Среди воцарившейся тишины поэт встал и сказал:
— Достойные и славные мужи-полководцы. Вы почтили меня, пригласив на ваше высокое собрание, но поставили в трудное положение. Как могу я, ничего не понимающий в военном искусстве, высказывать своё мнение среди многоопытных знатоков? Но уж если вы решили предоставить мне слово, я выскажу своё мнение. Все знают, что я был другом фессалийских Скопадов и Алевадов. Но теперь я расцениваю их поведение как предательство интересов эллинов. Я говорю об этом прямо. Я считаю, что вы подвергаете себя смертельному риску, оставаясь здесь, обрекая на бессмысленную гибель цвет нашего юношества.
При этих словах Фемистокл метнул на поэта грозный взгляд. Его задачей было настоять на том, чтобы объединённые силы греков любой ценой защищали Олимпийский проход, не допустив персов в Элладу. Он пригласил Симонида в лагерь, рассчитывая, что тот будет отстаивать его точку зрения. Зная о его дружбе с фессалийскими деспотами, он был уверен, что тот начнёт защищать и выгораживать их. Симонид заметил его взгляд.
— Нам всем надо осознать, наконец, что мы, эллины, — единый народ, одна цивилизация. Нас объединяет один язык, одни боги, один образ жизни. Мы не можем позволить погибнуть эллинской свободе и самобытности и должны сделать всё, чтобы противостоять врагу. Но действовать надо согласованно. Только объединёнными силами мы можем противостоять варварскому миру. Нельзя позволить, чтобы интересы отдельного полиса ставились выше общего дела. Сегодня не место личным амбициям, мелкому эгоизму. Сегодня решается судьба Эллады. Я призываю вас быть мудрыми и помнить о всей тяжести ответственности, которая ложится на ваши плечи.
Симонид замолчал, и все вдруг почувствовали особую торжественность и серьёзность момента.
Только теперь все присутствующие на совете вожди отчётливо осознали, что происходит нечто такое, что находится за пределами обычных человеческих эмоций и расчётов. Вопрос был даже не в том, быть эллинам свободными или подчиниться персидскому царю. Дело шло об их цивилизации как особой уникальной системе ценностей — эстетических, этических, культурных. Лица у всех стали как-то особенно печальными и задумчивыми. Даже Фемистокл был под впечатлением слов поэта.
Наступила очередь Леонида.
— Фессалийцы нас предали, это ясно. Обстоятельства складываются так, что мы не можем оставаться здесь, — твёрдым голосом произнёс он. — У нас ещё есть время для организации всеэллинского союза для отпора врагам. Мы имеем времени примерно месяц, но не больше. Отправимся же спешно в свои города и, посоветовавшись с гражданами, встретимся снова на Истме для принятия окончательного решения.
Раздосадованный Фемистокл прикусил губу, он понял, что проиграл, и виновником своего поражения был склонен считать Симонида, поклявшись в глубине души, что непременно отомстит поэту.
Глава 4
Прощание с Лакедемоном
Эфоры встретили речь Леонида тяжёлым молчанием. Оно длилось очень долго, пока, наконец, слово не взял один из тех, кто присутствовал вместе с Леонидом и на совещании в Темпейской долине, и на истмийской встрече.
— Я могу засвидетельствовать, что действия Леонида были во всём правильными. Не его вина, что немногие государства откликнулись на зов, фессалийцы и беотийцы предали нас, аргоссцы набрали в рот воды. В этих условиях он добился максимального успеха. Нам удалось объединить хотя бы небольшую часть городов вокруг себя, скрепив договор клятвой. Наши спартанские вожди возглавят общее дело борьбы с Варваром.
Эфоры по-прежнему хранили молчание. Не потому, что они были недовольны, а потому, что предстояло принять важные решения, от которых зависело будущее не только Спарты, но всей Эллады.
— Нам нужно сейчас решить три основных вопроса, — наконец произнёс старший из эфоров. — Кто возглавит силы спартанцев, сколько людей мы можем послать и, наконец, где лучше встретить персов?
При этих словах присутствующий на совете Левтихид оживился и поднял голову. Ему очень хотелось возглавить поход вместо Леонида.
— Что касается первого, то здесь всё ясно, Леонид начал это дело, его избрали эллины в Коринфе как главного стратега, не годится нам вносить теперь смуту, переменяя полководца. К тому же Леонида любит народ, и он полководец, соединяющий в себе отвагу и хладнокровие.
Все члены совета единодушно одобрили это мнение. Левтихид съёжился и опустил голову. После истории с разоблачением подкупа пифии он хоть и оставался царём, но лишь формально, все относились к нему с нескрываемым презрением, граждане даже не желали уступать ему дорогу, как обычай предписывал чтить царя, эфоры не принимали его мнения в расчёт и вообще редко им интересовались. Как бы он хотел искупить свою вину, совершив подвиг, погибнув героической смертью!
— Решено, — сказал эфор, — войско возглавит Леонид.
— Я считаю, что должен сопровождать Леонида, — не вытерпел Левтихид. — Ему понадобится помощь.
— Это было бы против наших правил, — отрезал эфор, — два царя в походе — соблазн для войска. Леонид поедет один.
Левтихид бессильно опустился на своё место, он весь обмяк и потускнел.
Следующий вопрос касался численности отряда, который отправится с Леонидом.
— Я думаю, что при сложившихся обстоятельствах нужно призвать всех мужчин, всех, кто способен держать оружие. Послать нужно как минимум три тысячи спартанцев — таково моё мнение, — сказал Клеандр, один из старейшин.
— И что тогда со всеми нами будет? — вмешался в разговор эфор. — Прознав, что все ушли, мессенцы немедленно поднимут восстание, их поддержат илоты в Лаконике, это будет пострашнее персов. Нет, уходить всем нельзя. Безопасность нашего очага — прежде всего. Надо послать минимальный отряд, а уж если персы прорвутся к Пелопоннесу, тут, на Истме, мы будем стоять до последнего.
— Сколько же ты предлагаешь послать людей, Авгий?
— Этот вопрос нужно решить после того, как мы выслушаем оракул Аполлона. Когда возвратятся теоры?
— Сегодня к вечеру или завтра утром.
— Я думаю, не стоит во всём полагаться на оракулы, — Леонид вспомнил Мегистия и его предупреждения, — защита нашего очага — наш долг.
— Но оракул подскажет, как это сделать наилучшим образом.
Заседание было решено продолжить по возвращении теоров.
На следующий день, как и ожидалось, рано утром прибыли из Дельф жрецы-теоры. Эфоры немедленно послали за Леонидом. Старый жрец, почтительно склонившись, передал собранию запечатанные печатью Дельф вощёные дощечки. Старший эфор громко прочитал повеление Аполлона:
Ныне же вам изреку,о жители Спарты обширной:Либо великий и славный ваш градчрез мужей-персеидовБудет повергнут во прах,а не то — из Гераклова родаСлёзы о смерти царяпролиет Лакедемона область.Не одолеет врага ни бычачья, ни львиная сила,Ибо во брани Зевесова мощь у негои брань он не преждеКончит, чем град целикомиль царя на куски растерзает.
— Что ж, всё ясно, — проговорил эфор, закончив чтение, — погибнуть должен либо город, либо царь.
— Разве смерть царя может спасти город? — с недоверием возразил один из членов Совета. — И как это остановит персов? Я бы не слишком полагался на вещания Аполлона, в последнее время в них всё меньше божественного и слишком много политики.
Он при этом бросил выразительный взгляд на Левтихида. Тот вспыхнул и опустил глаза.
— Мы не можем пренебрегать вещаниями Оракула, особенно в нынешних условиях. Как исполнится предсказание, не наше дело. В истории подобный случай уже был. Вспомните афинского царя Кодра. Пифия дала аналогичный оракул афинянам, когда наши предки разоряли равнину Аттики и угрожали городу. Кодр умер за свой город и этим спас его. Теперь Леониду предстоит, подобно Кодру, умереть за свою отчизну и своей кровью искупить нас у кер[17]. Но спросим Леонида. Жертва должна быть добровольная.
Все взгляды обратились на царя. В наступившей напряжённой тишине Леонид негромко, но отчётливо сказал:
— Я царь. Моя жизнь не принадлежит мне, она принадлежит Спарте. Я готов умереть за своё отечество.
— Хорошо, сколько ты возьмёшь с собой людей?
— Чтобы умереть, достаточно и трёхсот человек. Больше я не возьму с собой.
— Сколько? Триста?!
— Триста?! — раздалось несколько голосов.
— Ну, да, триста. Каждый спартанец по своей доблести равен, по меньшей мере, десяти ионийцам и пятидесяти, а то и сотне персов.
— Таким образом, мы выставляем войско эквивалентное трём тысячам греков и тридцати тысячам персам.
