— Лежи.
Он сидел надо мной метрах в двух, на кирпичном выступе за чащей сиреневых веток. Своим шёпотом он пришил меня к земле, как шпагой.
И он был прав: нельзя выдавать себя. Где-то рядом носятся на конях-велосипедах мушкетёры.
Но я же не могу! Мамочка… Шмель ходит по мне мохнатыми щекочущими лапами. Он сейчас под майку заползёт!
— Ле-жи. Молчи.
Ой… Гад ты, Юрка! Ты же знаешь, как я их не терплю! Ну, дотянись ты, паразит, своей шпагой, прогони!
Он сжалился. Деревянный клинок чиркнул меня по спине. Шмель взлетел, и я понял, что такое настоящее счастье.
Но счастье длилось несколько секунд. Я понравился шмелю. Он сделал новый заход и мохнатой градиной упал мне на ногу.
Ой! Ой, ой, ой, ой…
— Лежи, — долетел сверху зловещий приказ.
А мохнатый злодей шёл по ноге. Время от времени он останавливался и, кажется, потирал одну о другую задние лапки. И, видимо, прикидывал, как удобнее воткнуть жало.
Не надо… Юрка, скотина, ну что ты там?! Но Юрка замер — противник близко. Что делать-то? Сильно дёругать ногой нельзя: разведка мушкетёров заметит. А несильно — тогда шмель ужалит!
— Ле-жи. Не двигайся…
Но я сейчас помру. Или ещё что-нибудь хуже… Спасите…
Меня спасли мушкетёры. Они вынеслись прямо к нашей засаде, и я с радостным воем ринулся в бой.
Уж как я махал шпагой! Мушкетёры отлетали, будто мячики. А когда бой кончился, Юрка сорвал с куста шиповника большой цветок. Концом шпаги проковырял дырку на моей майке и воткнул в неё стебелёк цветка. Сказал совсем серьёзно:
— За храбрость и железную выдержку Гелий Травушкин награждается орденом Алого Шиповника.
— Ничего себе «выдержка», — проворчал Витька Соломеин, потирая локоть. — Машется, как бешеная мельница.
— Я не про это, — сказал Юрка.
…«Орден» я спрятал в карман, а дома расправил лепестки и положил цветок в свой «Журнал наблюдений».
А Юрка с того дня стал относиться ко мне иначе. Конечно, всё равно командовал и покрикивал, но уже не воспитывал специально. Ребята Юрку уважали, поэтому и на меня перестали смотреть как на полного размазню и неудачника. Иногда ещё называли Копейкиным, но это по привычке.
В школе Юрка учился на класс старше меня, но после уроков мы всегда играли вместе. И осенью, и зимой, и весной. Маме Юрка нравился, только она почему-то вздыхала, глядя на него. А тётя Вика поднимала брови и поджимала губы, когда Юрка приходил к нам во двор и гладил Дуплекса, поджидая меня. В дом он заходил редко, потому что тётю Вику тоже не жаловал. Впрочем, держался он с ней очень вежливо.
Тетя Вика говорила:
— Странный мальчик. Что-то в нём есть, но этот ужасный вид… В прежние времена таких детей называли беспризорниками. Имей в виду, Геля, раз ты с ним дружишь, значит, должен на него положительно влиять.
Но как я мог влиять на Юрку?
БРОДЯГА
Я с разбега нырнул под вагон и на коленях выбрался с другой стороны, там, где вход. Юрка сидел на штабеле старых полусгнивших шпал (сейчас такие, деревянные, уже не делают).
— Привет, — сказал я и встал с четверенек. — Ну чего ты?.. Я знаешь как бежал!
— Вижу, — усмехнулся он.
Конечно, он всегда всё видит… И сам я увидел себя как бы Юркиными глазами — от растрёпанной рыжей макушки до заляпанных илом сандалий. Ноги в грязи и царапинах от осоки, шорты скособочились — одна штанина задралась, другая съехала до колена, полосатая майка вылезла из-под ремешка, висит спереди, как фартук. Хорошая майка, почти настоящая тельняшка, а храброго вида всё равно не придаёт, это уж я знаю точно. И топчусь вот тут перед Юркой, будто опоздавший первоклассник перед завучем.
Дурацкая привычка всегда чувствовать себя виноватым!
Я кулаком запихнул майку в штаны и сердито сказал:
— А чего?.. Я не просто так опоздал! Там Ерёма на горке…
Юрка выслушал рассказ про Ерёму без удивления, даже рассеянно. Будто думал о своём. Может, о том, что не начать ли снова делать меня человеком? Ну уж фиг тебе, Юрочка…
Он вздохнул, поцарапал под беретиком затылок и глянул на меня странно. Даже виновато.
— Не до рыбалки сейчас. Тут такое дело… Жилец у нас появился.
Я замигал:
— Где? Какой жилец?
— Пойдём, познакомлю.
В вагоне было светло. Солнце шпарило горячими лучами в два оконца под крышей и в щели, которых было множество. Да и двери оказались раздвинуты на всю ширину. Внутри не осталось тёмных уголков. В том углу, где мы с Юркой устроили наш «кубрик», я и увидел незнакомца.
Это оказался парень с бородкой, похожей на светлый курчавый пух. Худой, белобрысый, в толстых очках. В клетчатой рубашке и узких штанах из рыжего вельвета. Он сидел на пластиковом ящике, который был у нас вместо стола. Когда мы подошли, парень поднялся и оказался очень тощим и длинноруким. Глаза его за стёклами были голубые и нерешительные.
— Вот, — сказал Юрка. — Это мой друг Травушкин. Я говорил…
От этих Юркиных слов я весь потеплел внутри. А парень протянул мне большую лапу и неловко сказал:
— Глеб.
Я тоже сказал:
— Гелька… Гелий. Травушкин.
Глеб кивнул, вздохнул почему-то и опять сел. Растопырил острые колени. Юрка мне объяснил:
— Видишь ли, он тут поселился. Недавно. Думал, что вагон необитаемый… Пускай поживёт, раз такое дело.
— Если никто не против, — смущённо сказал Глеб. И опять посмотрел на меня через толстые стёкла.
Я пожал плечами. Я не знал, против я или нет. Но это не имело значения, они с Юркой всё равно уже договорились.
Я только сказал для порядка:
— Мне не жалко. А вы тут… вы кто?
— Он журналист. В командировке, — торопливо объяснил Юрка.
Я чуть на пол не сел от удивления. Разве журналисты такие? Мало я их, что ли, видел по телевизору! И Юркиного «зампапашу» видел (Юрка так его называл, мужа своей матери). Он недавно приезжал в Старогорск. Тоже журналист, редактор, солидный такой. А этот Глеб… Ему лет двадцать всего, несмотря на бородку. Да и бородка-то так, еле-еле.
Глеб, кажется, понял, про что я думаю. Приподнялся, вытащил из заднего кармана красную книжечку.
— Вот… чтобы, значит, рассеять недоверие.
Это было удостоверение. Фотография (правда, без бородки, но похожая), синяя печать. И слова: «Вяткин Глеб Сергеевич является корреспондентом Колычской районной газеты «Маяк». Главный редактор Д. И. Сомов…» Сверху ещё что-то напечатано, а внизу крючковатая подпись.
Ну ладно… Только разве журналисты живут в дырявых вагонах? Может, этот Глеб от кого-то прячется?
А может, он шпион?
Но вроде бы шпионов сейчас уже не бывает, разве что где-нибудь в дальней пограничной зоне.
Или журналист решил нарочно стать бродягой, чтобы написать потом про это книжку, как Джек Лондон? Но Лондон-то когда жил и в каких краях!
— А чего же вы не в гостинице? Здесь разве лучше?
Глеб развёл руками, хотел что-то сказать, но Юрка дёрнул меня за майку:
— Я тебе всё объясню. Потом…
— Да я и сам могу, — добродушно сказал Глеб. — Чего уж…
— Тебе, наверно, осточертело, — отозвался Юрка. — Сколько можно одну и ту же историю пересказывать!
— А что делать?.. Главное, что сам разобраться не могу. Даже записывать начал всё по порядку, чтобы всё в систему выстроить, да не получается… Я привык на машинке работать в редакции. В командировках только стенографирую, а потом… — Он пошевелил длинными пальцами, будто застучал по клавишам. И спросил без всякой надежды: — Вы случайно не знаете, где бы раздобыть на пару дней машинку?
Юрка пожал плечами.
Я тоже хотел пожать плечами. И всё было бы нормально: откуда у четвероклассника пишущая машинка, это же не калькулятор для уроков математики. Но… а если я всё-таки достану?
Тогда Юрка лишний раз увидит, что я не только опаздывать умею. Что Гелька Травушкин — не Копейкин, он кое-чего стоит.
Я небрежно сказал:
— Точно обещать не могу, но попробую…
Глеб обрадовался совсем по-ребячьи:
— Ой, правда? Будь другом! А то я без работы свихнусь окончательно.
А Юрка посмотрел на меня с недоверчивым уважением.
Мы с Глебом распрощались до вечера. Когда шагали через пути. Юрка спросил:
— Где возьмёшь машинку?
— Дедушкина.
Юрка сказал без насмешки, даже с сочувствием:
— Вот тогда тётушка твоя точно перейдёт от слов к делу.
— Если не надолго возьму, никто не узнает… Лишь бы этот Глеб вместе с машинкой не сбежал куда-нибудь.
— Он что, похож на жулика? — заступился Юрка.
Я не знал. Настоящих жуликов я видел только в кино. Но ведь и в кино они не настоящие, а артисты.
— А зачем он тогда в вагоне укрывается?
— Да не укрывается он. Наоборот. По всем начальникам ходил, только они на него как на сумасшедшего смотрят.
— Почему?
