Так я сидел в нарастающей неподвижности ночи. Серп луны снова скрылся за оцепеневшими деревьями, и пропал он задолго до того, как начался гром. Это был далекий и какой-то полузадушенный грохот, идущий со стороны Купрона. Гром из сновидения. Теперь он вырвал меня из сна. Я встал, чтобы разглядеть надвигающуюся тучу, и почувствовал, что теперь мне будет больно нагнуться, — как человеку, весь день пробывшему на сенокосе. Я вышел на открытое пространство дороги. Но тучи не было видно, должно быть, гроза стояла за Купроном. Едва я об этом подумал, как раскат повторился, и тогда мне стало ясно, что он шел не из-за горы, а из самой горы. Поначалу это был вкрадчивый, какой-то матовый шум, он незаметно переходил в разгульный грохот и резко, обвально замирал. Через мгновение посыпалась черепица с моей крыши, лес ухнул и со стоном затрещал, как будто настал его последний час.
И только тут я почувствовал, как под моими ногами ходуном заходила почва, и ощутил ту крайнюю степень беззащитности, какую испытываешь во время землетрясении.
Я кинулся в дом, в комнату Каролины. Там должна была спать и девочка. Включив свет, крикнул старухе: «Землетрясение, Каролина! Быстро в сад!» Зажженная лампочка маятником качалась из стороны в сторону, с потолка летели куски штукатурки. Я схватил ребенка и бросился к выходу. Но прежде чем я добежал до порога, последовал второй толчок, затрещали балки перекрытий, дверь распахнулась, в каминных дымоходах что — то с шуршанием осыпалось, снаружи снова донеслось звяканье упавшей черепицы. Входные двери заклинило, я напрягал все силы, чтобы открыть их, и был по-настоящему счастлив, когда с ребенком на руках наконец оказался на улице. Но как раз в этот момент все и стихло.
Роза, столь бесцеремонно разбуженная, хныкала в моих объятиях, а я соображал, что делать дальше. Можно было подумать, что по случаю землетрясения Каролина выбирает лучшее платье из своего гардероба, она так еще и не появилась. Снова идти в дом и тащить с собой ребенка я не хотел и оставить его одного на улице тоже не мог. Поэтому я несколько раз прокричал: «Каролина!» Разумеется, не получив никакого ответа. Все было тихо. Только лес еще немного потрескивал, как будто потягивался своими онемевшими ото сна членами. И действительно, кажется, лес стряхнул с себя дремотную неподвижность и пробудился от кошмарного сна. А издалека повеяло чем-то похожим на ветер.
Пока я ломал голову, силясь принять какое-либо решение, прибежал Ветхи.
— Что это было, доктор? — спросил он, дрожа всем телом.
— Надо думать — землетрясение… с вами что-нибудь случилось?
Нет, с Ветхи ничего не случилось, но разве я не слышал страшного грохота канатной дороги? Только после его слов я вспомнил резкий свистящий шум, слившийся с треском деревьев. Странно только, что это выпало из моего сознания. Но это, действительно, было.
— Скажите, Ветхи, вы успели вынести ребенка?
— Да, жена сидит с ним возле дома.
— Он закутан?
— Закутан, и очень хорошо… Можно идти в дом?
— Думаю, что уже… Вы присмотрите, пожалуйста, за Розой. Только не берите на руки, иначе наш карантин потеряет всякий смысл… Вы просто посидите рядом с ней.
Я усадил ребенка на скамейку и пошел в дом. Не исключено, что Каролину от испуга хватил удар.
Нет, оказалось, что удара не было и в помине. Она преспокойно спала в своей постели и, словно заранее предвидя ход событий, предусмотрительно не выключила свет. Возможно, она не понимала, что творится вокруг. II, наверно, в подобных случаях это самое разумное. Однако я не решился принести назад Розу.
— Побудьте немного здесь, — сказал я, вернувшись к Ветхи, — схожу наверх, успокою вашу жену и разузнаю, что делается-в деревне… Здесь люди приучены к таким встряскам.
И я поспешил вверх по горной дороге. Сначала я завернул к фрау Ветхи, сидевшей с малышом на руках. Ребенок был хорошо укрыт, в такую теплую ночь за него можно было не опасаться. Я снова пошел вверх по улице.
Во многих домах горел свет. В проулке я увидел горстку полуодетых людей. Они не казались слишком взволнованными. Подземные толчки здесь не в диковинку. Правда, сегодняшние были сильнее, чем обычно, а ночью все выглядит более зловеще, чем днем. Но здесь на это не обращают внимания. Как и там, в Нижней деревне. Я помню, это было осенью, четыре года назад. Тогда никто не выказывал ни малейших признаков беспокойства. Будут ли новые толчки? Нет, все уже позади. Конечно, гора поступает как ей заблагорассудится, но ее намерения можно угадать особым чутьем.
У меня оно тоже было. Воздух насыщался теплом, идущим снизу, из долины. Небо было усеяно мерцающими летними звездами. Чудесная, бестревожная ночь.
В Верхней деревне тотчас зажглись окна. Мне хотелось как можно скорее повидать мамашу Гиссон, но я был весьма удивлен, заметив возле ее дома фигуру Мариуса. Он стоял рядом с Матиасом-с-горы. Как мне показалось, между ними шел горячий спор. Причем масла в огонь подливал, конечно, Мариус, а не его рассудительней собеседник. До меня доносились слова:
— Ты слышал, Матиас, что сказала гора: час пробил.
— Да, — ответил Матиас, — гора кое-что сказала, она просила, чтобы ты оставил ее в покое.
Мариус был сильно возбужден, он чуть ли не рвал на себе волосы, на манер итальянцев, когда их переполняет отчаяние.
— Канатка оборвалась, — кричал он, — неужели ты не видишь в этом знака?
— Вот как? Канатная дорога оборвалась? — спросил я, подходя к спорившим. — А вы, Мариус, были при этом?
— Сам видел, как лопнула, видел, как вагон полетел в пропасть. — Его глаза бесновато сверкали.
И верно, ведь он пошел тогда в сторону канатной дороги. Может быть, поэтому я и не пожелал услышать шум крушения?
— Горе надоело держать дорогу, — спокойно ответил Матиас, — она прекрасно обошлась без тебя.
— Гора сделала предупреждение, — прошипел Мариус.
— Вот именно, — не уступал Матнас-с-горы, — она предостерегла вас, нижних… Она хочет, чтобы от нее отстали. Можешь передать это своим.
В проеме окна показалась мамаша Гиссон. Она слегка перегнулась через гущу горных гвоздик, пышной прядью свисающих с подоконника, и улыбнулась нам.
— И ты здесь, господин доктор? — сказала она. — И все оттого, что гора чего-то сказала.
Мариус полоснул ее взглядом.
— Мне она подала весть… Горы грозят, сама земля грозит… слишком долго испытывали ее терпение… прошло бабье время!
— Может, и правду говоришь, — мягко сказала мамаша Гиссон, — худые настают времена.
Мариус сверкнул белозубой улыбкой.
— Закрой-ка окно, мамаша, идет новое время, наше прозрение идет.
— Да, — ответила старуха, — этого, видно, не миновать.
— Шел бы ты спать, Мариус, — посоветовал Матиас-с-горы.
— Нет! — крикнул Мариус. — Лучше пой вместе со мной.
И он заголосил:
— Канатка сковырнулась — другие времена!
— Ну, чего молчишь? — спросил он, видя, что Матиас не собирается подпевать.
— Надо же так нализаться, — сказал Матиас-с-горы.
Мариус стал вдруг серьезным.
— Может, и так, — ответил он и повернулся, чтобы уйти. Но, сделав несколько шагов, снова затянул:
— Канатка сковырнулась — другие времена!
Люди, еще не успевшие разойтись по домам, смотрели на него во все глаза.
Матиас Гиссон рассмеялся:
— Вот дурень проклятый!
— Дурень-то дурень, — подала голос из окна мамаша Гиссон, — только теперь, видать, его время.
— А почему бы и нет, мамаша, — сказал я, — в Нижней деревне на него простаков хватает.
— Но гору ему не провести, — заметил Матиас.
— Гору — нет, а людей очень даже можно, — сказала мамаша Гиссон.
— А расплачиваться будет Ветхи, — предположил я.
— Между ним и Ветхи не велика разница, оттого он его и ненавидит.
Я не понимал ее.
— Ветхи тоже меня боится, — добавила она.
— Ему пока не до боязни, он сейчас у меня, сидит с ребенком. Послать его домой, мамаша?
— Да. А своих уложи спать. Теперь уж тихо будет.
— Спасибо, мамаша. Только это я и хотел узнать.
И я направился восвояси. Потом отослал домой Ветхи, уложил в постель Розу и сам пошел спать.
Утром Каролина с изумлением выслушала рассказ о ночных событиях, она не хотела верить ни единому моему слову. Даже упавшие с крыши куски черепицы не убедили се до конца. И в самом деле, утро было так великолепно, что разгул стихий казался чем-то неправдоподобным. С севера дул освеженный просторами ветер, и, продержись такая погода подольше, можно ждать доброго урожая.
Возвращение Вергилия
© Перевод Ю. Архипова
Голубовато-серые и легкие, легким встречным ветром гонимые, катились адриатические волны навстречу эскадре императора, когда та приближалась к Калабрии,[23] и теперь, когда триеры,[24] оставляя отлогие склоны берега по левому борту, медленно направлялись к порту Брундизий,[25] теперь, когда залитое солнцем и дышащее смертью одиночество моря все более и более уступало мирной радости людской суеты, теперь, когда воды покрылись многочисленными судами, тоже идущими к порту или плывущими оттуда, и рыбацкие лодки под коричневыми парусами, покинув крохотные селения и крохотные молы и выйдя на вечернюю ловлю, уже отделялись от белой прибрежной каймы, — теперь вода стала гладкой, как зеркало, над ней была раскрыта перламутровая раковина неба, вечерело, и порой чудился над водой дым костров, доносящийся, с пастбищ, когда легкий ветерок приносил с собой звуки жизни на берегу — удар молота о наковальню или крик.
