Начальник СБВ вместе со своим помощником получили в военной прокуратуре ордер на арест Жени, вороненые наручники и отправились в ту самую далекую станицу. Предварительно войдя в контакт с местными ментами, они окружили хату и вощли вовнутрь. За столом сидел Женька и дул горилку с салом. Завидев начальников, он не растерялся, и, высадив задницей окно, был таков. Однако местные менты, наученные горьким опытом, стратежно перекрыли все возможные пути отхода и поймали беглеца прямо в огороде.
Заковав его в наручники и усадив в поезд, герои с победой отбыли в город-герой Москву.
Вагон был плацкартный, ехать было долго, поэтому начальник приковал беглеца наручниками к откидному столику, а своего помощника услал в вагон-ресторан за огненной водой. Последняя была найдена и доставлена, а также распита в соответствии со всеми русскими традициями. После чего оба погрузились в сон, уронив головы на столик, к которому был прикован Женька. Оба проснулись от сильного неудобства, причиненного наручниками, одна половинка которого находилась защелкнутой на руке капитана, вторая на руке его помощника, а цепка была пропущена между стенкой вагона и стойкой складного столика. Женьки не было. Конвоирам повезло, за пару часов пути поезд не сделал ни одной остановки. Кое как найдя ключи, подняв в вагоне страшный переполох, военные бросились на розыски, прочесывая весь поезд, где в одном вагоне в туалете и был обнаружен беглец, пытающийся выбраться через окно туалета и на ходу спрыгнуть с поезда. На сей раз его повязали окончательно и бесповоротно.
Когда его привезли, все были уверены, что три расстрела — это самое легкое наказания за такой дерзкий поступок. Однако, помариновав его две недели на губе, к нашему удивлению Женьку снова вернули в полк. Уж не знаю, о чем с ним там говорили, но больше бежать он никуда не пытался.
Кстати о губе: за два года службы я в общей сложности получил 54 суток ареста, из которых не отсидел ни одних. Мне просто фантастически везло, всякий раз, когда меня в очередной раз пытались упрятать на губу, обязательно что-нибудь случалось. То наша губа была на ремонте, а везти меня в Малые Вяземы (жуткое место, судя по рассказам там побывавших) не получалось — не было бензина для машины. То падал очередной самолет, и про меня просто забывали в запарке. В итоге на губе я так и не посидел, о чем я, кстати, вовсе не жалею.
Придя в себя после отпуска, я решил, что пора искать теплое место для приятного проведения остатка службы. Мои попытки попасть на ЗКП (запасной командный пункт) потерпели провал, на тренажер отправили от греха подальше служить бойца, которого заподозрили в стукачестве (надо сказать, что главный обвинитель — мерзкий жирный армянин по фамилии Аганджанян, как я узнал позже, сам был отменным стукачом… пардон, осведомителем), и в казарме ему жизни не было бы. В сауну при спортивной роте неизвестно за какие заслуги отправили тихого скромного хохла — Мишку Бабича, где он и жил, изредка заходя в казарму за почтой. Каптерщиком назначили Климова, писарем — Игоря Филинова, а вот я так и не нашел себе спокойного места. Поразмыслив, я решил, что мне остается одно — стать вечным ДСП. ДСП — это вовсе не пиломатериал, как вы подумали, а дежурный по стоянке самолетов подразделения. Ходишь себе по стоянке в техничке с ружжом и типа охраняешь. Стоянка наша находилась на опушке леса, километрах в четырех от казармы, сразу за пятым КПП и вообще, за территорией нашего гарнизона. Летом ДСП просто отдыхал. Зимой было сложнее. Около шлагбаума, перегораживающего въезд на территорию стоянки стояла остекленная будка, снабженная скамейкой, столиком и двумя электрокалориферами. Поскольку потребителей было много, а кабельная сеть хилая, в холодную погоду калориферы были еле теплыми. Согласно уставу, наряд в ДСП должен был сменяться каждые сутки. На практике было несколько иначе — назначались пара человек вечных ДСП, которые сами разбирались между собой, кому когда дежурить. Подымался ДСП в 5 утра, шел в столовую завтракать (для ДСП и причих ранних пташек был специальный распорядок работы столовой), брал сухпай (булку черного и батон белого хлеба и масло, как правило, остальное в пищу годилось мало), получал оружие и плелся в караулку вместе с другими дежурными по стоянкам под командованием ДСЧ — офицера, отвечающего уже за стоянки самолетов всей части. Там караульная машина развозила нас по постам, где примерно в 8 утра мы меняли часовых роты охраны и принимали стоянку. По уму, конечно, систему охраны стоянок, если их действительно хотели бы охранять, нужно было организовывать иначе. Что может сделать один боец, пытаясь охранять стоянку общей длиной больше километра, при том что этот километр не просматривается — стоянка в плане напоминала дугу? Никаких технических средств охраны не было, линия полевого телефона, судя по ее ветхости, была проложена еще немцами, штурмовавшими Москву в 41-м, она часто выходила из строя, а дозваться связиста было гораздо сложнее, чем вызвать дух Джона Леннона на спиритическом сеансе. Если же связь не работала, караул отказывался принимать стоянку под ночную охрану и ДСП был вынужден там куковать всю ночь. Летом это был курорт, зимой же, при отсутствии соответствующей подготовки — серьезная проблема.
ДСП была святой обязанностью «черпаков». «Деды» считали ходить в ДСП уже почти западлом.
Переговорив с Гией, я быстро оказался там где хотел. В напарники мне назначили здоровенного как черт казаха — Эдика Наурузбаева, которому я дал кличку «вождь». Он здорово смахивал на индейца из фильма Милоша Формана "Полет над гнездом кукушки". Эдик был классный парень, хотя и не без странностей и не очень хорошо говорил по-русски. Мы с ним быстро поладили и решили, что будем ходить так: неделю он, неделю я, подменяя друг друга в экстренных случаях. Первым делом, конечно же, было необходимо обустроить свой быт на стоянке и сделать запасы продовольствия на зиму. Кроме того, запастись достаточным количеством тары — негласной, но священной обязанностью ДСП являлась поставка в казарму «массандры» — смеси спирта и дистиллированной воды, сливаемой с самолетов. Сливать нужно было понемногу со всех «дойных» машин, чтобы не запалиться. Делалось это так: бралась емкость с широким горлом, отвертка плоская широкая и ключ на 12. С водила брался огнетушитель углекислотный, производился пшик на пластилиновую печать, которой был опечатан аккумуляторный отсек в правом наплыве крыла, после чего эта печать без повреждений отскакивала от металла и болталась на своей веревочке до завершения операции. Отверткой открывались все замочки аккумуляторного отсека, аккуратно (крышка вместе с аккумуляторами весит больше 25 кг.) придерживая спиной крышку ее опускали до нижнего положения, при том открывалась нижняя часть спирто-водяного бачок. В нижней его точке имелось сливное отверстие, законтренное проволокой. Нужно было расконтрить его, отвернуть винт и ловко подставить тару так, чтобы жидкость не натекла в рукав куртки. После завершения процедуры винт заворачивался на свое место, контрился по всем правилам, крышка надавливалась головой с усилием, достаточным для прижатия тяжеленной крышки на место и закрывалось. В заключение болтающаяся на веревочке печать слегка нагревалась спичкой или зажигалкой и прилеплялась на прежнее место. При определенном навыке вся процедура занимала минут пять-семь. Разумеется, перед началом «доения» следовало убедиться в том, что на стоянке нет нежелательных персон. С одного самолета «надаивалось» 0.5–1.5 литра этой отвратительной жидкости, отдающей резиной. Далее, все сливалось в 5-л надувную пластиковую канистру и на следующий день с курьером отправлялось в казарму. На этом все общественные обязанности заканчивались.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
