Небольшой дом в стиле Палладио
Впоследствии леди Коулфакс занялась оформительством профессионально, но, не имея собственного вкуса, она штамповала интерьеры целиком по образу и подобию своих. С типичным для нее пылом она с подачи драматурга Эдварда Ноблока вновь ввела в моду стиль эпохи Регентства. В бесчисленных созданных ею интерьерах проявился, как выразился однажды поэт Джон Бэтчмен, страшно хороший вкус: комнаты были обставлены скудновато, в них стояла лишь пара черных и золотых стульев да канапе, висели шторы в полоску, и все это в желто-серой цветовой гамме. Верно говорят, что Регентство во многом соответствует английскому национальному характеру: это стиль сдержанный в красках и небогатый на декоративные элементы, кроме того, он напрочь лишен претенциозности. В последнее время стиль этот стал несколько ярче и веселее и все еще пользуется большой популярностью, а значит, пройдет еще немного времени – и он приестся.
Также последние тридцать лет в моде продержался маленький дом в стиле Палладио. По негласно действующему ныне правилу, все дома на снимках в рекламных проспектах должны выглядеть по-георгиански массивно, поэтому есть надежда, что скоро наш идеал изменится: возможно, это будет елизаветинский особняк с толстыми каменными стенами, окнами, напоминающими бойницы, и внутренними садами.
Признавались только непомерные георгианские пропорции
Сегодня в Америке в дизайне интерьеров лучшим считается Теренс Гарольд Робсджон-Гиббингс; он решительно борется с одержимостью антиквариатом, подражанием Европе и некачественными поделками. Гиббингс создал много замечательных образчиков мебели, по своей изысканности не уступающей лучшей китайской; кроме того, он проектировал предметы мебели массового производства для фирмы «Гранд Рапидс» и таким образом сделал очень многих людей адептами принципов модернизма в архитектуре и дизайне, которых придерживался сам.
Впрочем, есть вопрос, что означает слово «модернизм» – «современный», «сегодняшний»? Дело в том, что, как и дамская мода, дизайн интерьера зародился еще в пещерном веке (первобытный житель притащил к себе в жилище камень и приспособил под стул) и с тех пор меняется постоянно. Как и в случае с модой, путь к заветному интерьеру проходит между Сциллой и Харибдой, где Сцилла – аляповатые рюши и антиквариат, а Харибда – стерильная хирургическая операционная.
Но перемены в моде не должны вызывать в нас ненависть: все мы им подвержены. Мне самому как-то нравились в гостиной элементы французской школы из золоченой бронзы, теперь же страсть поутихла, и мне больше по нраву что-то другое, более суровое и простое. Кроме того, нужно сделать оговорку, что «современная» мебель в большинстве своем лишена всякой индивидуальности. Вероятно, в абсолюте надо стремиться к тому, чтобы совмещать «современный», модернистский взгляд на вещи и тонкий вкус, свойственный англичанам эпохи короля Якова или, скажем, испанцам. Устав от избытка блестящей позолоты, я нахожу теперь более приемлемым полированное дерево – черное как сливовый пудинг, из которого сделаны массивные, ничем не декорированные стулья, причем хорошо бы стулья эти расставить у стены, покрытой старыми панелями с потрескавшейся краской молочного оттенка.
Многих ошеломило обилие безвкусных вещей, появившихся за пределами Испании, но считаемых образчиком «испанского стиля». Я довольно давно живу в Америке и знаю, что испанскими обычно называют самые дешевые и вульгарные интерьерные поделки. Эти стены из каменной крошки, грубые кованые решетки и оранжевые светильники не имеют к настоящей Испании никакого отношения, и все же из-за них возникло некоторое неприязненно-снисходительное отношение к этой стране. Покойный Уильям Хёрст и его собратья привозили из Испании настоящие замки, и их стараниями мы вроде разбираемся в испанском стиле, знаем его достоинства и недостатки. Но, когда человек приезжает в Испанию и она предлагает ему самое лучшее, в подлинном антураже, – он понимает, что перед ним ни с чем не сравнимая красота и для того, чтобы понять ее, необязательно быть испанцем.
Ни один из великолепных домов, куда меня любезно приглашали во время моих поездок по Италии, Франции, Испании, Индии, Китаю, Германии и Америке, не выглядит столь благородно и стильно, как дворец, принадлежащий 80-летней женщине – герцогине Лерма. Почтенное здание недалеко от Толедо сейчас почти целиком передано женскому монастырю, в одном крыле открыли школу. Герцогиня до сих пор здесь бывает, а в остальное время залы и великолепная библиотека герцогов Лерма открыты для посетителей.
Сама герцогиня – замечательная женщина: обладая колоссальным состоянием и имея привычку к роскоши, она тем не менее решила очистить свою жизнь от всех излишеств. Спальня ее – монументальный образчик простоты, из украшений здесь лишь блики солнца, проникающего сквозь ставни и самым причудливым образом играющего на стене. Гигантская кровать на четырех ножках обита темно-зеленым генуэзским бархатом, из него же – скатерть на письменном столе, строгом, без всяких украшений, за исключением разве что большой золотой чернильницы – тоже простой, без узора.
Рядом стоят один-два массивных стула с высокими спинками, полированные, из темного дерева, на каменном полу – пара циновок высочайшего качества. На стене висит одна картина кисти Эль-Греко. Ни в каком другом помещении я с такой остротой и удовлетворением не ощущал, сколь достойна жизнь того, кто в нем обитает. Исключение, пожалуй, составляет смежная скромная комната служанки, маленькая, будто ячейка пчелиных сот. В ней – высокие окна, закрытые ставнями, узкая высокая кованая кровать под парусиновым балдахином, украшенным аккуратной красно-синей вышивкой.
На художественный вкус герцогини Лерма во многом повлиял испанский климат. В своей смелости, в бескомпромиссном отношении к цвету он полностью соответствует местному колориту и темпераменту. Но этот стиль интерьера идеален и совершенно универсален, он не привязан к конкретной стране и может быть назван образцовым. Все остальные стили на его фоне смотрятся легкомысленно.
Глава XIII
Тревожное время
У Уистена Хью Одена есть цикл «Возраст тревоги». Пожалуй, XX век достиг «возраста тревоги» как раз к 40-м годам. Первая половина десятилетия пришлась на войну, по масштабам превзошедшую прошлую, вторая же была как будто снова полна дурных предзнаменований и сгущающихся туч.
Но даже в самые мрачные времена источник творчества не иссякает, и искусство 40-х во всех его формах, больших и малых, – тому подтверждение. Если говорить о литературе, то это «дважды потерянное поколение» дало нескольких блистательных писателей. В театре стали реже брать готовые пьесы и начали ставить новые, более поэтические произведения. Под влиянием Томаса Элиота, Теннесси Уильямса и Кристофера Фрая театр стал живее.
В годы войны было не до такой легкомысленной вещи, как мода, и новых стилей в этот период не возникло; модным считалось то, что появилось перед войной. Для женщин, вставших рядом с мужчинами к конвейеру, главным нарядом стали широкие мужские штаны, рубашка и вязаный свитер, а волосы обычно повязывали цветным платком на манер тюрбана. Однако даже после того, как Англия была взята в осаду, а Франция оккупирована, в Париже складывалось впечатление, что мода еще свое возьмет. Из-за дефицита топлива самым роскошным видом транспорта стал велосипед: для него и придумали новые фасоны. Французские модные журналы выходили по-прежнему назло немцам.
Когда во времена огромных жертв и лишений мода продолжает жить, это не может не трогать. В оккупированном Париже стали популярны короткие юбки и квадратные плечи, высокая клиновидная обувь – сабо – и огромные бархатные шляпы, как на картинах Брейгеля, украшенные петушиными перьями с птичьего двора. Все это по сравнению с фасонами предыдущих эпох кажется гипертрофированным, несоразмерным.
Американские дизайнеры в это время пытались показать свою независимость от Парижа, но ничего существенного придумать не сумели и лишь считали дни до того момента, когда вновь забьет источник вдохновения. С окончанием войны для парижских модельеров сделалась очевидной потребность во всеобщих радикальных, революционных переменах.
Вообще изменения в моде протекают весьма медленно: отследить перемены ее курса – и, вероятно, перемены в образе жизни людей – возможно лишь на отрезке длиной в десятилетие. Но в 1947 году необходимая метаморфоза произошла резко и быстро: появился так называемый нью-лук – новый облик.
