— Господи на все твоя воля! — выдохнула Мэри. — Нет, я положительно должна выпить. Наверное, их тоже стоит пригласить, тогда соберется целая компания. Да, сегодня очередь Уоррена платить, не забудьте.
— Ну, это ему недорого встанет. Они пьют пиво. — Я встал и от имени Мэри пригласил Фогелей к нашему столику. Они просияли от удовольствия.
— Ну и погода, — бодро заметил герр.
— Точно! — подхватила фрау. — Очень мило со стороны фрейлейн пригласить нас за свой стол.
— Весьма, весьма. Спасибо, нам пива.
— Я говорю, — упрямо гнул свое месье Дюкло, — что мадемуазель не полезно разговаривать с месье Водоши. Говорить надо только по-французски. Так будет лучше.
— Мадемуазель очаровательна, на каком бы языке она ни говорила, — возразил герр Фогель. В то же время, — сдержанно добавил он, — полагаю, мне стоило бы поучить мадемуазель немецкому. — Он подтолкнул в бок жену, и оба залились громким смехом.
Я перевел.
— Можете сказать ему, — кивнула мне девушка, — что он, по-моему, душка, и если он всегда будет носить этот галстук, то я готова брать уроки.
— Мадемуазель Скелтон с благодарностью принимает ваше предложение.
Фогель с восторгом хлопнул себя по колену. Последовал новый взрыв смеха. В этот момент вернулся Скелтон.
— Ты угощаешь, — объявила девушка.
Он обвел глазами присутствующих.
— Собиралася ватага, виски, джин, вино и брага, — пропел он. — Что еще нужно для нашей швейцарской дамы? Напитки заказаны, сестренка?
— Да нет, братец. Для парочки — пиво обоим, пройдохе-французу, что справа от меня, — «Перно», мне «Дюбонне сек», а мистеру Водоши… да, мистер Водоши, а вы-то что пить будете?
Ответить я не успел. В холл вошел официант и направился прямо ко мне.
— Извините, месье, вас к телефону. Звонят из Парижа.
— К телефону? Меня? Вы уверены, что не ошиблись?
— Никак нет, месье, просят вас.
Я извинился перед присутствующими, прошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
— Да, слушаю.
— Здравствуйте, Водоши.
— Кто это?
— Комиссар полиции.
— Но официант сказал, что звонят из Парижа.
— Именно это телефонисту и велено было передать. Вы сейчас один?
— Да.
— Вы не в курсе, сегодня из «Резерва» никто не уезжает?
— Английская пара отправляется завтра утром.
— И это все?
— Нет. Я тоже завтра уезжаю.
— Это еще как прикажете понимать? Вы уедете не раньше, чем вас отпустят. Указания месье Бегина вам известны.
— Да, но мне было сказано покинуть пансионат.
— Кем сказано?
— Кохе. — Я почувствовал, как во мне волной поднимаются все накопившиеся за день обиды и переживания. Кратко и в высшей степени едко я пересказал все, к чему привели эти самые указания Бегина.
Комиссар выслушал меня не перебивая. Далее последовало:
— А вы уверены, что уезжают только англичане?
— Может, и нет, но мне это неизвестно.
Очередная пауза — и наконец:
— Что ж, очень хорошо. На данный момент это все.
— А мне-то что делать?
— Дальнейшие инструкции вы получите в свое время.
Комиссар повесил трубку.
Я тупо посмотрел на телефонный аппарат. Дальнейшие инструкции в свое время. Что ж, делать нечего. Я проиграл. Положив трубку на рычаг, я медленно встал со стула. Вечером надо будет собраться. А пока можно и выпить. От выпивки станет легче. Я как раз нуждался в том, чтобы мне стало легче.
И вдруг, уже направляясь к двери, я снова заметил расписание пароходных рейсов, которое за один только сегодняшний день проглядел дважды. В третьем чтении смысла явно не было, и все-таки я механически бросил взгляд на расписание.
В тот же момент у меня замерло сердце. Одна строчка бросилась в глаза.
Я размеренно прочитал ее вслух:
— «Граф Савойский» (водоизмещение 48 502 тонны). Отправление: Генуя, 11 авг.; остановки: Вильфранш (11 авг.), Неаполь (12 авг.), Гибралтар (13 авг.), прибытие в Нью-Йорк 19 авг.
А Скелтоны уверяли, что на следующей неделе встречают родителей, прибывающих «Графом Савойским» в Марсель.
Что же получается? Во-первых, «Граф Савойский» не заходит в Марсель, а во-вторых, на следующей неделе он будет более чем в трех тысячах миль от французского берега. Выходит, они лгали.
16
Беглецы
Я вернулся в холл, чувствуя, что сделанное мною открытие требует решительных действий, но не представляя, каких именно.
Скелтоны! Невероятно. Невозможно! И тем не менее имеется явное свидетельство тому, что они что-то скрывают. Я вспомнил тот момент, когда все мы оказались на террасе и Дюкло направил фотоаппарат на эту парочку. Они тогда отшутились, будто не хотят фотографироваться вместе. С чего бы это, ведь речь идет об обыкновенном невинном снимке брата и сестры. И еще: зачем им понадобилось приводить название итальянского лайнера? Быть может, заметая следы, они подсознательно остановились на корабле, принадлежащем стране, которая вызывает у них повышенный интерес? В самом имени «Скелтон» ничего итальянского, разумеется, не было, так ведь, если уж на то пошло, не было ничего итальянского и в имени «Клэндон-Хартли». Правда фотоаппарат у них другой — не нужный мне «Цейсс Контакс», а «Кодак Ретина». И тем не менее я не мог игнорировать любой след, пусть даже самый слабый. Вопрос заключался в том, как лучше поступить: напрямую представить им добытое мною свидетельство или обыскать их номер на предмет обнаружения своего фотоаппарата? Но что-то делать было нужно. Да, нужно. Но что? Я никак не мог решиться.
Когда я вернулся, как раз подали напитки и трибуну держал месье Дюкло. «Мне пива!» — бросил я вслед удаляющемуся официанту. Недовольный тем, что его прервали, месье Дюкло нахмурился.
— Если, — торжественно вещал он, — если французская промышленность — а я говорю как бизнесмен, — если французская промышленность окажется в руках санкюлотов, засевших в нынешних министерствах, финансовая система Франции, построенная императором, рухнет и под ее обломками погибнет вся Европа. Рухнет, — повторил он с нажимом.
Фрау Фогель озабоченно закудахтала.
— Если, — угрожающе продолжал оратор, — промышленность не будет освобождена от кандалов, которыми сковало ее правительство, и от подрывных действий подкупленных Москвой агитаторов-леваков, промышленники сами поднимутся на борьбу за свою свободу плечом к плечу с теми представителями церкви и государства, которые считают, что первейший долг правительства — защищать закон и порядок. Всех, кто встанет нам поперек дороги, мы перестреляем, как кроликов. Мы, бизнесмены, — становой хребет государства, его мощь, его щит против иностранных захватчиков, жадно глядящих в сторону наших границ. Франция должна быть сильна изнутри и снаружи, — тяжело дыша, закончил Дюкло свою речь.
Скелтоны зааплодировали.
— Я понял не более дюжины слов, — прошептал мне на ухо Уоррен, — но зрелище впечатляющее.
— Хорошо сказано, — поддержал француза Фогель. — Как швейцарец, я согласен с тем, что сильная Франция — это гарантия мира в Европе. Но мне кажется, месье преувеличивает угрозу ее границам. Не думаю, что даже при желании Германия отважилась бы напасть на Францию. Опасность, как говорит сам месье, таится внутри. Легкомысленные эксперименты социалистов уже поставили под угрозу стабильность франка. Нас, в Швейцарии, чрезвычайно заботит устойчивость франка.
— Вот именно, вот именно!
Месье Дюкло поднялся на защиту своего первоначального тезиса. Я сделал глоток пива — его только что принесли — и принялся незаметно наблюдать за Скелтонами.
Они явно наслаждались жизнью, то есть потешались про себя над тремя своими гостями. Их юные загорелые лица разгорелись от едва сдерживаемого смеха. Абсурдно подозревать эту парочку в таком серьезном преступлении, как шпионаж. Но ведь если посмотреть со стороны, то и в лжи их подозревать абсурдно. Тем не менее они солгали. А может, просто ошиблись? Или ошибся я? Или пароходная компания? Да нет, что за ерунда. К тому же какое отношение к шпионажу имеют правильные черты лица и загорелая кожа? Первое дается от рождения, второе — приобретенное. Надо что-то делать.
Случай представился раньше, чем я ожидал.
Месье Дюкло переходил к третьей части своего выступления, когда всех пригласили к обеду.
Столовая была меньше террасы, и там накрыли всего четыре стола. Когда вошла наша компания, два уже были заняты: один Клэндонами-Хартли, другой — Ру и мадемуазель Мартен. Месье Дюкло, продолжавший разглагольствовать о неизбежности упадка социализма, сел с Фогелями. Я оказался за четвертым столом со Скелтонами.
Усаживаясь, Уоррен Скелтон только тяжело, но облегченно вздохнул.
— Дюкло, конечно, славный старикан, — сказал он. — Но его бывает слишком много. Право, настоящий цирк.
