— Да не могу-у я-а-а…
— Не капризничай. Ты что обещал маме, когда она уезжала?
Что я обещал! Слушаться тётю Вику и бабушку. Но это же не значит, что можно издеваться над человеком!
— У меня не глотается!
— Ты дольше споришь. Давно бы уже доел и гулял.
Я остановил дыхание, зажмурился и сглотал морковь тремя судорожными рывками. И метнулся из-за стола. Следом крик:
— Геля, постой! Куда ты побежал! Не смей купаться у моста, там глубоко! Почему у тебя сандалии на босую ногу, это неприлично! Надень носочки! Во сколько ты вернёшься? Гелий, остановись!
Но я только добавил скорости. Потом скажу, что на бегу этих возгласов не слышал…
Я знал: сейчас тётя Вика высунется в окно, чтобы криком остановить меня у калитки. Поэтому с крыльца кинулся к забору. Там сложены дрова для старого нашего камина и стоит будка Дуплекса. Я на будку, на поленницу, на кромку забора, а оттуда — у-ух! — вниз, в лопухи Коленчатого переулка.
Тётушка поторчит в окне, пожмёт плечами и по трескучей от старости лестнице поднимется в бабушкину комнату.
— У меня опускаются руки. Вера Матвеевна. Это не мальчик, а сплошная аномалия. Как хотите, но я уверена, что от слов пора переходить к решительным мерам.
— Я с вами совершенно согласна, Виктория Георгиевна. Игорь ни о чём не думает, кроме этой своей скважины, и совершенно забывает о сыне. А мать потакает Гелию во всём.
Потом они сдержанно вздохнут, закурят длинные сигареты «Леда», от которых воняет жидкостью для ванных комнат, и будут долго разговаривать о моём воспитании… Они в чём-то, очень похожи друг на друга — моя бабушка (папина мама) и тётушка (папина двоюродная сестра). Обе ужасно воспитанные, даже друг друга называют по имени и отчеству, будто не родственники, а дамы в гостях. Только бабушка старая, а тётя Вика… ну, ещё не очень. Даже замужем не была…
Обо всём этом я думал машинально, а ноги работали на полную скорость. На бегу я вскинул к носу руку с часами. Часики были старые, ещё папа носил их, когда был студентом. Бледные электронные цифры еле мерцали на чёрном экранчике. Но я разглядел, что до девяти осталось шесть минут.
Я кинулся вниз по Старогорскому переулку, по булыжникам, которыми была вымощена дорога ещё в давние докосмические времена. Но тут же пришлось затормозить: навстречу, занимая всю ширину переулка, полз автобус. Он был похож на оклеенный рекламами дирижабль. В таких приезжают экскурсанты осматривать монастырь и другие древности. Я нырнул в щель между монастырской стеной и забором, над которым висели крупные, почти созревшие яблоки.
Придётся шпарить через сад. Если увидят хозяева и накапают тётушке, будет ещё один разговор о моём поведении. Но это — вечером. А Юрка-то ждёт уже сейчас.
Я пустился вдоль забора к знакомой лазейке… А, ч-чёрт! Дыру закрывали новые жёлтые доски.
Теперь оставалось одно: по спуску до болотистой речки Пестрянки. Через неё переброшены жерди. Хорошо, если мальчишки с Библиотечной улицы не дёрнули их на свой берег. Когда у них игра в индейцев, они убирают переправу…
Ура, переправа на месте! Я влетел на тонкие жерди со всего хода, без всякого страха — лишь бы скорее! — а они, подлые, запружинили под ногами, запрыгали и разъехались. Хорошо, что уже у того берега.
Ноги ушли по щиколотку в ил и по колено в воду. Но я рванулся и через осоку выбрался на сухое место.
И снова вперёд! Начался подъём. По склону холма вилась тропинка, но я кинулся напрямик — через траву-лебеду и «бабкины бусы». Это такое растение, вроде бурьяна. К середине лета оно подсыхает, и на верхушках появляются семена, похожие на сморщенные чёрные бусины. Очень твёрдые. Когда бежишь в зарослях «бабкиных бус», кажется, что по ногам стреляют сушёными ягодами. Будто сто человек спрятались в кустах и лупят по тебе из стеклянных трубок. Это, конечно, если быстро бежишь.
Я так и бежал сперва. Сандалии разбухли и стали скользкие внутри, но я мчался вверх, будто вниз. Однако скоро закололо в боку. Воздух стал пролетать мимо рта — не вдохнёшь. Я перешёл на шаг. Выбрался на тропинку. И по ней уже добрался до плоской макушки холма.
Здесь я остановился, чтобы чуточку передохнуть. Но и… по правде говоря, не только для этого. Когда я оказываюсь на этом холме, то всегда на минутку останавливаюсь. Даже если очень тороплюсь. Потому что мне нравится смотреть на город.
Он совсем небольшой, наш городок. Ну и что? Я за это его и люблю. Нисколечко не хотел бы жить в столицах или в Поясе городов. Это тётушка Вика постоянно стонет: «Ах, как там чудесно! Ах, гостиные со встроенными стереовизорами! Ах, кухни с окном линии заказов! Ах, монорельсовое сообщение…»
Зато ни у кого там нет камина с настоящим огнём. И таких откосов над рекой там нет, и пустырей, где можно играть, как в диких джунглях, и разводить костры. И нет в этих громадных городах никаких загадок и тайн, только причёсанные парки да стеклянные домища. А у нас один монастырь чего стоит! Сейчас там музей. а раньше, говорят, жили монахи. Специальные такие люди, чтобы молиться богу. Но они этим занимались в мирное время, а если кто-нибудь нападал, монастырь превращался в крепость и монахи сражались, как обыкновенные солдаты. Для этого у них было много всякого оружия, а под стенами подземные ходы, чтобы делать вылазки на врагов.
Мы лазили по дальним закоулкам монастыря и видели остатки этих засыпанных ходов. А в прошлом году мальчишки из нашего класса откопали у стены старинную пушку с непонятными буквами и узорами на стволе.
Вот так… А монорельсовая дорога нам тоже ни к чему. Город можно от края до края пробежать за пол-часа. Вот он, почти весь виден отсюда. Со старинными колокольнями, со сверкающими зеркалами энергокомплекса, с разноцветными крышами, с зелёными тучами садов. С белыми куполами обсерватории, где когда-то работал мой дедушка. Высокие дома Западного микрорайона сверкают на солнце, как ледяной барьер Антарктиды. Между прочим, дома эти ничуть не хуже, чем в Поясе…
А большая река — то серебряная, то тёмно-синяя — плавно огибает холмы, на которых лежит город. Говорят, миллионы лет назад холмы были настоящими горами, но потом осели, состарились. Может, из-за этого нашему городку и дали такое имя — Старогорск. Раньше он назывался ещё понятнее — Старые Горы. У станции и сейчас такое название.
Вот она, станция, близко. Двухэтажный жёлтый домик, башенка с часами, красно-синий поезд у перрона. А дальше пустые запасные пути, и на самом дальнем — наш с Юркой вагон…
Ой, а ведь Юрка-то ждёт!
Я кинулся вниз по склону — опять сквозь стреляющие «бабкины бусы». И тут вдруг: «Пи-и-и, пи-и-и, пик!» Два длинных сигнала и короткий! Это из репродуктора на станционной башне.
Что? Ровно девять?
Я ошарашенно глянул на часики. Там — 08.57.
Вот какая же я балда! За неделю не собрался положить часы на солнце, подзарядить. Конечно, теперь отстают…
Юрка презрительно дрогнет щекой и скажет: «Ну что, Копейкин, не можешь без э т о г о…»
— Эй, Копейкин! Ну-ка подойди!
Я завертел головой: откуда этот жестяной голос?
Позади, на голой макушке холма — решетчатая вышка ретранслятора. Слева уходят вниз окраинные заросли городского парка. Справа — заросший могучим репейником пустырь. На нём заброшенные сарайчики. Такие приземистые, что над репейником видны только прогнившие крыши.
— Копейкин! Тебе говорю!
На ближнем сарайчике лежал Ерёма. Он распахнул на животе мятые железные створки, выдвинул из себя и раскинул веером блестящие элементы солнечной батареи. Заряжался. А квадратную башку повернул ко мне и смотрел зелёными, как у кошки, глазами.
— Чего? — боязливо спросил я.
— Ну, подойди. Разговор есть…
Ерёма был беглый и беспризорный. Лет пять назад он удрал с городской выставки юных техников.
Говорят, его сделали в каком-то кружке электроники из всяких отходов. Запихали в голову несколько старых калькуляторов, а промежутки между ними забили микроячейками памяти от списанной диспетчерской машины «Кристалл-М». Сбежал Ерёма не сразу. Сперва он вёл себя как обычный послушный экспонат: здоровался, решал первоклассникам задачки и раздавал посетителям открытки. Но однажды вечером, когда посетители разошлись и Ерёма смирно сидел в уголке, уборщица уронила ему на голову тяжёлый таз. В Ерёме включилась какая-то музыка, потом он заскрипел, примолк и вдруг сказал уборщице слова, какие порядочный робот не только говорить, но и знать не должен.
Уборщица пожаловалась директору выставки. Тот пригрозил Ерёме, что в наказание отключит его от сети. Ерёма сказал, что больше не будет. А ночью он вмонтировал в себя аккумуляторы и солнечные элементы, выпилил дверной замок и ушёл. И начал вольную жизнь.
В Старогорске Ерёма сразу прославился как хулиган. Он ходил с самодельной жестяной гитарой и хрипло пел пиратские песни из фильма «Галеон идёт из Картахены». За Ерёмой толпой ходили ребята. По их просьбе он танцевал и пускал из ушей маленькие молнии. Но это не самое главное. Сторожа в парке заметили, что по ночам Ерёма разбивает гипсовые статуи. Всяких там физкультурников, купальщиц и стариков с золотыми рыбками. Тут уж Ерёмой занялась милиция. Хотели его размонтировать. Ерёма не дался. Сказал, что не имеют права: он живое мыслящее существо. Ему объяснили, что мыслящие существа так себя не ведут. Ерёма опять пообещал, что больше не будет.
