В поэтических произведениях Марины Цветаевой цветообозначение рдяный и его производные представлены 11 словоупотреблениями, из них 4 прилагательных — на гвоздичку рдяную (перен. об Ипполите) (С., 481), Строен, рдян (об Ипполите) (С., 480), побегом рдяным (о лотосе) (С., 255), За плащом — рдяным и рваным (из цикла «Ученик») (И., 173); 3 существительных-окказионализма — Этой крови узревши рдянь (И., 649), Рдянь — не редиска (реплика торговки в «Крысолове») (И., 487), Не остывая || В рвенье и в рденье (об Артемиде) (С., 427) и 5 глаголов — Да рдеет меч! (И., 649), Афиняне, рдею! || Лоб — обручем сперт! (И., 693), Но || Здрав ли? Все так же ль рдея…? (И., 685), И, зардевшись пуще краски своей (И., 367), Зардевшийся под оплеухою славы (С, 169)[14].
Все употребления прилагательных, кроме сочетания со словом плащ, показывают коннотативное значение 'молодой, цветущий, зрелый', существительное рдянь выражает в одном случае то же значение (о редиске), в другом случае обозначает интенсивный цвет крови, слово рденье представляет собой отглагольное существительное и по своей семантике сближается с глаголами, которые во всем разнообразии личных, причастных и деепричастных форм указывают прежде всего на возбужденное эмоциональное состояние, а затем соотносятся и со значениями 'интенсивный цвет крови', 'интенсивный цвет здоровья'. Очевидно, существование в общенародном языке глаголов покраснеть, зардеться, обозначающих проявление эмоционального возбуждения, определяет и словообразовательные потенции корня — рд- (он явно тяготеет к образованию глаголов), и общую сему всех цветообозначений с этим корнем: интенсивный цвет как признак, проявляющийся в динамике. Эта сема способствует потенциальному выделению цветообозначений с корнем — рд-из ряда слов, обозначающих статический признак.
Слова румяный, румянистый, разрумянистый используются М. Цветаевой в прямом значении, обозначая цвет лица в сочетаниях со словами щеки (С, 188; И., 135), повара (И., 487), бургомистр (И., 485), плоти (С, 362), в качестве субстантивированного прилагательного (Полюбил румяный — бледную — И., 128), где признак румянца абстрагированно и абсолютизированно представлен как знак жизненной силы, здоровья и благополучия. Традиционные переносные значения слова румяный реализованы в народно-поэтическом фразеологизме яблочко румяно (И., 348), в обозначении зари (И., 114), освещенных заходящим солнцем облаков (И., 427), «морских рощ» (И., 389). Однако и в традиционной метафоре возможен семантический сдвиг:
В кухню женского обману Поспешай, Самсон с Далилой! Здесь из зорь творят румяна, Из снегов творят белила… (И., 376).
В этих словах метафоризируемым элементом является не цветообозначение, как в традиционной метафоре румяная заря, а слово зори
Слово румянист встречается у Цветаевой только в краткой форме и в большинстве случаев имеет ироническую окраску,[15] сочетаясь со словами бургомистр (объект цветаевских насмешек) и плоти — окказиональной, стилистически сниженной формой множественного числа слова плоть. Ироническая окраска свойственна и прилагательному разрумяниста в строках «Разрумяниста моя Знобь-Тумановна! || Лихоманочка моя Лихомановна!» (С., 357) Употребление эмоционально-положительных деминутивов, притяжательного местоимения 1-го лица, форм, построенных по модели величания (имя-отчество), представленных в этом контексте, типично для называния лихорадок в русских заговорах, основанных на представлении о необходимости задобрить болезнь (Черепанова 1983, 76). В цветаевском тексте эта фольклорная модель целиком получает ироническую окраску благодаря семантическим и психологическим противоречиям, отраженным языковыми формами: лихорадочный румянец по внешнему виду подобен здоровому, а по существу противоположен ему, т. е. обманчив; цветообозначение румяного (здорового), данное в гиперболизированной форме, образованной по модели слова разухабиста, резко противоречит семантике слов знобить, туман, содержащих производящие основы для формулы величания.
Слова с корнем — рж- (ржавый и производные) представлены в цветовом значении девятью словоупотреблениями, из них 5 прилагательных: ржавый (…) лист (И., 322), рябины ржавой (И., 112), По пескам — жадным и ржавым (И., 173), Что за след такой за ржавый? (о крови) (И., 384), В небе, ржавее жести (И., 451), 2 существительных: Заревом в лоб — ржа (С., 361), Только пни покрыты ржой (С., 107) и 2 глагола: Ржавь губы, пороши || Ресницы снегом (И., 248), Виноградины тщетно в садах ржавели (И., 180). Слово жесть как объект сравнения показывает, что в сочетании в небе ржавее жести соединены прямое значение ржавый 'подвергшийся коррозии' и переносное цветовое значение прилагательного. Прямое значение, связанное с порчей вещества, но проявляющееся только цветом (значение цвета как признака порчи абстрагируется, отделяясь от субстанции «железо»), можно видеть в сочетании Только пни, покрыты ржой (С., 107). Но то же прямое значение 'подверженный коррозии, порче' может отделяться и от субстанции «железо», и от цветового признака, указывая на порчу того, что вообще не является предметом:
Здесь страсти поджары и ржавы (И., 234),
(…) горловых ущелийРжавь, живая соль (С., 278),
Державная пажить,Надежная ржавая тишь (И., 101),
Тень — вожатаем!Тело — за версту!Поверх закисей,Поверх ржавостей (И., 190)
Для положения слова ржавый в системе этимологически родственных цветообозначений, вероятно, особенно важна его способность к выделению признака порчи Цветовое значение этого слова и его производных — только один из этапов и одно из направлений абстрагирования. Наиболее полно такое абстрагирование выражается не прилагательным, а существительным — причем не общеупотребительным ржавчина, а словами ржа, ржавь и ржавость. Видимо, М Цветаева предпочитает их потому, что за словом ржавчина в языке закреплено конкретное значение, связанное с коррозией железа, а у Цветаевой объекты обозначения другие — пни, горло, устоявшиеся обычаи. Окказионализмы актуализируют сам процесс превращения признака в субстанцию, т. е. процесс абстрагирования, повышением категориального (частеречного) статуса слова.
Употребление слова ржавый и его дериватов у М. Цветаевой почти во всех случаях связано со значением порчи: ржавый след крови образуется от укуса филина-оборотня, ржавый цвет зрелости (о винограде, рябине) связан со зрелостью кончающейся, приближающейся к переходу в иное качество. Показательно, что и в тех контекстах, которые не могут быть однозначно интерпретированы как связанные с порчей, эмоционально-оценочная характеристика предметов, явлений, понятий, названных «ржавыми», — отрицательная, негативная:
По пескам — жадным и ржавым (И., 173),
Державная пажить,Надежная ржавая тишь.Мне сторож покажет,В какой колыбели лежишь (И., 101— о кладбище).
Слово рыжий и его производные в цветаевских произведениях чаще всего традиционно употребляются при обозначении цвета волос, создавая образ сильного и жизнелюбивого человека (С., 56, 87, 88, 93, 146 и др.), например:
С рыжекудрым, розовымРазвеселым озоремРазлюбезные — поведу — речи (С., 56);
А когда покойник прибылВ мирный дом своих отцов —Рыжая девчонка БиблиюЗапалила с четырех концов (С., 93).
В поэме «Переулочки» цветовое значение окказионально субстантивированной краткой формы рыжи (кони), оставаясь в пределах номинативного употребления при цветообозначении шерсти, гривы, связано, подобно красному, с символикой страсти, огня (рыжи — это огненные демонические кони — Фарыно 1985б, 288) и, подобно желтому, с символикой лжи:
Красен тот конь, Как на иконе. Я же и конь, Я ж и погоня.Скачка-то В гру — ди! Жарок огонь! Жги!В обе вожжи! Гей, мои рыжи! Лжей-то в грудиСемь, да семижды Семь, да еще — Семь (С, 360).
Возможно, что в сближении семантики рыжего цвета с семантикой лжи имеет значение и мифологическое представление о связи лошади с ложью, выраженное в широко распространенной примете: «Если во сне увидишь лошадь — ложь будет». Единственное переносное употребление слова рыжий в уподоблении его ржавчине находим в той же поэме («Заревом в лоб — ржа, || Ры — жая воз — жа!» — С., 361), где оно косвенно (через слово возжа) тоже связано с образом лошади. Однако семантического сдвига на основе усиления коннотативных значений слова рыжий здесь не происходит, хотя реликтовая способность к такому сдвигу в языке имеется. Она определяется как былой узкой сочетаемостью слова, до XVII века обозначавшего масть скота (Бахилина 1975б, 104), так и былой внеположенностью рыжих людей в обществе, основанной на мифологическом представлении о связи их с нечистой силой — внеположенностью, оставившей след в языке (ср. пословицы Рыжий да красный — человек опасный, Рыжих во святых нет (Даль), поговорку Что я, рыжий, что ли?, а также терминологическое цирковое, оно же и разговорное значение слова рыжий — 'клоун'). Подчеркивая, что, по мифологическим представлениям, «рыжеволосые интерпретируются как носители пагубного эротического соблазна и как одержимые злыми бесовскими силами», Е. Фарыно пишет, что «название Ведуньей своих коней „рыжими“ (…) и „возжи“ = 'молнии' „рыжей“ (…) знаменует переход к самому опасному и губительному из ее соблазнов» (Фарыно 1985б, 296).
