Что мне им сказать? Если верно то, о чем я думаю, то меня во время рассказа скрутят и как сумасшедшего отправят в дом призрения под опеку какого-нибудь Земляники, если не отдадут под суд за святотатство. Остается одно, брать инициативу в свои руки.
— А вы-то, братцы, что здесь делаете? — спросил я командным тоном.
— Так что службу несем, Ваше благородие, — ответил старший урядник. — Служба гарнизонная обязывает к охране покоя местных жителей, и быть готовым к отражениям степняков. Стоит только караулы снять, как о том сразу степь известят, и будет набег на казачьи линии. А тут еще ловкачи нашлись, которые стены крепостные на кирпичи разбирают, чтобы печки в домах и банях строить. А некоторые эти кирпичи и на базар вывозят продавать. Есть спрос, вот они и воруют. На чего есть спрос, так то и воруют, чтобы продать сразу. А Вы, ваш бродь, какому Богу молитесь?
— То есть как какому? — я даже удивился. — Иисусу Христу нашему. А с чего вопрос такой у тебя получился?
— Да Вы, ваш бродь, на икону нашу не перекрестились, — сказал казак.
— Да как же я перекрещусь, — возмутился я, — когда вы мне руки назад завернули и тряпку грязную в рот затолкали.
— Оно и верно, а сейчас перекреститься сможете? — хитро спросил Иван Петрович.
— Конечно. — Я подошел к иконе и увидел темный лик Спаса, но в глазах была такая живинка, какую невозможно увидеть в темном помещении. Я перекрестился и блеск в глазах исчез.
— Извиняйте, ваш бродь, — улыбнулся старик, — думал вы из другой веры, из басурманской, а еще хуже из иудейской.
— Чем же тебе иудеи не угодили? — спросил я.
— Дак, они же Христа нашего распяли, — сказал один из казаков.
— Ну, Христа, если точно сказать, распяли римляне, — безапелляционно сказал я. — А Иисус сам иудейской национальности. И молитесь вы иудею и если вы к иудеям плохо относитесь, то и к Христу вы относитесь так же?
— Да быть такого не может, — сказал Иван Петрович.
— А ты завтра, у батюшки полкового спроси, — посоветовал я. — Это же любой человек знает.
— Надо же? — удрученно помотал головой Иван Петрович и затих.
Я сидел и думал о том, что, может быть, я на лестнице упал, и сейчас лежу внизу, и мне все это кажется. Я похлопал себя по карману пиджака, достал папиросы и предложил им закурить. Они все закурили, глядя на меня. Похвалили табачок, скурив его в три затяжки.
— Хороший табачок, аглицкий, — сказал Иван Петрович, — нашему господину есаулу из Лондона ихнего присылали. Небось, дорогой табачок-то. Мы в основном трубки курим. А те, которые по старой вере живут, так те вообще табак не потребляют.
Разговор никак не складывался. Я не знал, что им сказать и казаки не знали, о чем меня спросить. Выручила природная сметка русского человека.
— А не откушаете ли с нами, Ваше благородие, чем бог послал, — спросил Иван Петрович.
— А не объем ли я вас, братцы, — задал я в свою очередь вопрос.
Взятое от Льва Толстого обращение к солдату «братец», кажется, срабатывало, расставляя по своим местам сословия в том месте, где я оказался. Как тепло звучит слово «братец» и как оно сильно отличается от уголовного «братан» и от церковного «брат».
Я подсел к столу. Мне подвинули глиняную чашку с борщом, подали деревянную ложку без какой-либо хохломской росписи и отдельно положили половинку куска хлеба, отрезанного от большого черного каравая, лежащего на краю стола. Сами казаки перекрестились на образ в красном углу, налили борщ в большую миску и степенно по очереди стали хлебать его, поднося кусочек хлеба к ложке, чтобы не капнуть на стол.
Попробовал борщ и я. Вкус у борща был отменный, наваристый.
— А что, Ваш бродь, слышно о замирении в Крыму? Кампания вроде бы закончилась, а раненые и увечные с тех краев продолжают приезжать. Никак война до сих пор продолжается? Вот и англичане с басурманами снюхались против России войну вести. Не так давно Наполеона отбили, и опять на Россию нападают. И кыргызы тоже на нас косо смотрят, — начал разговор Иван Петрович, как командир, который ближе находится к высокому начальству, и поэтому был более осведомленным во всех делах.
Его слова меня озадачили еще больше. Получается, что на дворе 1855 год. Почти семьдесят лет назад. Да этого быть не может. Я выглянул в узенькое окно-бойницу и не увидел ничего, что привык видеть каждый день. Всюду темно и низенькие дома вокруг. Откуда-то издалека доносился лай собак.
— Пойду я, Иван Петрович, покурю на улице, — сказал я.
— А идите, Ваш бродь. Сейчас хорошо очень улице, — ласково сказал казак, — там шагах в десяти есть будочка такая маленькая с дверцей, так Вы там поосторожней, не ушибитесь.
Я вышел на улицу из маленькой дверки, впустившей меня полчаса назад. Под ногами был красный кирпич, которым была вымощена дорога в воротах. Осторожно выглянул из ворот и увидел то, что видел каждый день.
Я быстро бросился к дверце, из которой только что вышел, но она была заперта на большой висячий замок, который красноречиво говорил о том, что никого здесь не было. Я начал дергать замок, пытаясь открыть дверь, но тяжелый замок только звякал о пробой и холодил согретые в тепле пальцы. Неловко подсунув палец, я прищемил его дужкой замка и проснулся.
Глава 16
Первое, что я почувствовал, открыв глаза, была боль в пальце. На указательном пальце была красная полоска, которая появляется там, где кожа чем-то прищемлена и пораненные кровеносные сосуды темно-красным цветом выражают свой протест. В комнате и во сне я нигде не мог прищемить палец. Разве только во сне. Но разве во сне можно сделать что-то реальное? И тут же себе ответил — нельзя.
Встав и походив по комнате, я пошел к хозяйке и попросил чая. За окном вечерело. Идти к крепостным воротам не имело никакого смысла. Дойдешь, а там уже и темно будет. Кто-нибудь заподозрит в этом злоумыслие, доложит в милицию, а потом мне нужно будет давать объяснение, чего же это я делал ночью в самих воротах.
Хозяйка принесла горячий и хорошо заваренный чай. Квартирант я был выгодный, платил исправно, да и положение служебное имел хоть и небольшое, но почетное и все учителя и директора местных школ достаточно уважительно отзывались обо мне.
— А что, Наталья Николаевна, — спросил я хозяйку, — дверь та, что в крепостных воротах, открывалась ли когда-нибудь?
— А как же, — сказала она. — Кум мой, Петр Власьевич, собирает черепки всякие, чайники мятые старинные, берестяные туеса разные, прялки и все туда сносит. Хочет музей старины организовать. Чудной человек. Дак, вот у него ключ от этого замка-то и есть. Там за дверью лестница есть, которая наверх ведет, а наверху комнатка с маленькими оконцами-бойницами, где крепостная стража размещалась.
— Не смогли бы вы, уважаемая, сходить к куму за ключом? — спросил я ее. — Я тут заспался немного, а время еще не позднее, так хочу взглянуть на эту комнату, чтобы ученикам уездных школ экскурсию сделать. Сам он пусть не беспокоится, я один схожу и ничего у него там не поломаю.
Наталья Николаевна, дама в расцвете лет, подвижная, чувствовалось, что глаз на меня положила и готова была угодить во всем. Накинув платок и телогрейку, она мигом унеслась из дома.
Нужно проверить то, что по всем признакам является вещим сном. Кто-то внутри меня говорил, чтобы я не занимался ерундой, а посмотрел, какие вопросы нужно решить завтра в наробразе, поужинать, поиграть в картишки с Натальей Николаевной да лечь спать. А кто-то другой говорил, что упускать то, что идет прямо в руки, это просто преступно. Пусть даже будет не то, что ожидалось, зато не останется ни одного невыясненного вопроса, и не будет глодать совесть за то, что я упустил свое счастье во сне. Не сиди, одевайся и открывай потайную дверь.
Только я успел одеться, как уже примчалась раскрасневшаяся Наталья Николаевна с готовностью пойти вместе со мной прогуляться.
Мягко отказав ей, я попросил приготовить ужин, потому что еще хочу зайти в монополию купить четвертинку водки и помянуть своего старого коллегу. Причина была достаточно уважительная и обид не вызвала.
Взяв с собой огарок свечи, я пошел к крепостным воротам. Уже стемнело. Народу на улице было немного, а у крепостных ворот вообще не было никого.
Подойдя в темноте к дверце, закрытой висячим замком, я взял замок в руку и почувствовал, что буквально недавно держал его в руках. Замок открылся удивительно легко, и дверь открылась без всякого скрипа.
Прикрыв за собой дверь и закрыв ее на крючок, я зажег свечку. Свет падал на большие каменные ступени, идущие вверх в темноту.
Поднявшись по ступеням, я очутился в уже знакомой мне комнате. Действительно, кум моей хозяйки натаскал немало предметов, уже не нужных в хозяйстве, но которые дают представление о том, как жили люди каких-нибудь двадцать лет назад.
