– Значит, дело только за тобой – чтоб не натворил дел Григорий Жидилевич, пока всё не уложится.
– Не натворит. Попы за нас горой. Я им намекнул, что ты не только дело сделаешь, какое условились, да ещё можешь и сам креститься, и народец свой крестить. Да ещё к словам кое-что приложил. Знаешь, ворота, что ты с церкви сигтунской содрал, теперь в новогородской Софии, в самой что ни есть главной церкви земли здешней крещёной? За месяц починили, доски подобрали взамен ободранных да поставили людям на диво. Хорошие, говорят, врата, недавно в немцах сделанные, и вот, с Божьей и нашей помощью, – в Великом Новгороде… А ещё ж у меня не одни попы. Ватажка моя, да кое-кто из Дмитрова народца заранее подъехал – схвачено крепко. Ох, удивится Гришаня наш, любо-дорого посмотреть будет.
Но удивился Григорий Жидилевич вовсе не так, как предполагал Мятеща. И разобрался во всём в считанные часы после того, как его встретили в воротах, взяли под белы руки и сказали, что он уже не посадник. Мятеще следовало запереть его понадёжнее, в клеть засунуть поглуше да потемнее, в мошенничестве обвинить, не боясь кривотолков, а не закрывать в его же горнице, стражу выставив. Стража та, конечно, не местная, а из Мятещиных людей, никому проходу к бывшему посаднику не давала. Да только ходы-выходы из своей горенки бывший посадник знал куда лучше пришлых сторожей.
Прозорлив был Григорий Жидилевич недюжинно. Провёл его Мятеща лишь потому, что отдал ему на сохранение всю добычу с похода, да ещё и прочую казну. Посаднику и в голову не могло прийти, что человек, пожелавший остепениться да сделаться из ушкуйника торговым гостем, кинет всё на ветер. Но теперь нужные вопросы и нужные люди быстро расставили всё по местам.
Замысел у Инги родился ещё летом, когда делили добычу на берегу. Мятеща хотел подбить Инги на ещё один набег, дерзче прежнего. Инги же ответил угрюмо, что его добро немалое прямо под боком дожидается. А какое, скажи на милость? Отцово наследство? А как так? Ну-ка расскажи. Может, помогу, если дело того стоит.
Инги рассказал, Мятеща выслушал внимательно, бороду поскрёбывая, а потом, поразмыслив, рассказал, что знал про дела в Альдейгьюборге и про его хозяев – про посадника и про его деньги. На две головы и прикинули, как можно вернуть наследство отца, не ссорясь с Великим Новгородом и не полагаясь на его правосудие. Мятеще он пообещал половину своей доли, и тогда в дело пригласили Дмитра. Тот, хотя и болел от раны, рассудил здраво – за его спиной в Новгороде стояли сильные люди, и посадничество бы его поддержали, деньгами и связями с корелой подкрепленное. Григорий Жидилевич не нравился многим, и дань с корелы, если не водить дружбы с тамошними валитами, собирать было рискованно. Дмитр же и отвёз немалые подношения в Новгород. А Мятеще выпало улаживать дела в Альдейгьюборге, договориться со слугами нового бога, поручить посадника гостеприимству Инги, а потом забрать из церкви казну якобы по посадникову слову, которому попы с оплаченной лёгкостью поверили.
Хоть и заковыристый был план, прошло всё как по маслу даже в самой надежной части. Мятеще даже не пришлось помогать, посадника к Инги в гости отправить. Но вот в клеть его не посадил он зря, потому что вечером Григория Жидилевича в горенке не оказалось. А оказался он в притворе Николаевской церкви с парой верных людей. Люди эти взяли под белы руки дьяка Никанора да и сунули его головою в ушат со святой водой. Подержали малость, а когда вынули, дьяк, откашлявшись, быстро и дельно всё растолковал про дела с казной, Мятещей и новым посадником.
Ах ты, етит тебя! У, рвань ушкуйная! Григорий Жидилевич аж подпрыгнул от ярости, но на дьяке злость срывать не стал. Успеется. Волоча дьяка под руки, кинулись к Твердилину подворью. А тот уже с вечера, почуяв неладное, вооружил всех домочадцев, да и сам с сыном ждал, за копья держась. И уже свойственников да однорядцев известил, те тоже наготове были.
Мятещу врасплох не застали. Никому это ещё не удавалось, ни татям, ни купцам. Да только людей у него под рукой всего горстка оказалась. Расставил своих по стенам, в детинце посадил, где надо, – страже какое доверие, они-то обещают, а сами смотрят, куда ветер дует. А при себе всего шестеро. И то кровь могла бы большая выйти – все рубаки испытанные, в доме накрепко засядут, без огня не выкуришь, – а кто в своём же городе жечь отважится? Да и быстро действовать надо, пока не сбежались свои с чужими и не началась повальная резня в темноте.
Кто посноровистее, кинулся через тын, стражника одного оглоушили, второй в дом удрал. Ворота на подворье бревном высадили, подступились – без походен, чтоб не постреляли из луков по свету. И сразу людей на крышу – чтоб верёвки за коньки привязали. Выходи, Мятеща, не убьём!
– А попробуй возьми, недомерок! – покатился Мятещин голосище.
Посадник только ухмыльнулся. Думаешь, с тобой через дырки в темноте железом тыкаться будем? Крикнул, за верёвки потянули – и крышу стянули напрочь, а что не стянули, Мятеще со товарищи на голову свалилось. Отряхнуться не успели, как уже со всех стен копья вниз торчат, в окошки целят, и дверь нараспашку, а за ней лучников полдюжины. Мятеща только крякнул да меч долу и бросил. За ним и прочие – не вышло, что ж делать?
И тут никого не били и злость не сгоняли – только обвинений в смуте и кровопролитии и не хватало. Тихо надо разобраться и быстро, и пока новый наместник не прибыл. Чтоб он посадничество своё начал с усмирения смуты, прежним посадником затеянной, – нет уж, такого подарка вам, Дмитр, бывший десятник, не видать. А с новгородскими делами втихую разобраться следует, с нужными людьми обговорить. Мы ещё посмотрим, сколько ты на посаде усидишь, вояка неотесанный!
Мятещу со товарищи – в клеть, кого из сторонников взяли тепленькими – тоже. Остальным ворота открыть и не мешать, пускай удирают. Кричите: Мятеща сбежал с казной, бегите по городу да орите во всю глотку! Ушкуйники – народ разбойный, набежный. У них первое дело – стукнуть, где слабее, да ноги сделать вовремя. Они и сделали, почуяв неладное.
Сноровист был Григорий Жидилевич, недаром на посаде сидел. К утру почти все Мятещевы люди из города убежали, а какие остались, затаились мышами в сусеке. Кровь только в одном месте пролилась, у ворот крепости, где стоял Мятещин побратим Гостюня, человек огромный телом, но уж очень тяжкий на подъём. Ему одному взбрело в голову двинуть не из города, а в город и сунуться с теми, кого успел собрать из своих, прямо на купеческое ополчение. До смерти убитых оказалось трое, один из ушкуйников и двое купеческих, а раненых дюжины две. Гнаться за ушкуйниками не стали, пусть их, а раненых подобрали – велено было к посаднику нести. Тот хохотал: вот и смута тебе как раз нужного размера, и зачинщики, и смутьяны удравшие. Велел всех стеречь пуще глаза, а сам занялся сборами. Ведь узнал, что именно пообещал Инги попам, и не сомневался: от слова своего поганый колдун не отступится. Вот с ним-то и можно посчитаться. И самому заодно сделать то, чего попам пожелалось. Да на крючочек их зацепить – ишь, хитрованы, а если про хитрости ваши народ-то узнает, а? Приход-то знатный, много желающих найдётся. А если что не так, если кровью слишком большой обернется – так это поганый колдун, его вина. Всё как по маслу!
