— Вам нужно поспать, — сказал он, — а завтра мы отправимся на север.
Жанетта кивнула, но ему показалось, что она не поняла его слов. Она была в отчаянии. Колесо фортуны, однажды вознесшее ее столь высоко, низринуло ее в бездну.
Жанетта заснула, но когда серым утром, на рассвете, Томас проснулся, то увидел, что она тихо плачет. Он не знал, что сделать или сказать, и просто лежал в соломе, пока не услышал, как со скрипом отворилась дверь таверны. Тогда он пошел принести воды и чего-нибудь поесть. Жена хозяина таверны отрезала ему хлеба и сыра, а сам хозяин поинтересовался, далеко ли предстоит идти Томасу.
— Мощи святого Гинфорта находятся во Фландрии, — ответил тот.
— Во Фландрии! — воскликнул хозяин, словно это было на обратной стороне луны.
— Семья просто не знает, что с ней делать, — объяснил Томас, — а я не знаю, как добраться до Фландрии. И думал сначала отправиться в Париж.
— Не в Париж, — презрительно сказала жена хозяина. — Ты должен идти в Фужер.
Ее отец, объяснила она, часто вел торговлю с северными странами, и она не сомневается, что путь Томаса лежит через Фужер и Руан. Дорогу за Руаном она не знает, но уверена, что нужно добираться туда. Сначала, сказала она, нужно двигаться по небольшой дороге, что идет из деревни на север. Она тянется через лес, добавил хозяин, и нужно быть начеку, поскольку там скрываются люди, избежавшие правосудия, но через несколько миль выйдешь на Фужерский тракт, который патрулируют солдаты герцога.
Томас поблагодарил женщину, благословил приютивший их дом и взял еды для Жанетты, но та отказалась от пищи. В ней как будто иссякли слезы, как и сама жизнь. Но она послушно последовала за Томасом на север. Дорога с глубокими колеями от повозок, скользкая от грязи после вчерашнего ливня, петляла в глухом лесу, где с деревьев капала вода. Несколько миль Жанетта шла, спотыкаясь, а потом опять начала плакать.
— Я должна вернуться в Рен, — твердила она. — Я хочу вернуться к моему сыну.
Томас отговаривал ее, но она не желала идти вперед. В конце концов он сдался, но когда повернул назад, на юг, Жанетта заплакала еще пуще. Герцог сказал, что она не годится в матери! Она повторила эти слова:
— Не годится! Не годится! — и прокричала в небеса: — Он сделал меня своей шлюхой! — а потом упала на колени у дороги и безудержно зарыдала.
У нее опять началась истерика, и Томас подумал, что если она не умрет от лихорадки, то ее наверняка убьет горе.
— Мы возвращаемся в Рен, — сказал он, стараясь подбодрить Жанетту.
— Я не могу! — завопила она. — Он сделает меня шлюхой! Шлюхой!
Она выкрикивала эти слова, а потом начала раскачиваться взад-вперед и выть жутким пронзительным голосом. Томас попытался ее поднять, заставить идти, но Жанетта сопротивлялась, твердя, что хочет умереть, просто хочет умереть.
— Шлюха! — выкрикивала она и рвала лисий подбой своего красного платья. — Шлюха! Он сказал, что я не должна носить меха. Он сделал меня шлюхой! — и бросала клочья меха на кусты.
Утро прошло без дождя, но на востоке снова собрались грозовые тучи. Томас беспокойно наблюдал, как душа Жанетты разрывается у него на глазах. Несчастная женщина отказывалась идти. Он взял ее на руки и нес до тех пор, пока не увидел среди деревьев протоптанную тропинку. Томас направился по ней и вышел к избушке, такой низкой и заросшей мхом, что сначала он принял ее за холмик между деревьев, но потом заметил поднимающийся из дыры в крыше синевато-серый дымок. Томаса обеспокоила мысль о преступниках, которыми якобы кишели эти места, но снова начинался дождь, а избушка была единственным убежищем. Он опустил Жанетту на землю и крикнул в напоминавший нору вход. Оттуда выглянул седой старик с красными глазами и закопченным лицом. Он говорил по-французски так неразборчиво, с таким чудовищным акцентом и таким множеством диалектных слов, что Томас едва понимал его, но уловил, что старик — лесник и живет здесь со своей женой. Лесник жадно взглянул на предложенные незнакомцем монеты и разрешил Томасу с женщиной занять пустой свинарник. Там воняло гнилой соломой и навозом, но через крышу почти не проникал дождь, а Жанетта как будто не обращала внимания на смрад. Томас выгреб старую солому и сделал Жанетте ложе из папоротника. Лесник, как только монеты оказались у него в руках, потерял всякий интерес к своим гостям. Но во второй половине дня, когда дождь перестал, Томас услышал, как жена что-то прошипела старику, и тот тут же отправился к дороге, но с пустыми руками — без топора, резака или пилы.
Жанетта спала, совсем обессилев. Томас снял увядший клевер со своего черного лука, отвязал перекладину и приладил роговые оконечники. Он натянул на тисовое цевье тетиву, засунул за пояс дюжину стрел и последовал за стариком до самой дороги, а там затаился в кустах.
К вечеру лесник вернулся с двумя молодыми парнями. Томас предположил, что это те самые преступники, о которых его предупреждали. Видимо, старик счел Томаса и его спутницу беглецами: хотя у них были деньги, они искали укромного убежища, а это у любого вызовет подозрение. Странствующий монах не будет прятаться в лесу, а женщина в платье с остатками меха не станет искать гостеприимства у лесника. Так что, без сомнения, двое парней прибыли, чтобы перерезать Томасу горло и разделить монеты, которые у него найдутся. Жанетту ждала схожая судьба, но чуть позже.
Первую стрелу Томас послал в землю у ног старика, а вторую — в дерево рядом.
— Третья убьет, — предупредил он, оставаясь невидимым в тени кустов.
Трое вытаращили глаза на заросли, и Томас низким голосом медленно проговорил:
— Ты задумал убийство, но я могу вызвать из бездны ада эллекин. Я могу заставить когти дьявола разорвать твое сердце, а мертвецов — преследовать тебя средь бела дня. Оставь монаха и его сестру в покое.
Старик упал на колени. Владевшие им предрассудки были стары как мир, и вряд ли его души коснулось христианство. Он верил в лесных троллей и кроющихся во мгле великанов. Он знал, что в мире водятся драконы, слышал о чернокожих людях, которые живут на луне и падают на землю, когда их дом сжимается до тонкого серпа. Он знал, что существуют призраки, которые охотятся среди деревьев. Все это существовало для него так же явно, как ясень и лиственница, дуб и береза, и он не сомневался, что с ним говорит демон, выплюнувший из кустов странную длинную стрелу.
— Вы должны уйти, — сказал лесник своим товарищам. — Идите!
Двое парней быстро скрылись, а старик коснулся лбом опавшей листвы.
— Я не думал о дурном!
— Ступай домой! — велел Томас.
Он подождал, пока старик уйдет, и вытащил из дерева стрелу.
Ночью Томас пошел к избушке лесника, прокрался через низкий вход и сел на земляной пол перед стариками.
— Я останусь здесь, пока к моей сестре не вернется рассудок, — заявил он. — Мы хотим скрыть ее позор от мира, вот и все. Перед уходом мы отблагодарим вас. Но если вы снова попытаетесь нас убить, я вызову демонов мучить вас и оставлю ваши тела на пир диким лесным птицам. — Он положил на земляной пол еще одну монету. — Будете приносить нам пищу каждую ночь, — сказал он женщине, — и благодарите Бога, что хотя я и способен читать в ваших сердцах, но все же прощаю вас.
После этого у Томаса с Жанеттой больше не было хлопот. Каждый день старик уходил в лес с резаком и топором, и каждую ночь его жена приносила постояльцам кашу и хлеб. Томас брал молоко от их коровы, стрелял оленей и думал, что Жанетта умрет. Несколько дней она отказывалась от пищи, и порой он видел, как она раскачивается взад-вперед в смердящем свинарнике и жалобно скулит. Томас боялся, что рассудок к ней уже не вернется. Отец иногда рассказывал ему, как следует обращаться с сумасшедшими, — так в свое время обращались с ним самим, и единственным способом лечения были голодание и побои.
«Дьявол пробирается в душу, — говорил отец Ральф, — и его следует морить голодом или изгонять побоями. Уговорить его уйти невозможно. Побои и голод, мой мальчик, побои и голод, — дьявол понимает только такие средства».
Но Томас не бил Жанетту и не морил голодом, а заботился о ней как мог. Он следил, чтобы ее подстилка была сухой, уговаривал выпить парного молока, разговаривал с ней ночами, расчесывал ей волосы и умывал лицо. Иногда, когда она спала, а он сидел у свинарника и смотрел сквозь путаницу ветвей на звезды, ему думалось, не оставил ли и он за собой вместе с эллекином таких же женщин с изуродованной судьбой. И он просил святых о прощении. Он много молился в те дни, и не святому Гинфорту, а Богородице и святому Георгию.
Молитвы, видимо, подействовали. Однажды на рассвете он проснулся и увидел, что Жанетта сидит в дверном проеме и ее худое тело вырисовывается в ярком свете нового дня. Она обернулась к нему, и он не увидел на ее лице безумия, а только глубокую печаль. Жанетта долго смотрела на него, а потом проговорила:
