— Но вы еще далеко не государство.
— Я его частица… И все же, почему вы оставили коммерцию?
— Не ваше дело.
Кирилл шел молча, не вслушиваясь в разговор своих спутников. Его мысли занимала неожиданная встреча с Грековым. Расположительный тон главного инженера, признаться, его озадачил. Выходит, его пребывание в институте полимеров не прошло незамеченным…
Старик остановился перед рекламным стендом.
— Дилетанты! Господи, ну и дилетанты… Намалевали.
Молодые люди разглядывали разноцветных жокеев с улыбчивыми цирковыми лицами. У Юсуфа Юсуфова было усатое лицо Карабаса Барабаса. Что это так возмутило старика? Обыкновенный плакат…
— Как обыкновенный?! Открытие зимнего сезона. И кого они изобразили? Жокея! Это зимой-то? Безграмотно… В зимних соревнованиях участвуют только наездники в колясках. А не жокеи…
— Халтурщики, — подначил Адька.
— Именно, — возмущенно подтвердил старик. — Послушайте, Арнольд. Я знаю, как вас отблагодарить, хоть и не верю в лекарство от гипертонии. — Старик обернулся к Зотову. Даже в вечернем освещении было видно, как поблескивают его маленькие глазки: — Я покажу вам, как работают лошадей. У меня там связи. Нас пропустят… Идемте, идемте. Это очень интересно…
— У него свидание, — Адька указал пальцем на Кирилла, словно тот был на противоположной стороне улицы.
— Ну и что? — воодушевился старик. — Это с той милой девушкой?
— У вас отличная память, сэр, — усмехнулся Адька.
— Я вас однажды уж предупреждал, Арнольд: сэр — звание дворянское, — обиделся старик и тут же заторопился: — И девушку возьмем с собой. Это очень интересно, уверяю вас. Очень…
Трехъярусное легкое здание манежа было по-вечернему затемнено, лишь тусклая лампочка раздвигала сумрак над узенькой дверцей служебного входа.
Иван Николаевич попросил своих спутников подождать, а сам заторопился к вахтеру. Залысины на его пальто как-то необыкновенно выпячивались, словно спина старика сейчас существовала отдельно от его длинной торжественной фигуры… Поравнявшись с вахтером, Иван Николаевич наклонился и что-то проговорил. Женщина замахала руками, точно отгоняя комара.
— Через вас одни неприятности, — громко сказала она.
Теперь молодые люди услышали и голос старика.
— Ну, пропусти, Зинаида, пропусти. Я и лошадок осмотрю. Польза ведь.
— Начальство запретило пропускать вашего брата, тотошника, — все повышала голос вахтер: — Мало вам трибун, так сюда проникаете.
— Какой же я тотошник, Зинаидушка? — старик старался говорить тихо, но голос в пустом узком коридоре усиливали бетонные стены: — Я и на бегах уже, поди месяца два не был.
Вахтер молчала. Старик легонько постучал пальцами по деревянной перекладине.
— Я тебе шоколадку принесу, честное слово. Завтра и занесу.
— На кой мне ваш шоколад?! — вахтер повернулась к старику спиной.
Лариса махнула рукой к выходу. Кирилл вопросительно взглянула на Адьку. Но тот как ни в чем не бывало рассматривал развешанные на стене газеты… Скрипнула входная дверь и мимо молодых людей развалистой наезднической походкой прошел человек. Старик обернулся, вытягивая шею и всматриваясь.
— Юсуф? Юсуфушка, — засуетился Иван Николаевич. — Здравствуй, Юсуфушка.
Человек приятельски похлопал старика по спине.
— Что, не пропускают? — обратился он к вахтеру. — Пропусти ты, Зина, Ивана Николаевича.
— Велено не пускать, — послабевшим голосом ответила вахтер. — Вчера к Спиридонову из милиции приходили. Сезон, говорят, начинается…
— Какой же он букмекер? Он фельдшер, правда, Иван Николаевич? А Спиридонов все равно у себя в кабинете чай пьет.
— Какой же я букмекер? Я фельдшер, все знают, — загомонил старик. — Вот внукам хочу работу показать… Ведь ты работаешь сегодня лошадок, а, Юсуфушка? — И, не дожидаясь ответа, старик радостно прокричал: — Лариса, мальчики. Идите сюда… Что вы там застряли?
Голос Ивана Николаевича звучал непривычно, с ласково-деревенским окончанием фразы, словно старик всю жизнь прожил вдали от суетливого города.
— Так это вы, Юсуф Юсуфов? — проговорила Лариса. — А где ваши усы?
Мужчина весело взглянул на девушку и рассмеялся. И все рассмеялись.
— У меня их сроду не было. Эти художники друг дружку рисуют. — Юсуфов все смотрел на Ларису и улыбался, при этом золотые коронки его зубов как бы выползали из-под толстых влажных губ. И очень не вязались его имя и фамилия с типично русским лицом.
— Ладно. Идти так идти, — Кирилл решительно придвинулся к барьеру.
Вахтер откинула планку и ворчливо предупредила, чтобы не особенно там задерживались, — чего доброго нагрянет Спиридонов да пришьет ей, что тотошники взятки подсовывают и проходят на манеж.
Старик торопливо семенил следом за наездником, пригибаясь, чтобы не казаться таким высоким рядом с крепышом Юсуфовым.
— Так мы в конюшню заглянем, а, Юсуфушка? Можно?
— Можно, можно… Ты пощупай мне одного жеребца. Неделю его работаю, — не оборачивался Юсуфов.
— Ну и как? — Старик искоса мазнул взглядом спешащих рядом молодых людей и незаметно так, молодцевато, выправил вперед тощую грудь.
— Как?! Неработанный шел полуторную без десять.
— Ну?! — искренне воскликнул Иван Николаевич и причмокнул в удовольствии: — Классный жеребец… Чей же он?
— От Гегемона и Змейки.
— Это какой же Змейки? — старик приостановился. — Не Анафемы ли с Вандалом?
— Ну, — Юсуфов толкнул фанерную дверь конюшни.
Длинный, сыпанный влажным песком коридор плетью рассекал призовую конюшню на две половины. Высокие решетки денников выглядывали подобно дверям номеров гостиницы. На расчищенной площадке были свалены несколько сломанных американок, ржавые спицы которых раскинулись в стороны от ободка, будто застывшие взрывы. Валялись резиновые башмаки для копыт, рваные ногавки. Воздух был свежий, с запахом соломы.
Пожилая женщина мыла в раковине металлические скребницы, постукивая ими о кран. В глубине коридора хрипловато и коротко заржала лошадь.
Женщина повернулась к Юсуфову и покачала головой.
— Узнал, а? Узнал вас Поплавок, а, Степан Петрович?
— Узнал, стервец, — порадовался Юсуфов.
— Учуял, значит, — поддержал Иван Николаевич.
— Учуял, учуял. — Юсуфов снял широкое ворсистое пальто и повесил в шкафчик, приглашая и молодых людей. — Меня зовут Степан Петрович, — проговорил он, ни к кому не обращаясь в отдельности, но так, словно специально для Ларисы. — Юсуф Юсуфов — псевдоним. Разрешите? — Он ловко снял с Ларисы пальто и задержал его в руке, выбирая крючок. — Псевдоним. Я раньше работал в цирке…
— Это чувствуется. — Кирилл перехватил Ларисино пальто и накинул на гвоздь. — А ваши сыновья там, на афише… тоже цирковой фокус?
Прозвучало грубовато. Лариса шагнула в сторону и повертела у виска указательным пальцем. Юсуфов вновь выдавил из-под верхней губы золотые коронки, так и не удостаивая Кирилла ответом.
Темные денники выглядели сиротливо — их обитатели работали сейчас на манеже. Юсуфов шел быстро впереди. И Кириллу казалось, что его маленькая головка есть просто часть могучей спины, непостижимым образом выдавленная вверх. Вдруг Юсуфов остановился у двери какого-то денника, прислушался и резким толчком отбросил дверь. Пахнуло густым, теплым духом.
В глубине денника на перевернутом ящике сидели два человека. Появление Юсуфова, да еще в сопровождении незнакомцев, их явно озадачило. Один из мужчин проворно смахнул с ящика бутылку.
Юсуфов молча переносил взгляд с одного на второго.
— Ей-богу, Степан Петрович, — захныкал, поднимаясь, долговязый узкоплечий дылда с бесцветным, заросшим светлыми волосами лицом, — мы так, в общем… За Поплавка. Ведь полуторную без десять выдал. Это ж для кого угодно рекорд. А он сразу — и на тебе…
— Ай-яй-яй, Вася. Классный ты, Вася, конюх. А вот балуешься ты, Вася, балуешься…
— Дак ведь повод, Степан Петрович, — горестно ответил дылда. — Если б не этот рекорд, разве я б себе позволил?
— Позволил бы, Вася, позволил.
— Эх… Не такой я человек, Степан Петрович, чтобы за просто так в конюшне водкой баловаться, — дылда опустил глаза и рассматривал свои огромные красные ладони. — Я ведь что? Я ведь уважение имею… И стаж у меня безупречный… Санаторием награждали…
— Собирай, — коротко прервал его наездник.
Из глубины денника донеслось ржание. Лариса прильнула к решетке и шепотом позвала к себе Кирилла.
В слабо освещенном деннике стояла лошадь. Она по-птичьи склонила голову набок, разглядывая большим глазом Ларисино лицо. Темные волосы спадали по шее лошади глубоким завитком. Маленькие острые уши чутко дрожали, будто стрелки компаса, выбирая точное положение. Изогнутая шея, замершая на взлете морской волной, переходила в спину и, словно обессиленная, стекала темным блеском по тонким длинным ногам, брезгливо переступающим по некрашеным доскам денника. А морда узкая, стремительная. Четко очерченные ноздри, словно два слепых зрачка…
