В одной передаче по телеканалу «Культура» в феврале 2005 года я услышал подтверждение рассказа Ивинской о том, какая музыка должна была звучать в качестве сопровождения к спектаклю «Фауст». В нашей беседе о переводе трагедии Ольга Всеволодовна передала свой разговор с Пастернаком в феврале 1954 года:
В Измалкове Боря читал мне письма — поздравления с днем его рождения, и в нескольких из них выражалась благодарность за замечательный перевод «Фауста». Были пожелания скорейшей постановки этой трагедии на сцене достойного театра. И тогда Боря, лукаво улыбаясь, меня спрашивает:
— Как ты, Олюшка, считаешь, какая музыка может сопровождать постановку трагедии «Фауст»?
Я смутилась и говорю Боре, что не настолько музыкальна, чтобы предложить музыку к такой необыкновенной пьесе, как «Фауст» Гете. Но мне очень нравится музыка Моцарта. Борис Леонидович прямо подпрыгнул с радостным возгласом:
— Ну, знаешь, это тебя само Провидение озарило! Ведь когда Гете впервые услышал оперу Моцарта «Дон Жуан», то восхищенно воскликнул: «Только эта музыка выражает всю трагедию моего Фауста». А я переводил «Фауста» и думал о тебе, моя милая Маргарита.
Фрагменты из протоколов допросов Ольги Ивинской на Лубянке в 1949–1950 годах (опубликованы в «Литературной газете», № 11 от 16 марта 1994 года).
Следователь: Чем была вызвана ваша связь с Пастернаком? Ведь он много старше вас.
Ивинская: Любовью.
Следователь: Нет, вы были связаны общностью ваших политических взглядов и изменнических намерений. Чем вы объясняете, что он поддерживал связь с репрессированными, враждебно настроенными людьми?
Ивинская: Он им оказывал материальную поддержку, так как они находились в тяжелом положении. Так, он помогал деньгами Ариадне Эфрон, Анастасии Цветаевой.
Следователь: Вам известно, что он систематически встречался с женой врага народа Тициана Табидзе[209]?
Ивинская: Да, известно, он оказывал поддержку жене своего друга. Также, как я уже говорила, он оказывал материальную поддержку Анне Ахматовой[210].
<…>
Следователь: Расскажите о своем знакомстве с Холдкрофт Анной Ивановной.
Ивинская: Я впервые слышу это имя.
Следователь: Вы лжете следствию. Это консул английского посольства, она была на чтении Пастернака, где были и вы.
Ивинская: На чтении было много народа, я ее не помню.
Следователь: Продолжаете отрицать[211]. С кем еще из иностранцев встречался Пастернак в вашем присутствии?
Ивинская: Не помню.
Следователь: Опять лжете. Свидетель П. показывает, что на вечере Петефи с Пастернаком разговаривал венгерский посол, а вы стояли рядом[212]. Охарактеризуйте политические настроения Пастернака. Что вам известно о проводимой им вражеской работе, проанглийских настроениях и изменнических намерениях?
Ивинская: Его нельзя отнести к категории антисоветски настроенных людей. Изменнических намерений у него не было. Он всегда любил Родину.
Следователь: Но у вас изъята книга на английском языке о творчестве Пастернака. Как она к вам попала?
Ивинская: Эту книгу мне подарил Борис Пастернак. Это монография о его отце, художнике. Книга была издана в Лондоне.
Из рассказа Ольги Ивинской:
В процессе допросов Семенов перебирал, вынимая из папок, доносы на меня и Бориса Леонидовича, приговаривая:
— А вот что уважаемый советский писатель сообщает нам о ваших делах.
На мой вопрос «Скажите, кто это пишет?» Семенов с улыбочкой изрекал:
— Не вашим антисоветским ушам слышать эти достойные фамилии.
Однако однажды промелькнуло в вопросе следователя:
— Почему вы ниже таланта Пастернака цените талант писателя Сурикова? — этот знаток стихов имел в виду Суркова.
Писательская верхушка активно распускала слухи о моем аресте якобы за мошенничество с какими-то гонорарами. Эту ложь Боре пыталась внушить и Зинаида Нейгауз, но Боря резко ее оборвал:
— Не лги на Ольгу, как все эти мерзавцы. Я знаю, почему ее бросил в тюрьму Сталин[213].
О содержании допросов Боре было известно от Люси Поповой, которую десятки раз вызывали к следователю на Лубянку. Боря говорил мне в Измалкове о нескольких случаях его резких конфликтов с писателями из-за их измышлений и злорадства по поводу моего ареста. Это стало главной причиной его окончательного разрыва с Асеевым, с которым Пастернак дружил в 20-х годах. Когда после смерти Бори я жила у Ариадны в Тарусе, Паустовский рассказал нам с Алей о резкой отповеди, которую дал Борис Леонидович писателю Всеволоду Вишневскому на встрече у Федина в Переделкине. Вишневский тогда заявил, что «теперь, когда наш вождь убрал от Пастернака компрометирующую его авантюристку, Борис станет настоящим советским поэтом».
— В ответ Пастернак выразился так нецензурно, — сказал Константин Георгиевич, — что об этом неприлично говорить при женщинах.
На это Ариадна с присущим ей юмором заметила:
— Но вы говорите еще и с лагерницами, которые знакомы с шедеврами русской словесности не только по Пушкину.
Однако Паустовский отказался передать речь разгневанного Пастернака в адрес Вишневского.
В дневнике Александра Гладкова есть запись от 13 января 1957 года о его встрече с Паустовским:
Паустовский рассказал историю о скандале Пастернака и Всеволода Вишневского на новоселье у Константина Федина в начале 50-х годов. Вишневский произносит: «Пью за будущего советского поэта Пастернака!» И Борис Леонидович спокойно: «Идите вы в п…» Общий ужас. Борис Леонидович повторяет <…>. Вишневский быстро уходит. Потом истерика Федина[214].
В острой и увлекательной книге Даниила Данина «Бремя стыда», посвященной важнейшим эпизодам жизни Пастернака и его противостояния советской системе и холуйствующей писательской массе, рассказывается о патологической ненависти Вишневского к Пастернаку. Уже в 1947 году, в кресле главного редактора журнала «Знамя», Вишневский требовал от писателей срочно начать травлю Пастернака после раздраженной статьи Суркова в «Культуре и жизни».
В этой статье от 22 марта 1947 года Сурков, ненавидевший Пастернака, ссылается на мрачную реакцию вождя на содержание озвученных Пастернаком глав романа. Сурков клеймит Пастернака в форме развернутого доноса: «Пастернак с нескрываемым восторгом отзывается о буржуазном временном правительстве, <…> с явной недоброжелательностью и даже злобой отзывается о советской революции <…>. Советская литература не может мириться с его поэзией».
Завершает Сурков статью злобным выводом: «Пастернак не может быть глашатаем эпохи», повторяя сталинскую формулировку. Ведь эту задачу ставил кремлевский хозяин перед Маяковским, Есениным и Пастернаком при личной встрече в начале 1920-х годов.
Данин пишет о случайной встрече с Пастернаком в консерватории в марте 1949 года на концерте Рихтера, когда, столкнувшись в антракте лицом к лицу с Борисом Леонидовичем, услышал восклицание:
— Здр-равст-твуйте, мой милый! — за чем последовало громогласное заявление, от которого застыл поток дефилировавшей по фойе публики. — Да, да, да. Я знаю, вам здорово попало из-за меня.
Парадокс этих слов состоял в том, что Данин последний год, когда по указанию Сталина с 1948-го была развернута беспощадная борьба с «космополитами», вообще ничего не писал о творчестве Пастернака. И это восклицание Пастернака говорило о его понимании, что ведущееся в советских газетах бичевание Данина писательской верхушкой — месть за неучастие в изобличении антисоветского романа, рукопись которого свободно читали и обсуждали в московских кругах в тот период.
В сталинские времена активно практиковались преследования и аресты за недонесение. Если ты не написал донос на сотоварища по цеху — ты уже преступник и тайный заговорщик против власти и кремлевского вождя. Доносы в среде советских писателей, как пишет Данин, были широко распространены и часто приносили значительные дивиденды доносчику — таким давали тиражи и премии. Пастернак благодарил Данина за мужество неучастия в доносительстве и шельмовании.
Лидия Чуковская пишет об антипастернаковской истерии, особенно усилившейся с 1948 года, в разгар борьбы с космополитизмом. Тогда сановные писатели и издатели наперегонки спешили изобличить антисоветскую суть Пастернака, оторвавшегося от народа. «Егорова, — вспоминает Чуковская, — заведующая отделом классики „Детгиза“, кричала: „Зачем вы прикрываете Пастернака, этого насквозь антисоветского человека? Этого шизофреника!“».
