Многие сообщения печатались на множительных аппаратах, и заполненные листки выбрасывались в окна, а если кто-то выносил такие листки на улицу, то у него их буквально вырывали из рук. Да, на информацию был повышенный спрос.
Я тоже несколько раз выбирался на улицу и видел реакцию людей на правду, шедшую из динамиков и через листовки. И вдобавок к ней люди жаждали знать, что им делать и куда приложить силы, требовали дать им все официальные документы, которые были приняты.
К тому времени уже существовали и Обращение к народу, и Постановление Президиума Верховного Совета о созыве чрезвычайной сессии, и указы президента Ельцина. Все это печаталось у нас во многих экземплярах, брошюровалось и раздавалось толпившимся у Белого дома москвичам. Таким образом, информационную работу в столице мы, можно сказать, наладили.
Но существовала и вторая задача — это распространение информации на периферию. Сейчас трудно поверить в то, что ничего подобного в стране пока еще не было. Да ведь и не могло быть, поскольку действовала тоталитарная партийно-командная система, а к тому же и ГКЧП «прихлопнул» ряд демократических изданий и ввел строгую цензуру на информацию.
Не случайно и народ, и должностные лица на местах, не зная не только истинного положения вещей, но зачастую и вообще ничего о происходящем в Москве, находились в полной растерянности. Объявились, правда, потом отдельные начальники, которые оправдывали этим свое бездействие, хотя не секрет, что связь по ВЧ продолжала действовать. Но, как бы там ни было, все множительные приборы работали на полную мощность, а депутаты и добровольные их помощники срочно отвозили кипы бумаг с нашей информацией о происходящем в аэропорты, откуда самолетами доставлялся этот бесценный груз в разные уголки страны. Кроме того, наши материалы раздавали пассажирам в аэропортах и на бурлящих людьми вокзалах.
Организовав такую почту, мы в значительной степени поколебали на местах позиции тех, кто поначалу рассчитывал на успех мятежа. Местные путчисты, пользуясь неосведомленностью населения, попытались было манипулировать искаженными фактами. К примеру, в Железноводске до отлета я видел, что никто ничего толком не знает, однако циркулировал тревожный слух, что еще в пятницу-де повезли врача к Горбачеву. Хотя потом, несколько лет спустя находясь в Кисловодске, я встретился с нашим замечательным профессором мануальной терапии Анатолием Андреевичем Лиевым, и он рассказал, как его срочно доставили к Горбачеву, у которого просто-напросто обострился радикулит. А ведь в дни путча казалось, что этим фактом хотели подтвердить версию о плохом состоянии здоровья Горбачева.
Те наши депутаты, у которых сохранялись хорошие отношения с Советами, с их исполкомами и у которых в своих краях имелся надежный актив, садились к телефонам — диктовать из Москвы тексты документов.
И третье из того, что нас тревожило, — это незнание обстановки в войсках, задействованных в тогдашней дьявольской игре. И тактика и стратегия «восьмерки» оказались спланированными на ликвидацию российского демократического потенциала, были нацелены против Белого дома, — в этом уже не было сомнений, но мы верили, что солдаты и офицеры в армии не безмозглые чурки, а грамотные люди, имеющие свои корни в народе. В этом плане у нас оставалась надежда на сочувствие и здравый смысл военных. Но тем не менее приходилось быть готовыми ко всему, и мы начали комплектовать группы по 3–4 депутата для встреч в армейских частях и военных училищах.
Особое внимание уделили Училищу имени Верховного Совета РСФСР, дивизии имени Дзержинского, батальону и полку связи в Сокольниках. А одна группа поехала даже в спецназ, располагавшийся в Теплом Стане. Именно эта группа проводила наиболее опасную работу, и так надолго прервалась ее связь с нами, что мне пришлось звонить нашему депутату Гению Евгеньевичу Агееву — заместителю председателя КГБ СССР.
Только часам к четырем утра 22 августа 1991 года исчезнувшая группа обнаружилась. Оказалось, три депутата — Алексей Сурков, Владимир Шумейко и Владимир Ребриков — вели все это время в спецназе целенаправленную беседу, призывая рядовой состав и офицеров не предпринимать никаких действий против руководства России. Ну а раз там был Владимир Шумейко, прекрасный рассказчик, то и не мудрено, что они так задержались.
В итоге проведенной работы в войсках, находившихся в Москве, выяснилась их определенная лояльность к нам или, по крайней мере, намерение не предпринимать никаких активных действий. А отдельные подразделения выразили еще и готовность обеспечить защиту Белого дома и даже расположить боевую технику вокруг здания дополнительно к той, которая уже находилась там под командованием майора Евдокимова.
Все это хорошо, но оставалась опасность штурма нашей «крепости», как говорили специалисты, с воздуха. Такое казалось нам абсурдом, в такое не хотелось верить, но руководство штаба Белого дома, по-моему, готовилось и к такому повороту событий. То, что специальные штурмовые группы десантников существуют, мы знали и, честно говоря, хорошо представляли, что они смогли бы натворить здесь. В Белом доме уже работал военный штаб во главе с генералом Константином Ивановичем Кобецом — российским депутатом. Мы надеялись, мы очень уповали на то, что военный штаб найдет решение по предотвращению грозящих нам нападений.
Первая тревога, объявленная по радио по поводу вероятного начала штурма, случилась днем 19 августа. Руслан Имранович позвонил и попросил меня быть в распоряжении Бориса Николаевича. Я поднялся к нему в приемную, и тут мне передали трубку междугородного. Звонили из Алма-Аты, из Президиума Верховного Совета Казахстана: председатель комитета по экологии интересовался, что происходит у нас. Я объяснил, что объявили тревогу и дали команду покинуть всем Белый дом, и тут же задал ему пару прямых вопросов:
— А что вы там делаете? Почему молчите?
Мы уже хорошо знали позицию других краев, которые — кроме Молдавии и Прибалтики, выступивших с резким осуждением путча, — сонно молчали, все еще чего-то ожидая. Я начал упрекать далекий Казахстан в предательстве, заметив, что одной Россией путчисты не ограничатся. Звонивший ответил с явным сочувствием:
— У нас сейчас перерыв в заседании президиума, но я говорил на нем то же самое — после России они возьмутся за Казахстан, а после Ельцина — за Назарбаева.
Но я считал, что Казахстан должен что-то немедленно предпринять:
— Учтите, если вы сейчас не разбудите другие республики и сами у себя ничего не сделаете, оставив таким образом нас в одиночестве, история вам этого не простит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
