Был ли Советский Союз по-настоящему социалистическим или, может быть, тоталитарным? Подобные идеологические абстракции мало что дают для объяснения реальности. СССР был тем, чем он был: огромным централизованным государством, отличающимся официальной идеологией и мощной военно-геополитической позицией, обретенной в результате чрезвычайной индустриализации. СССР состоялся благодаря геополитическому наследию Российской империи, одного из наиболее сильных государств в зоне мировой полупериферии. Однако то же самое структурное наследие полупериферийной державы подводило большевиков к индустриализации посредством государственного принуждения, экспроприации крестьянства и всех прочих классов прежнего общества, к исключительной концентрации ресурсов и усилий на строительстве современных вооруженных сил.
При этом СССР был в высшей степени государством модерна и именно так осознавал себя. Большевики успешно перенимали и синтезировали передовые технологии властвования своей эпохи: механизированные армии, конвейерную промышленность, планируемые крупные города, всеобщее образование и социальное обеспечение, стандартизированное массовое потребление, включая спорт и развлечения. После футуристических двадцатых годов большевики вернули и всеми силами насаждали в качестве новой массовой культуры классическую музыку, балет и литературу. Это не было лишь следствием консервативных вкусов Ленина и Сталина, а являлось сознательным включением в официальную идеологию культурных блоков высочайшего мирового престижа. Но ведь культурное наследие интеллигенции XIX века по большому счету было модернистским. К концу сталинского периода СССР действительно выглядел имперским. При этом его способность объединять свои многочисленные национальности на протяжении почти трех поколений была, безусловно, прогрессивной и модернистской. Советская власть первой в мире, задолго до мультикультурализма и намного успешнее, сделала официальной нормой выдвижение этнических меньшинств и женщин. Как и любая политическая линия, направленная на идеалистические цели и тем более на ускоренное преодоление груза традиций, советская практика была зачастую противоречива и склонна разрешать возникающие конфликты принуждением. И тем не менее формирование современных национальных культур и сам факт существования многонационального СССР в течение семидесяти лет в целом подтвердил, что слова большевиков по меньшей мере не полностью расходились с делами.
Некогда современники, как друзья, так и враги СССР, сходились в том, что социальные достижения, экономическое планирование и, конечно, отмена частной собственности по совокупности равнялись социализму. Эти основные черты советского строя прямо копировались либо приспосабливались под свои обстоятельства разнообразными «диктатурами развития» и популистско-националистическими режимами, поскольку на протяжении XX века высокая концентрация государственной власти зарекомендовала себя как необычайно успешное орудие модернизации и восстановления суверенитета. Приглядевшись к тому, где именно советский пример вызвал наибольший интерес и получил продолжение, мы обнаруживаем в основном бывшие аграрные империи, чьи народы и интеллигенция надеялись преодолеть историческое унижение и вернуть себе более достойное положение. Сюда относятся коммунистические партизанские государства Восточной Азии (Китай прежде всего), но также националистическая Турция и Индия, а позже Иран со своей эксцентричной идеологией исламского национализма, весьма модернистского на практике. (Как признавал сам имам Хомейни, в Коране не сказано об исламской республике и автомобиле.) Маленькая непокорная Куба и, с противоположной стороны холодной войны, Государство Израиль во второй половине XX века пополнили линейку моделей государственности, выстраиваемой на принципах «социализма-крепости».
Все эти режимы возникали во враждебном геополитическом окружении. После начального периода революционной романтики повсюду дают себя знать структурные реалии капиталистической миросистемы. Новые государства сталкиваются с нелегким политическим выбором: принципы спонтанности или дисциплина, идеалисты или исполнители приказов, воодушевление масс или принуждение крестьянства, идеологическая чистота, чреватая губительной самоизоляцией, или оппортунистические альянсы с «попутчиками» и даже потенциальными противниками. СССР желал играть важную роль на мировой арене, и уже с начала 1920-х годов Москва (Кремль, если не Коминтерн) регулярно избирала для себя гибкую, если порою не циничную «реальную политику». Несмотря на идеологические прокламации, коммунистические режимы никогда полностью не выходили и не могли выйти из капиталистической миросистемы. Конфликт — один из сильнейших видов связей в социальных сетях и системах, будь то конфликт на уровне личностей и малых групп или на уровне государств. Ведущие капиталистические государства ядра миросистемы всегда довлели в политическом, техническом и культурном горизонте Москвы. Именно по внешним ориентирам задавался внутренний курс советского руководства, определялись приоритеты для советской промышленности, науки и, конечно, армии. Таким главным ориентиром была Германия, которую после 1945 года сменили США. Но Запад оставался также жизненно важным источником передового оборудования и престижных товаров, закупавшихся на средства, полученные главным образом от экспорта сырья туда же на Запад. Советский Союз создал вокруг себя военноидеологический блок, но «социалистическую систему» он создать был просто не в состоянии.
Впрочем, это все давно пройденные и ныне лишь исторические дебаты. Некогда бесконечные споры о перспективах коммунистической альтернативы капитализму завершились в конце концов тем, что все коммунистические режимы, так или иначе, сами вернулись к капитализму. И вот это требует тщательного объяснения.
Цена успешного развития
Теперь мы имеем аналитическую базу для того, чтобы вернуться к прогнозам Рэндалла Коллинза и Иммануила Валлерстайна. Они смогли увидеть приближение конца коммунизма, исходя из существенно разных теорий и указывая на различные процессы. Для Коллинза главной была повторяющаяся в истории последних трех тысячелетий геополитическая динамика, подталкивающая великие державы к перенапряжению сил. Валлерстайн же исходил из структурных ограничений капиталистической миросистемы. Тем не менее эти два предсказания не противоречат, а, скорее, подкрепляют и развивают друг друга. Коллинз в конце 1970-х говорил о двух возможных исходах вставшей перед СССР геополитической дилеммы: самораспад или тотальная война на уничтожение. Оба пути катастрофичны, хотя атомная война на уничтожение стала бы катастрофой куда большей, чем внутренний крах Советского Союза. Валлерстайн еще с 1960-х годов указывал на третью возможность: размен по инициативе советской стороны идейного и геополитического противостояния времен холодной войны на создание общеевропейского экономического и военного блока по оси Париж-Берлин-Москва.
Заметим сразу же, что здесь Валлерстайн исходил не только из теории, но и из политической интуиции, рационализующей эмпирические сигналы того времени. Мирный сценарий Валлерстайна вполне согласовывался с историческими амбициями Шарля де Голля и с исполненной духом надежды немецкой «Новой восточной политикой» начала 1970-х годов. Теоретически нереализованный прогноз Валлерстайна обращает наше внимание на важную историческую альтернативу. Горбачевская перестройка имела реальные шансы на успех, поскольку вписывалась как в системную логику капитализма, так и в конкретные политические расклады Западной Европы, стремившейся высвободиться из послевоенной гегемонии США. На удаленно структурном уровне данные условия присутствуют и по сей день. Гипотеза Валлерстайна о мирном вхождении СССР (с силой и ресурсами сверхдержавы) в государственный капитализм европейского типа все еще допускает, что восстановленная Россия и Евросоюз могут найти основания для создания военного и экономического блока.
