Мать заняла командные позиции, едва раздался стартовый выстрел пистолета. И держится она великолепно. Я всегда чувствую себя рядом с ней последней дурочкой. Командует она мною и Уорреном просто очаровательно. Да она, собственно, всеми командует, включая отчима, и делает это так, что даже не замечаешь, как тобою командуют. Просто делаешь человеку, то есть матери, приятное, а она всегда тебе очень, очень благодарна.
Позади послышались шаги: это Ру и мадемуазель Мартен вышли из столовой и спустились по лестнице. Мэри настороженно посмотрела на них.
— Надо закругляться. Уоррен может появиться с минуты на минуту. — Она набрала в грудь побольше воздуха. — Я сказала, что мать командовала, а мы всегда делали, что нам велят. Ну а теперь это не так. Впервые в жизни нам хватило решимости встать поперек.
Случилось это вот как. Около шести месяцев назад мать вызвала меня на откровенный, как она выразилась, разговор. Если не вдаваться в подробности, она объявила, что нашла мне жениха. Его зовут Куртис, он принадлежит к очень видной семье, у него полно денег, и он весьма привлекателен. Знаю, говорит, что он тебе нравится, и кстати, это чистая правда; в общем, она будет счастлива, если мы поженимся. Куртису, по словам его матери, такая перспектива очень по душе. Что скажешь?
По чести говоря, на этот вопрос у меня не было ответа. Куртис всегда казался мне компанейским малым, безобидным, славным молодым человеком, из тех, что имеют непыльную работу в государственном учреждении, фланируют по Вашингтону и умеют поддержать приятную беседу. Не мачо, но добросердечный, милый паренек. Отчиму эта затея тоже пришлась по душе. Он всегда так занят, что только дивиться приходится, как это у него нашлось время жениться на матери; тем не менее он выкроил минуту сказать, что я делаю хорошую партию. Я подумала, что это очень мило с его стороны.
Вы, должно быть, считаете, что глупо с моей стороны было вот так, с ходу, соглашаться. Но повторяю, вы не знаете моей матери. И не знаете Вашингтона. Там считается, что девушкам следует выбрать себе жениха и выйти за него. Иначе люди сочтут, что с ними что-то не так. Ну вот, настал и мой черед, и, в конце концов, не важно, кто выбирает жениха — я сама или мать. Заметьте, тогда я думала не совсем так. Мать — исключительно умная женщина. Она умеет заставить вас сделать так, как ей хочется, и при этом вы будете думать, что сами всегда хотели поступить именно так, а она настоящий ангел, что сумела вас поддержать. Я даже вбила себе в голову, что влюблена в Куртиса. Полагаю, что так и бывает, когда никого еще по-настоящему не любила. А он впрямь казался очень приятным молодым человеком. Мы все время проводили вместе, куда только не ездили, потом пышно отметили помолвку, и я думала, что все идет как надо. И тут последовал удар.
Мэри отвела взгляд в сторону.
— Примерно за три недели до свадьбы я кое-что узнала насчет Куртиса. Вернее, не я, а Уоррен. Мне-то даже на это ума не хватило. В общем, выяснилось, что Куртис не так уж приятен, как выглядит, совсем-совсем не так, более того — он настолько гадок, что и слов нет. Не буду утомлять вас подробностями, поверьте, они тошнотворны, настолько тошнотворны, что мне до сих пор стыдно, до сих пор не по себе. И кажется, все об этом знали, все, кроме Уоррена и меня, а наша помолвка сделалась в Вашингтоне притчей во языцех. Более того, матери с отчимом тоже все было известно.
Ну, мы с Уорреном закатили им скандал. Они выразили полное сочувствие. Но когда я заявила, что, естественно, все отменяется, у них вытянулись лица. Отчим увел Уоррена, а мать провела со мной еще один откровенный разговор. Только на сей раз она была несколько более откровенна. Твой долг, сказала она, стать на сторону Куртиса и сделать из него мужчину. Я ему нужна. Это моя обязанность. Это не подействовало, и тогда мать сказала, что иногда всем приходится делать неприятные вещи, вот она, например, вышла замуж за отчима только ради меня и Уоррена, и теперь моя очередь принести взамен эту маленькую жертву. Она думала, что мне самой все давно известно про Куртиса, и теперь у меня нет права вести себя подобным образом. Но я продолжала стоять на своем, и тут мать впервые на моей памяти потеряла самообладание. Вот теперь она была полностью откровенна. Я должна была выйти за Куртиса, и дело заключалось вовсе не в том, что я должна сделать из него мужчину. Суть состояла в том, что по каким-то там политическим соображениям отчиму нужно было иметь отца Куртиса в кармане. А если я все поломаю, не только этот, столь тщательно продуманный и важный план пойдет к чертям, но и старик Куртис, весьма чувствительно относящийся к милым маленьким шалостям своего сына, обозлится и пошлет к чертям отчима.
Я ответила, что подумаю, и ближайшие два-три дня мать с отчимом следили за мной, как пара приблудных голодных котов выслеживают мышь, делая вид, что не желают ей никакого зла. И я действительно все как следует обдумала. В эти игры я не играю. Только вот как можно было выбраться из этой истории? И тут Уоррен предложил план.
Поначалу-то он собирался просто свернуть Куртису челюсть, но потом одумался и начал соображать. Уоррен умнее, чем может показаться, когда слушаешь, что он говорит. Рассуждал он следующим образом. Если я все время буду рядом с матерью, в конце концов она меня дожмет; с другой стороны, если я разорву помолвку, карьера отчима пойдет под откос, а ведь он всегда был весьма щедр по отношению к нам, да и в этой истории является скорее не интриганом, а жертвой интриги. Идея Уоррена заключалась в том, чтобы незаметно исчезнуть и оттуда, где нас не достать, направить две «декларации независимости»: одну матери и отчиму с угрозой разорвать помолвку публично, если они будут по-прежнему стоять на своем, другую — отцу Куртиса с угрозой сделать всю историю с небольшим досье сына достоянием прессы, если он предпримет какие-нибудь шаги против отчима. В обеих «декларациях» должно также содержаться предложение объявить помолвку разорванной по взаимному согласию сторон.
План был рискованный, потому что у Куртиса-отца большие связи в журналистском мире и на наш блеф он не поддастся. Следует также иметь в виду, что мы с Уорреном, как говорится, ньюсмейкеры, и какой-нибудь пронырливый газетчик может докопаться до того, что происходит в действительности. А первополосный скандал — конец для отчима. Но вариантов было не много: либо идти на такой риск, либо оставаться в Вашингтоне с перспективой оказаться в ситуации, из которой уж никак не выбраться. А тут еще журналисты у порога будут толпиться. В общем, положение, которое отчим назвал бы «хуже губернаторского».
Поэтому мы решили рискнуть и отправиться в Европу. Тут нас никто не знает. Частных детективов в погоню тоже не пошлешь. Паспорта у нас были — с прошлогодней поездки в Нассау сохранились. В общем, все как надо. Матери и отчиму мы сказали, что собираемся провести несколько дней с бабушкой Скелтон в Филадельфии. Матери это не понравилось, потому что с бабушкой они давно на ножах, но и возразить ей было трудно. Мы собрали чемоданы и отбыли в Монреаль. Там сели на пароход до Ливерпуля. Из Ливерпуля направились в Лондон, где узнали о существовании этого местечка. Связь все это время мы поддерживали только с бабушкой Скелтон. Вот, собственно, и все, разве что вчера мы узнали от нее, что отец Куртиса и наш отчим обо всем договорились. Сохранилась только одна опасность: а ну как газетчики докопаются до того, что насчет разорванной помолвки они все это время врали самым беззастенчивым образом и никакого взаимного согласия сторон нет? Считается, что мы в Канаде. Между прочим, отчим действительно так думает, и если кто-нибудь раззвонит, что на самом деле мы здесь, это станет для него большим ударом. Он будет выглядеть как полный идиот. Вы же знаете наши газеты! А я уверена, что мы можем положиться на вашу скромность.
Весь этот удивительный монолог я выслушал в молчании.
— Что ж, мисс Скелтон, — почесал я голову, — я, конечно, очень ценю ваше доверие, но, право, не понимаю, отчего вам так интересно мое мнение.
— Я так и знала, что вы меня поймете, — радостно заулыбалась Мэри. — А вот Уоррен ужасно боялся посвящать вас в эту историю. Но я решила, что так будет спокойнее. А он говорит, что, как только дело запахнет жареным, у журналистов пропадает всякая совесть.
— Так оно и есть, — прозвучал чей-то угрюмый голос.
Мы круто обернулись, как пара нашкодивших ребятишек.
На лестнице, чуть ниже нас, стоял Уоррен Скелтон, и выражение лица у него было самое мрачное.
— Так вот где ты была все это время. Неужели ты все выложила этому человеку?
— Да, и он обещал…
— Он обещал! — с отвращением оборвал ее Уоррен. — А я-то думал, у тебя все же чуть больше мозгов.
— Если не возражаете… — начал было я.
— Да знаю я, знаю, — злобно проговорил он, — снимок вам нужен.
