Я знала, что Марва не спускает с меня глаз. Стоило мне оказаться поблизости от доктора Эммануэля Родригеса, я чувствовала на себе ее испепеляющий взгляд. Семена сомнения проросли и дали высокие всходы.
— Надолго?
— Недели на три или около того. Сколько потребуется. Так или иначе, я дам тебе знать.
23
Увидев тетю Сулу, я едва не расплакалась.
— Девочка моя, что случилось? — спросила она, обнимая меня. — Что случилось?
Этот же вопрос она задавала еще не раз: и за столом, когда я ничего не могла проглотить, и потом на веранде, когда я сидела на ступеньках, молча уставясь в пустоту.
— Селия, что такое?
Мне хотелось сказать ей, что моя жизнь висит на волоске, что я люблю человека, который — насколько я могу судить — больше меня не любит, человека, рядом с которым я не могу быть, которого не имею права любить. Но я решила, что она не поймет.
— Это из-за твоей работы? Твоя английская хозяйка тебя обидела?
Я только мотала головой.
— Какие-то денежные проблемы? — И вдруг: — Ты не беременна?
Наконец, устав задавать вопросы, она уточнила:
— На сколько ты приехала?
— Не знаю. Недели на три-четыре. Можно?
— Конечно, — сказала она. — Оставайся, сколько нужно. Мой дом — твой дом, ты должна всегда об этом помнить.
— Если кто-нибудь захочет со мной связаться, до нас дойдет телеграмма?
— Да, ее доставят в большой дом, и кто-нибудь из ребят принесет ее сюда. Ты ждешь каких-то известий?
В те первые дни в Тамане я была сама не своя, я как будто наблюдала за всем со стороны. Я смотрела, как тетя Сула готовит, убирает, вяжет. Я следила за ней глазами, когда она подметала пол, или складывала одежду, или мыла посуду. Часто я ловила на себе ее брошенный исподтишка взгляд. Я старалась есть, чтобы угодить ей, хотя у меня совершенно не было аппетита. Время от времени, чтобы нарушить молчание, она начинала рассказывать о том, что происходило в поместье: неожиданно прошел сильный дождь; один из работников серьезно поранился; нашли попугая со сломанным крылом. Она говорила о Джозефе Карр-Брауне, о том, что на юге Тринидада болеют цитрусовые деревья.
— Наверно, ты удивляешься, почему его не видно — он в садах, укрывает деревья специальной сеткой.
Может быть, это и не остановит распространение болезни, но хоть как-то поможет. Времена сейчас очень тяжелые. Тетя Сула рассказывала обо всем этом так, как будто это имело для меня какое-то значение.
По ночам я лежала и слушала, как ветер завывает в бамбуковых зарослях. Как поют в траве сверчки. Как дышит во сне тетя Сула. И каждой клеточкой своего тела я жаждала вновь оказаться в своей постели в Сент-Клере, и видеть над собой лицо доктора Эммануэля Родригеса, и вдыхать запах его волос, и ощущать его губы на своих. И я корила себя за то, что потратила столько времени на Вильяма — времени, которое я могла провести с ним. Я была слишком самоуверенной. Я сама виновата в том, что он от меня отвернулся.
Утром тетя Сула спрашивала:
— Ну, как сегодня прошла ночь?
— Так же, — отвечала я. — Почти не спала.
Так продолжалось несколько дней. Я быстро худела, и темные круги у меня под глазами стали еще темнее.
Через четыре или пять дней тетя Сула сказала:
— Мистер Карр-Браун просил узнать, не хочешь ли ты помочь на конюшне.
У меня екнуло сердце.
— Я не уверена, что от меня будет много толку.
— Мальчишка, подручный конюха, заболел, и неизвестно, когда он вернется. Мистер Карр-Браун покажет тебе, что надо делать. Сейчас он слишком занят другими вещами, чтобы браться за это самому. Все остальные тоже очень заняты.
Солнце стояло еще очень низко, когда мы вышли на тропинку. Было тихо и прохладно, по земле еще стелился туман. Я посмотрела на большой дом, красивый, как на картинке.
— Почему так получается, что у одних людей есть так много, а другие должны всю жизнь биться, только чтобы свести концы с концами?
— Это становится битвой, только когда человек сам этого хочет. — Она положила руку мне на плечо.
Тетя Сула стояла у входа и смотрела, как Джозеф Карр-Браун показывает мне конюшню.
— Ты появилась очень вовремя, Селия. Марлон заболел желтой лихорадкой.
— Я знаю, сэр.
— У нас в деревне, когда заболеваешь, проблема в том, чтобы попасть к врачу. Сама знаешь, до Порт-оф-Спейн добираться не меньше трех часов. Не всем так везет, чтобы жить в одном доме с доктором.
— Да, сэр, — сказала я, чувствуя, как мое сердце превращается в комок тяжелой глины.
— Теперь запоминай: у нас три лошади и мул. И все работники всегда должны спрашивать у меня разрешения, прежде чем брать кого-то из них. Если только это не что-нибудь срочное. Мы стараемся, чтобы они не перерабатывали. Я имею в виду лошадей.
Я поняла, что это шутка, и улыбнулась. Но не сразу.
В просторной конюшне было прохладно и темно, если не считать тех мест, где в крыше были отверстия, сквозь которые пробивались солнечные лучи. Вместе с мистером Карр-Брауном мы обошли все стойла, и он назвал мне имя каждой лошади. Он показал мне большой ящик с щетками, гребнями, скребками и специальными мазями, которые надо было использовать для обработки поврежденной кожи.
— Иногда у них бывают открытые раны или трещины, например если защемила подпруга. Ты должна за этим следить.
В какой-то момент он вышел наружу и позвал Таттона, игравшего под олеандровым деревом. Тот резво взбежал по холму. Он, конечно, знал, как чистить конюшни, но Джозеф Карр-Браун не хотел, чтобы мальчик занимался этим в одиночку.
Они оставили меня там с Таттоном.
Вдвоем мы вывели лошадей наружу, дав им немного попастись под деревьями. Вначале я их немного побаивалась, в основном из-за размеров, но потом увидела, как спокойно управляется с ними Таттон.
— Они скоро к тебе привыкнут, — сказал он. — Иногда они бывают не в настроении, тогда их лучше не трогать. Особенно Какао. Она не признает никого, кроме мистера Карр-Брауна.
Мы вычистили стойла и протерли пол. Это была тяжелая работа, и скоро я вспотела и устала. Закончив, мы завели лошадей обратно, и Таттон показал мне, как проверять копыта и как за ними ухаживать. Потом мы стали носить воду из колонки и выливать в поилку. Одно ведро за другим. Но они выпивали ее так быстро, словно ведра были величиной с наперсток. Потом мы осмотрели лошадей, чтобы убедиться, что нет ни ран, ни порезов, ни паразитов. И под конец мы их выскребли и вычесали — шкуры, гривы и хвосты. К тому времени, как мы закончили, уже почти наступил полдень.
Возвращаясь к дому тети Сулы, я впервые за несколько дней почувствовала, что хочу есть. Тетя была очень довольна.
— Иногда бывает очень полезно отвлечься, — сказала она. — Завтра опять пойдешь?
К концу первой недели я уже самостоятельно выводила лошадей. Таттон удивлялся моим успехам. Он говорил: ты так легко с ними ладишь, это, должно быть, у тебя в крови. Когда я сказала ему, что сомневаюсь, он ответил: «Значит, твоя мать ездила на лошади, когда была беременной». Но, по правде говоря, я не была уверена, что люблю лошадей. Мне нравился Мило, потому что он был меньше других; кроме того, у него был более мягкий характер. Но две другие лошади казались мне огромными и недружелюбными. Их темные глаза постоянно следили за мной, и мне казалось, что они все понимают. Когда я не могла с ними справиться из-за того, что они начинали брыкаться, мотать головами из стороны в сторону, упирались и не хотели двигаться, я звала Таттона, и он тут же приходил на помощь. Лошадям всегда хотелось выбраться из конюшни наружу. Сифер и Какао были самыми нетерпеливыми; я побаивалась, что они вырвутся и ускачут куда-ни-будь в поля, но пока что этого не случалось. Они терпеливо стояли на солнышке и ждали, пока мы отведем их в тенистое место и привяжем к деревьям. Подняв ворота, мы отвязывали их и отпускали. Некоторое время они стояли, выжидая, особенно Диаманд, мул, который всегда напоминал мне уставшего старика. Диаманд, сказал Таттон, опекал Какао, когда она была еще жеребенком.
— Пока они маленькие, им нужны друзья, — объяснил Таттон. — Совсем как дети.
Вдвоем мы подметали всю конюшню. Часто там бывало очень жарко и влажно, особенно когда шел дождь и через дырки в потолке тонкими струйками просачивалась вода. Тогда Таттон брал швабру и вытирал лужи. Иногда вдруг появлялся сильный неприятный запах. Таттон говорил, что это из-за собак: если дверь конюшни оставляли открытой, они забегали внутрь и спали в проходе.
— После них тут стоит вонь. Только не говори мистеру Карр-Брауну, а то он опять скажет, что это я забыл запереть дверь.
— А кто еще мог это сделать?
— Призрак Солдата.
Я с недоумением посмотрела на Таттона.
— Кто?
— Призрак Солдата раньше был летчиком. Его самолет разбился на холмах. — Мальчик рукой показал направление. — Когда его нашли, то, что осталось, поместилось в ведро. И теперь он бродит по Тамане, выискивая свой самолет и пассажиров.
