Гитлеровцы обходили нас, и весь их умысел был как на ладони. Окружить, сблизиться и зажать. А там как карта ляжет – пленить или уничтожить. Впрочем, мы уже так провинились перед вермахтом, что о милосердном отношении к себе, пленным, я не думал.
Мазурин неожиданно вскинул винтовку и врезал по мчащемуся уже параллельно нам мотоциклу.
Немец, словно его ударили ногой в голову, слетел с сиденья, и руль вывернулся. Я успел заметить, как машина встала на дыбы и из нее, как выбитый из седла всадник, вылетел пулеметчик.
«Чтоб ты, сука, башку себе свернул!» – пожелал я и выкрутил на себя ручку газа.
За моей спиной индейцем кричал чекист. Он сам вручил бы себе сейчас значок ворошиловского стрелка, если бы этот значок был ему нужнее сухаря.
Две пули потревожили наш «БМВ» одновременно. Первая с сухим стуком прошила крыло колеса люльки (я взмолился, отчаянно дыша – «лишь бы не колесо!»), вторая цокнула подо мной по металлу.
Сначала я подумал, что рикошет поразил меня в ногу. Боль ожогом резанула меня по икре, я невольно вскрикнул, чем встревожил Мазурина.
– Что с тобой, Касардин?!
– Нога! – сокращая нашу беседу, крикнул я и поморщился.
Левая нога, которой я переключал скорости, работала безотказно, но правая заходилась в тряске от болевого шока.
– Масло, доктор!..
Мой надзиратель сошел с ума.
– Масло!.. убери ногу, дурак!..
Запомнив пространство перед собой, чтобы случайно не угодить в яму, я быстро опустил голову.
Черт!..
Пуля пробила какой-то маслопровод, и тонкая, в карандаш струя бьет мне прямо в голую икру! Я поднял ногу, но боль, конечно, не отступила. Ошпаренная нога выла от режущей боли. Скажи кому, какое ранение я получил, засмеют!
– Ты жив-здоров, Сан Евгеньич! – хохоча, орал мне в ухо Мазурин.
Идиот! Лучше бы пулей зацепило! Он не знает, что такое ожог!«Сан Евгеньич». Хм!.. Что-то новое в наших отношениях, «веде Мазурин»…Он радуется. Не тому ли, что очень скоро масло выбьет из движка вообще и последний переклинит?Чекист за спиной моей опять засуетился. Я повернул голову и увидел, как один из мотоциклистов уже почти поравнялся с нами и теперь нас разделяют метров сорок, не больше. Поднимать винтовку у чекиста не было времени. Она как лежала поперек сиденья, между нами, так он и выстрелил.Немец чуть притормозил, и этого оказалось достаточным, чтобы мы ушли вперед метров на сто…
– Мазурин, скоро двигатель ухнет!..
– Я знаю, сам тракторы водил! А сейчас просто выдави из этого урода все, что можешь!..
Я рывком опустил рукоятку газа до упора…
Нас обстреливали, колесо люльки уже было пробито, и я мчал по ржаному полю так, как не ездят, наверное, на соревнованиях… Одна-единственная сурчиная нора с вырытым и окаменевшим от дождей холмиком – и мы взлетим с чекистом в небо так высоко, что неразумно будет уже возвращаться обратно.
В какой-то момент, когда послышались угрожающие нотки под моими ногами, я оглянулся.
Мы мчали по полю одни… А в пятистах метрах от нас, спешившись, полтора десятка гитлеровцев, заняв выгодные для стрельбы позиции, поливали нас огнем…
Я слушал пересвист пуль и надавил рукоятку вниз, словно это могло разогнать мотоцикл еще сильнее…
Колесо люльки давно превратилось в лохмотья, я с трудом удерживал руль, и, наверное, не будь этого груза справа, мы бы давно пересекли поле и добрались до леса.
Клекот в двигателе уже не подсказал, а приказал мне сбросить скорость и остановиться…
– Мазурин, до леса – метров четыреста. – Сойдя с мотоцикла, я почувствовал разницу. Меня вело в стороны. Земля, которая всего мгновение назад улетала мне под ноги, вдруг стала. Я тупо посмотрел на расстилавшуюся передо мной рожь. Она продолжала надвигаться на меня, несмотря на то, что стоял я недвижим. – Мазурин, нам нужно успеть до него добраться… Если они возобновят погоню – мы погибли.
– И если продолжим стоять, мы тоже не выживем, – подбодрил меня чекист. – Эх, жаль, «МГ» с люльки слетел…
Сожаления на лице между тем я не заметил. И я знаю почему. «МГ» он не унес бы. Мазурин и винтовку тащил из последних сил.
– Нужно идти, пока… – и я отпустил длинную и пошлую остроту, стараясь поддержать себя и попутчика. Пока – попутчика…
Когда мы уже почти добрались до рощи, раздался протяжный гул. Не сбавляя шага, я задрал голову. Над нами проплывала «рама». Немецкий самолет-разведчик уходил на восток.
– Щупают нас дальше, – прохрипел Мазурин, машинально поднимая винтовку.
Я положил на нее руку и переступил черту, разделяющую поле и лес. Стреляет он, конечно, хорошо, но навредить этому самолету он сможет лишь в том случае, если попадет пилоту в висок. Но прежде пуля вопьется немцу в задницу. А посадить эту дрянь тот сможет и с лишним отверстием в седалище.
Прохлада. Мне было мало ее. Я хотел прохлады жидкой, прозрачной, холодной и в необъятном количестве.
Километр или полтора, но никак не меньше, мы, будто участвующие в соревнованиях подраненные зайцы, скакали по словно специально продуманной организаторами «трассе» – ямы, поваленные деревья, притаившиеся в лесу сучья. И в тот момент, когда меж деревьев замаячил проседью голубой рассвет, я снова схватил Мазурина, который соображал быстро, но из-за потери глаза плохо ориентировался, и повалил на землю. Рухнув на грудь, он икнул от неожиданности и схватился рукой за лицо. Кровь ударила в голову. А это значит, что рана взвыла. Ему сейчас кажется, что из глазницы ручьем хлынула кровь. Положив руку уже ему на спину, я прошептал: «Все в порядке, повязка даже не намокла…»
– Только не издавай звуков, я прошу тебя…
Он поднял голову и, морщась, стал рассматривать взглядом циклопа местность. Кто-то наверху хранит нас. Я уверен, если бы немцы нас снова сейчас заметили первыми, выхода бы не было. Это был бы финал затянувшейся истории…
Мы лежали в десяти метрах от поляны внутри леса. А в тридцати от нее, но с другой стороны, на уже выкошенной, отданной под колхозный покос делянке, расположились восемь или десять немцев.
Через минуту я подсчитал – девять.
Стоял стог высотой с двухэтажный дом. Вскоре я сообразил, почему подложка на погонах немцев была розовая, а не белая. Я видел немцев, но не видел танка, а ведь именно розовый цвет у войск СС указывает на принадлежность к танковым частям. Вскоре я заметил торчащий из-за стога ствол с тупорылым наконечником. «Т-II» или «T-III» или что-то другое – в танках я вообще не разбираюсь – мирно покоилось за стогом…
Справа и слева от себя я видел просветы между деревьями – солнечные лучи проливались сквозь них, слепя и грея… Мы словно уперлись в немцев, зайдя в вершину конуса леса. Это был тупик. И просто чудо, что они нас не заметили. И это чудо могло быть разоблачено в любой момент. Треск ветки, шорох – и бежать было бы уже некуда.
– Нам придется лежать здесь… – прошептал Мазурин.
А другого и не оставалось.
И я посмотрел на мертвую корову, от которой один из эсэсовцев отрубал топором ногу.
А потом смотрел, как ловкими движениями он освежевывает ногу. А после – как срезает мясо и рубит на куски…
Запах жаренного на шомполах мяса проникал через наши ноздри в каждую клетку тела.
Опустив головы и не шевелясь, мы мучились от того, что не позволено было даже развернуть шоколад.
Часть IVУ последней чертыСколько мы лежали? Час, полтора? Я прислушивался к каждому слову, и от того, что слышал, кожа моя покрывалась мурашками. Немцы громко переговаривались и жестикулировали. Настроение у них было прекрасное. Изредка один из них вставал – я различал нашивки унтера – и шел к танку. Сначала я думал, что за стогом они организовали туалет. Но почему ходит один и тот же? Потом я догадался, что он периодически выходит на связь по радиостанции. Его ли вызывают (я не слышал из-за стога работы наушников), или он делал это по собственной инициативе, но, как бы то ни было, возвратившись, он рассказывал о разговоре. Так я был в курсе всего, что происходит.Его рассказы не интересовали меня до той поры, пока он не вернулся к костру в последний раз и не сообщил, что три часа назад двое пленных убили четырех солдат СС и теперь скрываются в лесах. Забавно было наблюдать, как сразу после этого сообщения трое из девяти пощупали свои автоматы, а двое сходили за ними к танку.
– О чем они говорят? – поинтересовался Мазурин, который тоже все слышал. Но страдал от незнания языка.
– О нас с тобой, капитан. Нас ищут. Сзади надвигается погоня. Похоже, нас не простили.
Двинуться вперед мы не могли. Встать было невозможно. Малейшее шевеление веток, и немцы тут же расстреляют в упор окраину леска. После предупреждения они настороже. Да еще незадача – они отодвинулись от костра, и отодвинулись, конечно, в нашу сторону.
