В действительности ветеринарией был перенят опыт исследований, научных разработок, диагностирования, клинических дисциплин, но все это без исключения было пущено только для разработки методов пролонгации страданий пациента и для обслуживания зла и дикости.
Только для того, чтобы сделать издевательство над живым существом максимально эффективным и беспроблемным.
Пора назвать вещи своими именами.
Ветеринария на данный момент — это ЕДИНСТВЕННАЯ медицинская дисциплина, которая НЕ ставит своей задачей сохранение жизни и здоровья пациента.
От этого общего, научно-практического подхода, который уже кристаллизовался, — происходит и то удивительное снисхождение ветеринарии вообще к любому человеческому скотству в отношении лошади. От этого же «заговор молчания» о травматическом предназначении любого вида лошадиного железа, о пыточности принятых в спорте спецсредств, о противоречии ВСЕХ нормативов спорта анатомии и физиологии лошади.
Нравственность, человеческая нормальность, умение сострадать пациенту и ненавидеть болезнь и ВСЕ ее причины — предполагаются как непременная составная часть профессии врача.
Где и как ветеринарным врачам ампутируют эти качества?
Известно, что без этих нравственных составляющих медицина становится чудовищным оружием против жизни, здоровья и цивилизации.
Вспомним многочисленные преступные медицинские эксперименты в Дахау, Ревенсбрюке, Освенциме и других концлагерях фашистской Германии. Их делали, между прочим, не пожарные, не солдаты, не прачки.
Их делали врачи. Применяя все самые передовые медицинские технологии.
Я понимаю, сколь обидно и больно читать эти строки тем тысячам прекрасных, человечных, добрых, нормальных людей, которые стали ветеринарными врачами и которые вынуждены играть «по правилам», принятым в сегодняшней ветеринарии.
Проблема этих людей — простая человеческая робость. Забитость. Зависимость.
Но и некоторые врачи, приписанные к СС и СД, тоже по ночам лили слезы, писали покаянные дневники, а утром шли обслуживать газовые камеры и преступные медицинские опыты.
В сухом осадке тщательное изучение «Робинсона», к сожалению, ничего, кроме ужаса, вызвать не может. Ветеринары, полностью имея представление о преступности конного спорта, молча, покорно согласились на роль обслуживающего персонала при концлагере конного спорта.
Понятно, что вся эта узаконенная подлость, это пренебрежение призванием и человечностью — все это до плеяды настоящих звезд ветеринарии, до первых настоящих бунтарей.
До появления настоящих ученых, которые просто в силу того, что они — НАСТОЯЩИЕ, — подлецами быть не смогут.
А они уже появились.
И нетрудно предсказать логику развития событий.
Уже сейчас, таясь от преподов и деканов, студенты ветвузов копируют и передают друг другу труды докторов Роберта Кука и Хильтруд Штрассер, как когда-то в СССР тайком копировали и читали Солженицына.
Можно быть абсолютно уверенным в том, что достаточно скоро гарантирован массовый нравственный мятеж ветеринарных врачей, который должен быть поднят в этой профессии и который непременно будет поднят, когда роль обслуги газовой камеры спорта станет, наконец, омерзительна всем честным и добрым людям, избравшим эту профессию и видящим ее смысл в битве с болью и злом. И в победе над ними.
Публикуется по: Nevzorov Haute Ecole. № 1 (7), 2008
Киска Шеффер
Где ты была сегодня, Киска?
У королевы, у английской!
Что ты видала при дворе?
Видала мышку на ковре!
Этот милый стишок очень годится не только для характеристики данной книги Шеффера, но и для вообще всего т. н. этологического направления.
Этология откровенно пользуется тем, что существует на самой глухой и нехоженой окраине науки, куда мало кто заглядывает.
Прежде всего по причине редкой удаленности этологии от основных в современной науке вопросов.
Большие клинки современного научного интеллектуализма блещут и звенят в других, более обжитых и популярных областях, скрещиваясь то по поводу теории Большого Взрыва, то за нанотехнологии, то дорубают в самую мелкую лапшу креационистов.
Этология, с ее некоторым сельхозколоритом, безнадзорная и декоративная, тихонько прозябает на своей дальней окраине.
Ее печальные труды никогда не подвергаются даже поверхностному пощипыванию критики, а уж глобальных, научно-интеллектуальных погромов и поджогов в ее тихой провинциальной обители — и вовсе никто и никогда не устраивал.
А зря.
Этологи родили незамысловатую теорию, заключающуюся в возможности изучения поведения и психологии лошади через набор очень примитивных, очень первобытных проявлений лошадиной природы, через т. н. табунные ритуалы, через т. н. социальное поведение лошади в ее «родной» среде.
Эти самые примитивные внешние проявления, порожденные дикостью и жестокостью табунной среды, этологи обозначили как «лошадиный язык».
Хотя с точки зрения любого научного метода термин «язык лошадей» в данном случае является катастрофически ложным.
К примеру: перед вами книга, которая, предположим, называется «Французский язык».
Открываете книгу, а там, на 330 страницах, подробное описание того, как французы пукают, икают, рыгают, храпят, сморкаются, чешутся, стонут, кряхтят, плачут, жуют, опорожняются, сопят, зевают, всхлипывают, шмыгают носом, визжат, гримасничают, смеются и чавкают.
И все это, по мнению автора книги, и есть «тот самый французский язык», только по той причине, что это делают французы и что все эти движения и звуки есть некое выражение их физиологического состояния и эмоционального настроения.
Причем определенная, строго формальная, опасно граничащая с чистой софистикой внешняя логика в этой уверенности все же есть.
Действительно, если один француз громко пукнет, то другие французы, скорее всего, рассмеются или сморщатся. Некая (причем отчетливая и яркая) реакция и на звук, и на само действие — будет налицо.
Один француз сделал — другие поняли и отреагировали.
Применив шефферовский этологический метод, вы непременно и неизбежно обречены будете считать пуканье неким, возможно, очень важным элементом французского языка.
Примерно то же самое делает Шеффер в своей книжке. Берет простейшие, низменные лошадиные проявления, слегка систематизирует их — и предлагает в качестве личностно-психологического портрета некоей обобщенной лошади.
Даже не намекая, что над всем этим первобытным поведенческим фундаментом, который является характерным совсем не для лошади, а практически для всех видов млекопитающих, существует гигантское и совершенно уникальное эмоционально-психологическое здание, которое, собственно, и есть лошадь, но которое этология почему-то не рассматривает вообще, брюзгливо отмахиваясь от его существования словом — «дрессировка».
Возможность вывода о «лошадином языке» на основании «табунного поведения» мы еще рассмотрим чуть ниже, сейчас все же стоит закончить с характеристикой т. н. этологии и этологов.
Правда, большинство т. н. этологов — это либо очень смешные и не очень грамотные мошенники, либо пунктуальные и фанатичные подражатели тому же Шефферу, по сути, простые переписчики и вариаторы его «Языка лошадей».
Сам Михаэль Шеффер, безусловно, заслуживает некоторой, очень острожной симпатии, прежде всего, как очень добросовестный и скрупулезный исследователь.
Впрочем, он (как и вся «этология») добровольно и сознательно обозначил линию своего горизонта, свой «научный взгляд на предмет исследования» лишь на сантиметр-другой выше «пола».
Взгляд, который даже при английском дворе — позволяет увидеть лишь «мышку на ковре».
Ведь что делает этология?
Этология суммирует самые примитивные черты лошади и на основании произведенной суммации рассматривает лошадь как крайне примитивное существо.
Такова природа этой «науки».
Этология откровенно боится и не понимает, что можно было бы поднять взгляд и повыше. Но поднять повыше, увидеть иные — и действительно характеристичные особенности лошади, значит, забраковать и признать малосущественными все предыдущие наработки, в том числе и самого Шеффера.
Как и многие другие молодые и шаткие дисциплины, этот вид исследований оказался в заложниках у авторитета своих «отцов».
Несмотря на откровенный анекдотизм применяемого «научного» метода, на поразительную хилость исследовательской базы, на крайнюю доказательную нищету (по сути — бездоказательность), этология оказалась востребованной.
