… Я попросила Пигмалиона создать твою копию — статую, которая ожила и стала тобой. Теперь она, прости, тебя заменяет. Ты хотела этого, чтобы не причинять маме боль своим исчезновением.
— Ты сделала… что?! — Из позы Никиаса ушла расслабленность. Он подался вперед, вперив взгляд в Ариадну.
— Ты слышал, — спокойно отозвалась она.
Деми выдохнула, чувствуя, как легчает на сердце.
— Ты бы предпочел, чтобы невинный человек страдал, потеряв своего ребенка? — стараясь, чтобы голос звучал ровно, бросила Никиасу.
Она сумела выдержать его взгляд. Не ожидала ответа, но он все же глухо сказал:
— Нет. Не хотел бы. Если Изначальный мир не расплетет магию Пигмалиона… может, оно того и стоило. Но чтобы мать твоей инкарнации не заподозрила неладное, тебе придется раз в пару-тройку лет забирать свою реплику в Алую Элладу, чтобы подправить ее черты, сличить с твоими собственными. Чтобы она взрослела и старела вместе с тобой.
Его слова на мгновение выбили почву из-под ног. Деми отчего-то подспудно ждала, что буквально каждое ее слово Никиас будет принимать в штыки. Не ожидала, что он признает ее план неплохим и даже даст что-то вроде совета. Подскажет то, что и сама Деми, и Ариадна, судя по ее реакции, явно упустили из вида. Она растерялась, не зная, как ко всему этому отнестись. Казалось, она с куда большей готовностью ждала ненависть и злобу, чем проявление понимания.
Воцарилось неловкое — со стороны Деми уж точно — молчание, которое нарушила Ариадна.
— Я буду напоминать тебе о том, чтобы… м-м-м… подновлять реплику.
— Спасибо, — озадаченно отозвалась Деми.
Ее благодарность предназначалась двоим. Никиас пробормотал что-то неразборчивое, и вышел из комнаты. Ариадна проводила его долгим, задумчивым взглядом.
Деми сидела на кровати, сжимая ладонями виски.
— То, что ты сказала… Я могу как-то…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Исправить содеянное? Да. Тебя ждет встреча с Цирцеей, которая уже готовит нужный ритуал. Тот, что позволит тебе вернуть память.
— Что ты знаешь о ней? — заинтересованно спросила Деми, подразумевая: кроме того, что из легенд и мифов знала она сама.
— Цирцея — дочь Гелиоса и нимфы-океаниды. Она будто соткана из противоречий. В ней течет божественная кровь, но она не бессмертна. Однако тело ее не меняется — на всех картинах она изображена одинаково. Кто-то говорит, что, благодаря тесной связи с Хроносом, Цирцея подчинила себе само время. Кто-то — что она рождает дочерей, похожих на нее как две капли воды, а потом переселяет свое сознание в их тело. Цирцея добра и готова оказать любую посильную людям помощь, но при этом она — коварная соблазнительница, умело использующая в своих играх мужчин.
В голосе Ариадны не было осуждения — она просто пересказывала все, что знала. А после промелькнула и теплота, причину которой Деми поняла не сразу.
— Она относится к своим заклинаниям, как Дедал — к своим творениям. Не просто сплетает их, как другие — кует их.
Деми помолчала, обдумывая ее слова.
— Выходит, все, что мне остается сейчас — ждать, пока Цирцея не сплетет заклинание? И сидеть в башне, как ждущая спасения принцесса?
— Я в детстве любила такие сказки, — рассмеялась Ариадна.
Улыбка ее увяла, когда Деми бросила:
— А я — нет. — Она поморщилась. — Верней, сейчас понимаю, что мне не нравится эта идея. Я… мне нужно к Кассандре.
Зачем, Ариадна спрашивать не стала. Ждала, пока Деми соберется — вероятно, чтобы провести ее к провидице, хотя к тому времени Деми и вспомнила, куда ей нужно идти.
— Ты всегда меня сопровождаешь? — полюбопытствовала она, расчесывая волосы, что чуть волнились после наспех принятой ванны.
Ариадна потерла кончик носа.
— Не всегда, но часто. Я… даже не знаю. Я не смогу при случае тебя защитить, как Никиас, и очевидного смысла постоянно находиться рядом с тобой для меня нет. Просто… наверное, я приняла твою историю слишком близко к сердцу. Я хочу, чтобы она закончилась твоей — и нашей — победой. Хочу, чтобы ты открыла пифос с надеждой и выплеснула на Алую Элладу ее ослепительный свет. И хочу быть рядом, когда это случится. — Она смущенно рассмеялась. — Я та еще, наверное, честолюбивая эгоистка.
Деми покачала головой.
— Нет. От тебя самой исходит такой свет… Ты ощущаешься как что-то правильное. Родное. Как человек, которому я действительно могу доверять.
Она отвернулась к зеркалу, чтобы избавить Ариадну от необходимости отвечать — и чтобы скрыть свое собственное смущение. Деми не знала, что их связывало, и возникало чувство, будто она признается в симпатии совершенно чужому ей человеку. Но Ариадна не была для нее незнакомкой.
От хитросплетений ее разума начала раскалываться голова.
После громкого, бодрого стаккато в дверь в комнату вошел парень с золотистыми упругими кудрями, которым позавидовала бы любая девушка. Он держал руки за спиной, не позволяя увидеть, что в них.
— Фоант? — удивилась Ариадна. — Что ты здесь делаешь?
— Я решил проводить больше времени со своей семьей, — пропел он, целуя ее в щеку.
Деми замерла с гребнем в руках. Потом с расширенными глазами указала им поочередно на Ариадну и Фоанта.
— Вы — мать и сын, верно? В первой своей инкарнации?
— Да, только я даже не знаю — гордиться мне этим родством или…
— Она шутит, — осуждающе сказал Фоант. — Мной невозможно не гордиться. Я безупречен, словно Аполлон. Только еще умнее.
Ариадна улыбнулась, впрочем, не торопясь подтверждать его слова.
— По правде говоря, я хотел проведать нашу Пандору. И, как верный сын Диониса… — Имя бога виноградарства, веселья и удовольствия Фоант выделил особенно, если вдруг Деми, не дай боги, вдруг позабыла об этой линии родства. — …Я принес с собой чарочку вина.
