Женька пробежала проходную и не оглянулась.
Снег падал. Тихо было на улице Писарева. Детишки катались на санках и нюхали вкусные запахи.
На трамвайной остановке угол Маклина и Декабристов народу оказалось полным-полно. Два трамвая пропустила Женька, пока наконец не втиснулась в «тридцать первый», — пневматические двери сдвинулись, придавив сумку. Какой-то парень помог ей вытащить сумку, а потом парню было не опустить руку — так плотно стояли люди. И парень положил руку ей на плечо и подмигнул:
— Прости, красавица!
И ей ужасно приятно было чувствовать тяжелую руку парня на своем плече. Ничего тут плохого не было.
— Пользуешься обстоятельствами? — спросила Женька и улыбнулась парню.
— В тесноте, да не в обиде, — ответил он. И так они проехали две остановки. Кондукторша не открывала задние двери, впереди никто не выходил, и теснота не рассасывалась. На следующей остановке Женьку завертело и понесло по вагону, и они с парнем расстались, но несколько раз видели друг друга в щели между шапками, воротниками, руками и улыбались друг другу. Потом Женька наступила кому-то на ногу, разъяренная дама обернулась к ней, в нос Женьке ударил густой и приторный запах «Золотой осени», а она терпеть не могла духов, не приучена была, и сама никогда не душилась.
— Легче не можешь, корова? — взвизгнула дама.
— Простите, у вашего мужа противогаз есть? — спросила Женька.
— Чего?
— Вашему мужу за вредность надо молоко пить, — сказала Женька. И они бы еще, конечно, поговорили, но Женьку опять завертело и понесло дальше по вагону. Она видела отпечатки детских ладошек на инее окон, рекламные плакатики с тиграми Маргариты Назаровой и репертуаром ленинградских театров.
«Опаздываю! — думала Женька. — Опять баба-яга надуется!»
Классная руководительница ее сына вряд ли была старше Женьки, но Женька перед этой тощей женщиной робела. Даже на родительском вечере Зоя Михайловна ни разу не засмеялась и хлопала детской самодеятельности, аккуратно выравнивая ладошки. «Вот уж кому мужчина необходим, так это ей, — подумала Женька. — Я-то что, я притерпелась, а когда притерпишься, тогда все это ерунда и ничего такого не нужно».
Здесь Женьке положено было бы вздохнуть, но трамвай уже грохотал на мосту через Обводный канал, и Женька заработала локтями. Когда она вылетела из вагона на синий вечерний снег, то все-таки оглянулась. Где-то в глубине сознания был маленький кусочек надежды. Конечно, так, для игры, но хорошо, если бы парень вышел тоже.
Но парень не вышел.
Теперь Женька вздохнула и побежала через набережную в густой толпе других мам, отцов, сестер, жен и мужей. Толпа бурлила, стремясь к мрачному зданию Балтийского вокзала. И почти каждый день, видя тех, кто ездит в город на работу из пригородов, Женька радовалась своей судьбе. Вот уж кому тошно-то! А ей теперь до работы — рукой подать. До порта и пешком можно за двадцать минут. «Товаровед Ленинградской таможни Собакина». Звучит! Женька засияла лицом и запела про себя частушку:
Ты не стой, не стойУ окон моих!Я не пойду с тобой:Ты провожал других!
Ух и озорно же, ух и кокетливо пела она про себя эту частушку, поднимаясь по школьной лестнице к гардеробу. Конечно, она опоздала. По-вечернему пустынны и гулки были школьные коридоры.
Женька, чтобы отдышаться, зашла в туалет «Для девочек». Там над умывальником висели зеркала. «Не то что в наше время», — подумала Женька про зеркала. Тогда это или запрещалось, или на зеркала денег не было. Она поглядела на свое румяное с мороза широкое лицо, на влажные от растаявшего снега волосы. И понравилась себе, даже голову наклонила несколько раз в разные стороны. Она так редко себе нравилась! И не удержалась, спела шепотом в пустой уборной:
Не пойду с тобойНочкой звездною:Ты парень ветреный,А я серьезная!
В кабинке зашумела вода. А Женька думала, что одна здесь. И вылетела из уборной поскорее, чтобы ее не увидели. Тоже мне мамаша, родитель, мать-одиночка, воспитатель четырнадцатилетнего сына!
У дверей седьмого «А» Женька задержалась. И чувство у нее было такое, как будто она была девочкой и опоздала на урок. Потом сделала строгое лицо и толкнула дверь:
— Простите, Зоя Михайловна!
Двадцать родительских голов повернулись и взглянули на Женьку с осуждением, как будто она отказалась дать трешку на очередное школьное мероприятие.
— Пожалуйста, Евгения Николаевна, проходите! — сказала Зоя Михайловна и даже улыбнулась любезно. «Вот ведь стерва, — подумала Женька, пробираясь на заднюю парту. — И как она всех нас по имени-отчеству помнит?» И уселась рядом с мужчиной. С мужчинами сидеть спокойнее — от них духами не пахнет.
— Да, Виктор Иванович, ваш сын служит как бы эталоном всяких ненормальностей в классе, — продолжала Зоя Михайловна прерванную Женькиным появлением речь.
Женькин сосед заерзал на парте. И Женька поняла, что он и есть тот, сын которого служит эталоном ненормальностей.
— Мало того, что он не учится. На прошлой неделе на литературе он во всеуслышанье задал вопрос: «Правда ли, что Маяковский застрелился от любви?»
Двадцать родительских голов повернулись к Женькиному соседу, и шип сдерживаемого возмущения и потрясения заполнил класс.
Виктор Иванович выпучил глаза и прижал к груди руки. Зоя Михайловна тянула паузу. Женьке так плохо стало за своего соседа, так захотелось ему помочь, что она тоже заерзала, но повернуть к осужденному голову не решилась.
— Да, Виктор Иванович, и я должна отметить, что такие вещи учащиеся могут услышать только в одном месте. И это место — их собственный дом. И источником чудовищной информации могут быть только сами родители. Как вы об этом думаете, Виктор Иванович?
Виктор Иванович поднял крышку парты и встал. Женька видела, что вытянутые на коленках брюки соседа дрожат мельчайшей дрожью. Виктор Иванович долго откашливался, а потом сказал:
— Да как же я мог? Да я, слово даю, сам до сих пор и не слыхал, ну, это… что он от любви… И жена не слыхала, слово даю…
И здесь Женька закусила нижнюю губу. Она знала себя. Она знала, что если на самом деле, до боли, до крови не прокусит себе губу, то фыркнет, и погибнет ее родительская репутация.
Надо было отдать должное Зое Михайловне, она ни на секунду не потеряла самообладания.
— Я сказала: «чудовищной информации», это значит, что это ложь, неправда. И это еще не все. Ваш сын систематически преследует Игоря Собакина — нашего лучшего ученика, нашу гордость! Вот рядом с вами мать Игорька. Если бы вы чаще приходили сюда, если бы не манкировали родительскими обязанностями, то могли бы познакомиться с ней и раньше. Евгения Николаевна, сын жаловался вам?
— Нет… да… не знаю… — пробормотала Женька. Виктор Иванович продолжал стоять, повесив голову.
— За что Медведев преследует Собакина? — спросил кто-то из родителей.
— За то, что Собакин честно и прямо рассказал мне о его проделках. «Проделках» звучит мягко. Они собирали макулатуру, и Медведев продал собранное и деньги не сдал.
Виктор Иванович с хрипом вздохнул и опустился на скамейку.
Вся Женькина артериальная и венозная кровь ударила ей в лицо, в уши, в глаза. Она не могла еще сообразить, плохо или хорошо поступил сын. Но ей было стыдно. И хотелось быть на месте Виктора Ивановича, а не на своем. Сквозь кровь, прилившую к глазам, она видела бледные пятна родительских лиц, обращенных в ее сторону. «Боже мой, что же делать-то с ним? — мелькало в Женькиной голове. — Опять все начинается! Четвертая школа! И все то же! Совсем его из школы взять, что ли? Я ему уши вырву!»
— Утаивать деньги плохо, Зоя Михайловна, — услышала Женька свой голос. — Я с этим согласна. Но если мальчишка доносит, это еще хуже. Они должны сами между собой разбираться. Я не хочу, чтобы мой сын вырос предателем.
— Ваш сын не предатель, а наоборот, — строго сказала Зоя Михайловна. — Он наша гордость, староста дружины, лучший математик школы. Он уже сейчас занимается по программе первого курса математического вуза. Я не люблю этого слова, но он вундеркинд и…
— То, что он вундеркинд, это и ежу понятно, — с ужасом услышала Женька свой голос. — А уши я ему нарву.
Аудитория зашумела, кто-то рассмеялся. Зоя Михайловна стучала по графину, ее не слушали.
Виктор Иванович обеими пятернями скреб затылок.
— Вы, это… — начал он, когда шум затих. — Скажите, это… Сколько он того… ну, утаил, расхитил… Я, мы, это, обязуемся внести… Да я сейчас… это, могу… — Он зашарил по карманам и вовсе остекленел от ужаса: или деньги в пальто оставил, или их у него с собой и не было, а он с перепугу об этом забыл.
Радостное Женькино настроение исчезло.
И даже когда она после собрания, купив пельмени, шла домой и вспомнила, что будет носить на таможне красивую, строгую форму, — даже это ее не смогло расшевелить. Как справишься с мальчишкой, если мужчины нет? Разложить бы его и выпороть хоть раз настоящим ремнем: знал бы, как в учительские бегать!
