Сам Хокинс, очевидно, вором себя не считал. Кое-какие права на карту у него имелись, хоть и весьма шаткие: Билли Бонс пообещал отдать половину сокровищ! Врал, понятное дело, но кого это сейчас волнует…
Однако сквайр и Ливси такие резоны даже слушать бы не стали. А уж у них возможностей испортить жизнь Хокинсу хватало с избытком… Отобрали бы карту и в придачу обеспечили мешок неприятностей.
Выход Хокинс придумал простой и изящный: перевести стрелки на контрабандистов. Билли Бонс был уверен, что Черный Пес и Пью добираются до его заветной карты – что мешает внушить ту же уверенность сквайру? Тут и записочка Бонса, адресованная сквайру и до сих пор лежащая у Джима, могла бы пригодиться, – ведь в ней сказано о прохиндеях, зарящихся на бумаги Флинта.
Что делать с картой дальше, Джим явно не знал. Не задумывался, не имел времени задуматься… Возможно, по зрелому размышлению отдал бы сквайру. Нашли, дескать, при уборке в трактире. Не вознаградите ли чем-нибудь?
Но тем вечером Джим действовал импульсивно. Без особых размышлений. В состоянии постоянного стресса. И зачастую совершал глупости…
* * *
Свалить пропажу карты на бандитов Пью – идея хорошая. Но имелся у нее один большой изъян. Пью дал Бонсу срок до десяти часов вечера, а за это время вполне могла прибыть помощь, вызванная жителями деревни, – и спугнуть всю шайку.
Тогда вновь возник бы закономерный вопрос: где бумаги Флинта? И кандидатов на роль похитителей означенных бумаг нашлось бы совсем немного: Джим Хокинс и его мать.
Поход в деревню, задуманный с целью получить алиби, теперь работал против матери и сына, – та же миссис Кроссли первой подтвердит: да, собирались пойти и вскрыть сундук, даже сумку у меня взяли!
Пакет с бумагами Флинта, надо полагать, к тому времени и так лежал в кармане у Джима. Достаточно сквайру сложить два и два, приказать слугам обыскать Хокинса… Припрятать пакет в каком-то укромном месте, – или в деревне, или даже на улице между деревней и трактиром? Искать надежный тайник нет времени, а положить под первый попавшийся камень – неоправданный риск.
Бандиты обязательно должны были заявиться в трактир до прихода подмоги. А если бы не заявились, надо было имитировать их визит.
Этим Хокинс и занялся. Вновь отпер сундук, вынул вещи из него, разбросал вокруг…
Затем услышал, как к трактиру подошел слепой Пью, и притих. Слепец подергал дверь, скорее всего что-то крикнул, адресованное Билли Бонсу. Ответа не дождался и ушел.
Хокинс торопливо завершил инсценировку. Изобразил еще кое-какой беспорядок – аккуратно, не нанося сам себе лишнего ущерба. Пару тарелок может и разбил, но часы наверняка трогать не стал, – вещь старинная, антикварная.
И вышел на дорогу, довольный собой и содеянным.
Загадочный эпизод с свечой, непонятно зачем оставленной наверху, сразу проясняется. Джим, незнакомый с тонкостями отношений Бонса, Пью и Черного Пса, поверил старому штурману: злодеи добираются до карты. Единственная освещенная комната наверху – знак, сразу же привлекающий внимание. Сюда, здесь сундук Бонса! Искать, мол, надо здесь, а не устраивать разгром и раздрай во всем доме.
Возможно, покинув «Бенбоу», Хокинс собирался вернуться к матери, предварительно в самом деле заглянув в деревенский трактир и поинтересовавшись новостями. Но тут он услышал тот самый тихий свист, раздавшийся вдалеке, на холме. Услышал именно потому, что был на улице, а не в доме. И Джим решил задержаться…
Дальнейшее в его мемуаре описано относительно правдиво – бандиты с большим энтузиазмом громили трактир. Вся разница с реальными событиями в том, что Пью не принуждал сообщников искать карту, а миссис Хокинс не лежала в канаве под мостиком.
Но зачем Джим Хокинс вообще на страницах своего мемуара заставил мать вернуться в «Адмирал Бенбоу», сочинив для этого эпизод, потрясающий нас количеством нелепостей и нестыковок на единицу текста?
Дело в том, что Хокинсу позарез нужен был свидетель. В своем одиноком визите в «Бенбоу» он совершил кое-что посерьезнее, чем хищение бумаг Флинта… И кто-то должен был подтвердить, что он этого не совершал. Хоть кто-нибудь, хотя бы родная мать.
Что же именно он сотворил?
Ответ будет дан в очередной реконструкции.
Реконструкция № 3. Смерть слепого Пью
Слезы туманили мой взор, потому что старый добрый «Бенбоу» погибал у меня на глазах…
– Бейте! Крушите! Разнесите к дьяволу весь дом! – кричал Пью, изо всех сил стуча палкой по дороге.
Казалось, он очень жалел, что сам не может принять участие в разрушении. Но разбойники и без него старались, как могли. Тяжелые удары гремели повсюду, и на первом этаже, и на втором. Со звоном вылетали наружу стекла, и осколки их блестели в лунном свете.
Потом из окон, уже выбитых, посыпались обломки разбитой мебели, внутри что-то упало со страшным грохотом, так что даже окрестные скалы откликнулись громким эхом. Я подумал, что злодеи обрушили барную стойку, и, как выяснился потом, не ошибся.
– Крушите, олухи, крушите! – бесновался на дороге слепой. – Что вы стесняетесь, как школяр в борделе?! Сравняйте с землей эту дыру!
Вновь послышался звон бьющегося стекла, но теперь звук был иной. Бандиты добрались до погреба, до вин, которые мой отец собирал много лет в надежде, что когда-нибудь в «Бенбоу» будут останавливаться настоящие джентльмены… Я прикусил губу, не чувствуя, что по подбородку сбегает струйка крови.
Из окна второго этажа высунулся человек. Голова его и плечи были хорошо видны при свете месяца. Он крикнул слепому нищему, стоявшему внизу на дороге:
– Эй, Пью, ломать больше нечего! Пора уходить!
– Как нечего? – проревел Пью и яростно замахнулся палкой. – Ломайте стены, дьявол вас раздери! Ломайте лестницы!
Именно в тот момент безотчетный ужас, который внушал мне страшный слепец с самого своего появления на дороге перед «Адмиралом Бенбоу», рассеялся без следа. Страха не осталось, лишь ненависть к человеку, разрушившему дом, где я родился и вырос.
Я достал из кармана пистолет, полученный в деревне, взвел курок и навел оружие на слепого. Ствол подрагивал, повторяя дрожь моей руки, но причиной тому стал не страх, а волнение. Все-таки я был юнцом и никогда не поднимал оружие на человека… Я укрепил ствол пистолета в развилке ракитового куста, за которым таился, и теперь ничто не могло помешать удачному выстрелу.
Уродливую фигуру нищего отлично освещал лунный свет, и промахнуться на таком расстоянии было невозможно.
И все-таки я не смог выстрелить… Сейчас, долгое время спустя, трудно судить о том, что стало тому истинной причиной. Возможно, я не рискнул избавить мир от одного из самых гнусных злодеев лишь потому, что боялся не успеть скрыться в темноте от его сообщников.
