Осыпаемый дождем гравия, Снежок достиг дна, где и остановился.
Ринсвинд рискнул открыть глаза. Его жеребец, раздувая ноздри, смотрел вглубь узкого каньона. Снежок, словно в нерешительности, несколько раз ударил в землю копытом, после чего нацелился на высокую и абсолютно отвесную стену, которая высилась всего в нескольких шагах от них.
— О нет, только не это, — взмолился Ринсвинд. — Пожалуйста, не надо…
Он хотел высвободить ноги, но они намертво сцепились прямо под лошадиным животом и наотрез отказывались расцепляться.
«Он ТОЧНО проделывает какие-то манипуляции с силой тяготения», — думал Ринсвинд, пока Снежок трусил вверх по отвесной стене с таким видом, будто это не стена вовсе, а какой-нибудь своего рода вертикальный пол. Пробки, свисающие с полей шляпы, весело стукали по носу Ринсвинда.
А впереди… то есть над ними… нависал выступ…
— Не надо, ПОЖАЛУЙСТА, не надо…
Он зажмурился. Ощутив, что Снежок остановился, Ринсвинд с облегчением вздохнул. Наконец он собрался с духом и глянул вниз: гигантские копыта и впрямь стояли на твердом плоском камне.
Только пробок что-то больше не видно.
В состоянии медленно нарастающего ужаса Ринсвинд обратил взор туда, где, как он всегда считал, находится верх.
Там тоже оказалась каменная поверхность. Только эта каменная поверхность тянулась далеко вверх — или вниз. И там же покачивались пробки — или стояли дыбом.
Снежок удобно расположился на обращенной к земле стороне выступа и, судя по всему, наслаждался открывающимся взору зрелищем. Ноздри у него опять раздувалась, и он довольно тряс гривой.
«Он свалится, — подумал Ринсвинд. — Вот сейчас до него дойдет, что он стоит вверх ногами, и он полетит вниз, а упав с такой высоты, разобьется в ЛЕПЕШКУ… Но сначала разобьюсь в лепешку я, а потом меня накроет этим сумасшедшим конем…»
Что-то про себя решив, Снежок двинулся вдоль изгибающегося выступа.
Пробки рывком вернулись на свое привычное место и заколотили Ринсвинда по носу. И зеленые верхушки деревьев теперь смотрели в правильную сторону, а именно — вверх, вот только теперь они были не зелеными, а черно-белыми.
Взгляд Ринсвинда, преодолев пропасть, уперся во всадников.
— Здоровеньки! — прокричал он, размахивая шляпой и начиная трястись из стороны в сторону, поскольку Снежок возобновил движение. — У меня, по-моему началась цветная горячка! — добавил он, и его вырвало.
— Эй, друг, ты меня слыш? — прокричали в ответ.
— Да?
— Это было зыкински!
— Отлично! Будь спок!
Оказалось, выбранная Снежком дорога представляла собой не более чем узкую полоску между двумя каньонами. Впереди ждал очередной вертикальный спуск — или подъем. Но Снежок, к величайшему облегчению Ринсвинда, отвернулся от обрыва и затрусил по его краю.
— О нет, прошу тебя, не надо…
Через бездну лежало рухнувшее дерево, этакий узенький и крайне ненадежный мостик. Снежок повернул к нему, даже не снизив скорости.
Дерево обоими своими концами принялось выбивать дробь о кромки склонов. Посыпались мелкие камешки. Снежок шариком преодолел образовавшийся разрыв и приземлился на противоположной стороне ровно за секунду до того, как ствол, ударившись о лежащие внизу валуны, разлетелся в щепки.
— Пожалуйста…
На противоположной стороне их ждала не очередная отвесная скала, а длинный, покрытый камнями склон. Застыв, Снежок снова принялся раздувать ноздри — и вдруг прямо на глазах у Ринсвинда каменистая осыпь пришла в движение.
Далеко внизу, на входе в узкий каньон появился летящий во весь опор табун.
Тем временем, разбрасывая во все стороны камешки, Снежок невозмутимо спускался по своему личному оползню. Первые камни ударились о дно каньона всего лишь через мгновение после того, как туда проскакала замыкающая табун лошадь.
Одеревеневший от ужаса и тряски Ринсвинд вгляделся вперед. Каньон заканчивался тупиком, то есть очередной отвесной стеной.
А камни все падали и падали, образуя подобие грубой стены. И когда скатился последний валун, Снежок грациозно приземлился прямо на него.
После чего посмотрел вниз — на запертый в каньоне, сбившийся в кучу табун. Ноздри у Снежка раздувались. Ринсвинд был почти уверен, что лошади не умеют хихикать, но Снежок, похоже, надрывался со смеху.
Всадники показались лишь десять минут спустя. К тому времени табун почти присмирел.
Всадники посмотрели на лошадей. Потом на Ринсвинда, который в ответ выдавил дрожащую улыбку.
— Будь спок, — пробормотал он.
И все-таки Ринсвинд не свалился со Снежка. Медленно-медленно, крепко сцепив ноги под лошадиным животом, он раскачивался из стороны в сторону, все увеличивая амплитуду колебаний, пока в конце концов не ударился головой о землю.
— Отлично ездишь верхом, друг!
— Не поможет ли мне кто-нибудь расцепить ноги? У меня такое чувство, что они там завязались мертвым узлом.
Двое всадников спешились и после некоторых усилий расцепили его лодыжки.
Предводитель пристально посмотрел на Ринсвинда.
— Назови свою цену за этого резвого скакуна, друг! — воскликнул он.
— Э-э… как насчет трех… э-э… кальмаров? — еще не совсем придя в себя, предложил Ринсвинд.
— Ты в своем уме? Три кальмара за этого выносливого дьяволенка? Да он тянет по крайней мере на двести!
— У меня с собой только три…
— Его, кажется, камнем ушибло, — сказал один из тех всадников, что помогли Ринсвинду расцепиться и теперь держали его на весу.
— Объясняю, друг, я хочу КУПИТЬ его у тя, — терпеливо разъяснил Угрыз. — Я те так скажу: двести чертовских кальмаров, мешок чертовской еды, а еще мы выведем тя на дорогу… Куда там он намыливался, а, Клэнси?
— В Пугалоу, — промямлил Ринсвинд.
— Э-э, послушай старика Угрыза, не надо те в Пугалоу, — отозвался Угрыз. — Нет там ничего интересного, а живут одни придурошные чмошники.
— А мне нравятся попугаи, — промямлил Ринсвинд. Ему очень хотелось, чтобы его опустили на землю. — Э-э… а как по-иксиански описать человека, который ослаб так, что вот-вот чокнется от усталости?
Всадники переглянулись.
— Может, «отлямзенный, как вомбачий хвост»?
— Не-е-ет, «отлямзенный» — это когда «раза словил», — возразил Клэнси.
— Точняк, что нет. После раза это ж… когда тебе… ну, когда ты… ну да, когда нос у тебя… Нет, это называется «свернуть кран».
— Э-э… — Ринсвинд схватился за голову.
— Да что ты мелешь? «Свернуть кран» — это когда «заглушки текут». А это когда ты нырнул и в уши тебе вода попала. — Несколько мгновений Клэнси неуверенно смотрел себе под ноги, словно что-то припоминая. Потом решительно кивнул. — Ну да, точняк!
— Не-е, друг, это называется «словить на грудь опоссума».
— Прошу прощения, — попытался напомнить о себе Ринсвинд.
— Фигня. «Словить опоссума» — это когда ты обтрехался по самое не балуй. А когда у тебя уши заложены, что чайник тети Маджи после недели сплошных пятниц, это называется «уйти в запор, как мул Моргана».
— Ты, наверное, имел в виду «запой»? То есть «ухрюкаться, как мул Моргана»?
— Да нет, это «ужраться в зюзю, что мул Моргана, который наелся вороньего пирога Ма».
— А это так здорово? — пискнул Ринсвинд.
Все дружно уставились на него.
— Прям как угрю в змеиной яме, — откликнулся Клэнси. — Ты чо, простого языка не разуметь?
— Во-во, — поддержал другой всадник. — Верхом он, может, и неплохо ездит, но при ентом тупой, как…
— Ни слова больше! — заорал Ринсвинд. — Мне уже гораздо лучше. Просто… Впрочем, нет, все хорошо, все отлично! Лучше не бывает! — Он разгладил свой оборванный балахон и поправил шляпу. — А теперь, если вы покажете мне дорогу в Пугалоу, я не стану больше злоупотреблять вашим временем. Снежка можете оставить себе. Не знаю, правда, куда он подевался, — наверное, пошел прогуляться по очередной скале.
— Да ты чо, друг? — покачал головой Угрыз. Вытащив из кармана рубахи кошелек, он извлек оттуда пачку банкнот и отслюнил двадцать купюр. — Я свои долги всегда плачу. Но, может, прежде чем отправиться дальше, побудешь с нами денька? Нам лишний всадник не помешает, да и тебе в компании все легчей будет. Тут же сплошные ранжиры кругом.
— Кто-кто?
— Ну, ранжиры, они еще повсюду шарятся, как будто им дело есть.
— Рэйнджеры, что ли? Типа следопыты?
— Да я ж так и говорю.
Ринсвинд опять почесал в затылке. Теперь, когда различные части его организма вернулись приблизительно в то же положение, которое занимали прежде, душевное равновесие тоже восстановилось — иначе говоря, он пришел в характерное для себя состояние ровного ужаса перед всем на свете.
— А чего я-то… — забормотал он. — Костров я не развожу, зверей не кормлю. Скорее это они норовят мной покормиться.
