— Ему никто не нужен. А ты — меньше всех! Он относится к тебе, как к красивой безделушке, произведению прикладного искусства, а не личности. Но красота, в отличие от родственных уз, явление быстротечное. Даже пластическая хирургия рано или поздно перестает помогать. Помни об этом!
Ответа дожидаться не стала — выскочила за дверь, предоставив возможность скрипеть зубами от злости в одиночестве.
Когда вечером, уже на улице, нам поведали, куда мы дружной толпой направляемся, мне стало дурно. Подкосились ноги, и я не рухнула, лишь вовремя вцепившись в плечо Снешариса, по счастью, оказавшееся рядом.
— Как — в морг?!!
— Пешком, тут недалеко.
Рин с откровенно циничной усмешкой наблюдал за моей реакцией. Остальных эта новость шокировала в меньшей степени. Только Снеш скривился и демонстративно высморкался.
Як-ки смотрела на меня сочувственно, Ханаан Ли — с превосходством.
— Отпустим девочку домой, друг мой? — мягко предложил Маленький Человек.
— Я веду ее под конвоем? — удивился Рин. — С дулом пистолета у затылка?..
Устраивать истерики или разборки на улице не хотелось, поэтому, сжав зубы и взяв себя в крепко стиснутые кулаки, я поплелась вместе со всеми, дав себе торжественную клятву (интересно, какую по счету?), что это мое последнее приключение с Рином.
С меня хватит!
Морг был двухэтажным новеньким зданием, безликим и чопорным. Сторож, как видно, вознагражденный Рином заранее, без слов пропустил всех вовнутрь. Пахло, как и следовало ожидать, омерзительно: сладковатый душок разложения перебивался резким запахом формалина и еще какой-то химии. К прочим прелестям добавлялся тусклый свет и могильный холод.
Я снова вцепилась в Снеша, чтобы притупить приступы тошноты. Он в ответ крепко стиснул мне ладонь — верно, испытывал те же эмоции.
— Мне недешево это стоило, но на сегодняшний вечер помещение в нашем полном распоряжении.
Рин пощелкал выключателем, и вспыхнули лампы дневного света, позволившие во всех деталях рассмотреть распростертые на цинковых столах тела.
— Нравится?
— «Все спят, спят на холме»[2], - пробормотала я, героически борясь с подступающим обмороком.
Рин присел на один из столов, бесцеремонно потеснив мужское тело с вскрытой грудной клеткой.
— Сначала, так и быть, расскажу свою задумку. Хотя видеть ваши ошалелые лица и отпавшие челюсти исключительно приятно, томить не буду. Я хочу, чтобы вы почувствовали, что такое смерть. Точнее, процесс умирания, переступания через заветный порог, разделяющий мир грубый и мир тонкий. Момент этот важен — если помните, об этом говорилось, когда я пытался помочь вам вспомнить предыдущее воплощение. Он существенно влияет и на посмертие, и на новую жизнь в теле. Выберите себе по покойнику, кому какой больше нравится. И я по очереди перенесу вас в последние минуты его жизни. Мне не нужно запредельных впечатлений — тоннеля, толпы поджидающих родственников и прочей чуши. Когда душа оторвется от тела и понесется прочь, вы ее сопровождать не будете. Вернетесь сюда, в это прохладное и спокойное место, и расскажете о своих ощущениях. Всем ясно? Вопросов нет?
Присутствующие застыло молчали.
— Ну что ж. Начнем, пожалуй, с…
Брат задумался, и все напряглись.
— …с тебя, Маленький Человек. Тебе этот опыт дастся легко: ты привык переступать пороги в своих кислотных странствиях. К тому же добрая половина твоих стихов о смерти и умирании. Выбирай!
Маленький Человек, вздрогнувший при звуках своего имени, заморгал погрустневшими глазами. В голосе Рина звучало такое железо, что спорить было немыслимо. Потоптавшись, Вячеслав отправился в путешествие между цинковыми столами, вглядываясь в застывшие лица и голые закоченевшие тела. Вскоре замер возле одного из них и, шумно выдохнув, кивнул.
— Этот? Отличный выбор! — одобрил Рин. Он чуть ли не потирал руки, искрясь от радостного возбуждения. Соскользнув со стола и двумя шлепками почистив брюки на заднице, подался к покорной жертве. — Поддержите его, друзья! А то грохнется в обморок.
Мы послушно обступили несчастного собрата. Дрожь, сотрясавшая худое тело в потрепанном пиджачке, тут же передалась мне.
— Неужто так страшно? — В голосе Рина было искреннее недоумение. — Ты ведь не на тот свет отправляешься. Остаешься на этом! А ну-ка, процитируй для храбрости какой-нибудь стишок. Про «бездонную невесту», «неусыпную возлюбленную»… и прочую замогильную хрень.
— Сейчас н-не смогу, — Вячеслав помотал головой. — Из памяти в-вылетело.
— Ладно. Долгие приготовления — долгие мучения. Не буду тебя мучить. Поехали!
Рин положил левую руку на лоб трупа, а правую — на макушку Маленького Человека. Я поняла, отчего был выбран именно этот тип: травм на дряблом теле не было, следов вскрытия тоже. Судя по преклонным годам (явно за шестьдесят), мужчина вполне мог скончаться без боли и иных неприятных ощущений — просто тихо угаснуть от старости.
Первые пару минут ничего не происходило. За исключением метаморфоз Рина. Лицо его покрылось каплями пота, ноздри затрепетали, на лбу вздыбились бугры вен. Затем он резко выдохнул, опустил руки и отступил, шагнув назад. Брат тяжело дышал, в груди что-то клокотало, и я отвела глаза: стало страшно — уже не за себя и друзей, а за его психику.
Несчастная «лабораторная крыска» обвисла на руках у Снешариса и Як-ки.
— Не думал, что это окажется так сложно, — Рин прокашлялся, успокаиваясь. — Словно вернулся в детство, когда за все приходилось платить сразу и немалой ценой — Рэна не даст соврать. Но оно того стоило. Сейчас наш общий друг оклемается и поведает нечто увлекательное.
Маленький Человек, словно услышав его, задергался. Распахнул глаза — бессмысленные, не узнающие нас. Губы раскрылись, готовясь издать вопль, но Ханаан Ли вовремя отвесила бедняге хорошую оплеуху.
Отходил Вячеслав минут десять. Его устроили на полу, подложив под голову чью-то куртку. Он тихонько поскуливал и сучил ногами. Як-ки поглаживала виски и щеки, покуда он не утих.
Рин не торопил исстрадавшегося собрата. Думаю, нашему гуру самому требовался отдых.
Наконец, Маленький Человек поднялся, опершись на меня и Як-ки, и сообщил, что готов рассказывать. Брат предостерег его в обычной язвительной манере:
— Давай только без умных и труднопроизносимых слов. Без пассионарности, турбулентности и фригидности. А то мы мало что поймем в твоем отчете.
— Хорошо, — Вячеслав кивнул. — Мой… этот старик — был болен, давно болен. Саркома… то есть рак печени четвертой степени. Последние дни и часы были наполнены трансцен… жутким ужасом и нестерпимыми муками. На свою беду он был атеистом и потомственным коммунистом, а таким умирать особенно тяжело. От боли спасали только сильные наркотики, но родственники на них экономили, а дешевые обезболивающие не помогали. Он ненавидел родных — жену и детей — за то, что они здоровы. И за то, что как ни молил, ни упрашивал — не мог уговорить сделать эвтаназию. То есть усыпление, умертвление без боли. (Их можно понять — за это в нашей гуманной стране судят.) И еще ему казалось, что все его бросили. Страшно умирать в ненависти. Еще страшнее, когда ни во что не веришь — ни в бессмертие души, ни в реинкарнацию… то есть в то, что душа переходит из одного тела в другое. Он страстно хотел оборвать мучительное существование, и в то же время безумно боялся смерти. Небытия. Сопротивлялся ей изо всех сил. В самом конце было совсем плохо. Последними словами было проклятие близким. К счастью, они не слышали — рядом в тот момент никого не оказалось. Была глубокая ночь, три или четыре часа. Он агонизировал — то есть дергался, долго. Никакого катарсиса… никакого просвета. И пресловутого света в конце тоннеля тоже не было. Полный кромешный мрак.
— Вот как? — Рин был разочарован. — Неужели один негатив, и ничего полезного для себя ты вынести не сумел?
— Вынес, отчего же. Понял, что не хочу так умирать и сделаю все возможное, чтобы этого не случилось. Ты был прав: этот опыт в разы сильнее всех предыдущих. Мне не передать словами всего, даже умными и сложными. Спасибо тебе, Рин. Но повторения мне бы не хотелось.
— Разве я повторялся когда-нибудь? Спасибо и тебе. Но перепугался ты зря — подобного с тобой не случится. У Маленького Человека своя судьба, у старика своя.
— Я знаю, но это в теории. Ты заставил меня бояться того, к чему раньше я относился со спокойным любопытством.
— Так бойся! — Брат пожал плечами. — Но знай меру. Смерть — таинство. Для каждого оно свое, и далеко не для всех оборачивается таким кошмаром, что довелось пережить несчастному старику и рикошетом — тебе. По-настоящему у тебя будет не так. Ведь ты не атеист, верно? И не потомственный коммунист.
— И если будешь умирать в кругу близких — то бишь нас, долго просить об эвтаназии не придется! — бодро пообещал Снешарис.
