— Прости, — Сергей обратился к Володьке, — я сейчас, а ты иди, вон та дверь. Ляля. Там поймешь.
Володька вошел, куда указали, и замер, обомлевший. От стола к окну, противоположному двери, шествовало создание необыкновенного сложения. Все то, что от талии до колен, напоминало колокол, узкий у верхушки и широченный внизу. При ходьбе колокол раскачивался из стороны в сторону в такт ударам Володькиного сердца.
Когда создание повернулось лицом и двинулось обратно к столу, в Володькиной голове билось привычное: «Делова-а-я!» В переводе на литературный язык это обозначало: внушаемый идеал женской фигуры в виде тонкой столовой вилки — от вырождения человеческой породы; настоящая красота — вот она. У Ляли каждую часть тела можно было назвать одним словом — форма. Ноги, руки, торс — все было отлито по специальному заказу в божественных формочках. Лицо, правда, немного сонное, но главная деталь на нем — пухленькие губки — этаким розовым бутончиком призывно выдавалась вперед.
Ляля села за стол, положила на него часть форм и взяла трубку телефона, которая ее дожидалась.
— Ты понимаешь, что потерял меня? — спросила она в микрофон.
На том конце что-то резко и торопливо доказывали. Ляля закрыла глаза и снова повторила:
— Но ты понимаешь, что потерял меня?
Володьку она не замечала, хотя он стоял в пяти шагах от нее и восхищенно пялил глаза. Пока не пришел Кривоносик, Ляля еще раз десять задала свой вопрос.
Володька недоумевал: что за идиот говорит с Лялей, кто ж отказывается от такого богатства форм?
Кривоносик бесцеремонно оторвал трубку от мраморного ушка и швырнул на рычаг.
— Что ты творишь?! — закричал он с ходу.
— А? — распахнула глаза Ляля.
— Ты постороннему человеку направила поток писем. У тебя голова есть?
Девушка обиженно поджала губы, превратив бутончик в розочку средних размеров. Она встала и опять отправилась с чашкой к подоконнику, где стоял электрический чайник. Ритмичное движение колокола снова маятником втянуло Володькино дыхание. Сергей обменялся с ним понимающим взглядом. Ляля вернулась на место и впервые обратила внимание на Володьку:
— Вам поток?
— Да нет, — ответил он хрипло.
— Его жене, — сказал Сергей.
— Бывшей, — вдруг вставил Володька.
— Какой регистрационный номер? — спросила Ляля.
— Ну откуда?.. — простонал Кривоносик. — Откуда ему знать, какой номер ты поставила?
— Тогда как же я найду?
— Как хочешь, но чтобы через десять минут была у меня с объяснениями. Вот несколько писем, ищи.
Сергей потянул Володьку из комнаты. У себя в кабинете он принялся о чем-то Володьку уговаривать. О чем именно, Володька понять не мог. Завотделом говорил о трудностях их работы — тысячи писем получают, захлебываются; а зарплата такая же, как была у него в студенчестве, когда подрабатывал дворником на двух участках. Володька согласно кивал и пытался уразуметь, к чему Серега клонит. Но торопливая мысль журналиста ускользала.
Ляля пришла примерно через полчаса.
— Я все выяснила, — сказала она с видом победительницы, которую грубо пытались стащить с пьедестала. — Мы готовили подборку «О людях хороших», и шло вот это письмо.
Ляля положила перед ними послание Люсиной подруги по поликлинике. Валентина писала о том, какой замечательный человек Люся.
— Но потом, ты помнишь, — Ляля колыхнула плечом в сторону Сергея, — вместо этого пошли самоубийцы, пьяницы и наркоманы. Вот письмо.
Это было известное послание, опубликованное под псевдонимом Людмилы К. На самом деле его автором была некая Женя Бойко из Москвы.
— Вот и все. — Ляля пожала плечами, взволновав формы от шеи до талии.
— Как — все?! — рявкнул Кривоносик. — Почему письма были направлены в Калугу, а не в Москву к этой Жене?
— Потому что адреса перепутались, — гордо процедила розочка.
«Ну, ты видишь?» — спросил Сергей Володьку взглядом. «Вижу, — ответил тот. — Такой женщине можно все простить. Обижаться на нее станет только законченный импотент».
Лялю отпустили с миром, а Сергей наконец выразился ясно:
— Я тебя как человека прошу: не поднимай шум, забери письма. Съезди к этой Жене, авось еще жива, отдай все ей, объясни, что ошибка вышла и прочее. Очень прошу!
— Не, я не поеду, — заупрямился Володька. Но потом вдруг добавил: — Разве что вместе с Лялей, она и объяснит?
— Старик, я тебя понимаю. Но! — Кривоносик принялся загибать пальцы. — Во-первых, появление Ляли может только усугубить любые женские комплексы. Во-вторых, объяснить что-либо толком, тем более, как здесь нужно, сердечно, с подходом, она не способна. Главное же: если мы примем эти письма, нам дадут по шапке и премию снимут.
— Насчет премии понимаю, — вздохнул Володька. — Сами страдаем, как конец месяца, так ищут зацепку, чтобы лишить.
— Слушай, а может, твоя жена съездит к этой Жене Бойко? Женщины, то да се, не отчаивайся, вон сколько людей твоя судьба волнует…
— Я не знаю, — протянул Володька.
— Спасибо, друг! — радостно воскликнул Кривоносик, словно дело уже было решенным.
Журналист проводил Володьку до дверей на улицу, даже постоял на большом крыльце, ручкой помахал и пальцем в сторону троллейбусной остановки потыкал.
«Выпроводил, деловой», — думал Володька. Но доверительность, с которой общался с ним столичный журналист, и воспоминание о том, какие девушки регистрируют письма трудящихся, грело в нем предвкушение нового рассказа в компании собутыльников.
Люся не могла себе позволить отправиться в Москву только затем, чтобы передать письма. Кроме большой хозяйственной сумки с посланиями, она прихватила еще пару авосек, которые по дороге в Свиблово, где жила Женя Бойко, загрузила апельсинами и бананами для Димки.
Дверь открыл мужчина лет тридцати — тридцати пяти. Красивый, стройный. Одет он был в роскошный синий спортивный шерстяной костюм с надписью крупными белыми буквами на груди «СССР».
— Вам кого? — спросил он.
Люся ответила, и мужчина странно внимательно и участливо посмотрел на груженные тропическими плодами сумки.
— Проходите, — пригласил он.
— Умерла? — ахнула Люся.
— Да вы не расстраивайтесь, проходите. — Спортсмен повел Люсю в комнату и по дороге представился: — Я отец Жени, Павел Сергеевич.
«Сколько же девочке было лет? — подумала Люся. — Молоденькая, наверное, совсем. А отец, видно, не очень страдал, ишь какой гладкий. Рожают малолетками, а потом дети без надзора брошенные».
— Как это было? — спросила Люся.
— Видите ли, — почему-то оправдывался Павел Сергеевич, — к нам пришли гости. Оставлять ее с народом стало совершенно невозможно. Она такое устраивала! Словом, мы заперли ее в ванной. Шума воды не услышали, она утонула.
