называемого извращения. Затем у нее был брак по расчету, в котором практически отсутствовали супружеские отношения.
В условиях неопределенности – идентификационной, а затем и в семейной жизни – Моник продемонстрирует посредственные материнские качества, оставив двух сыновей первому мужу. А затем она начнет вынашивать план мести, надеясь на помощь того, кто сможет вернуть ей детей и свести счеты с их отцом. Фурнире еще не присутствует в ее жизни, о нем лишь мечтают. Моник ждет проходимца, крепкого парня, способного со всем разобраться. Герой ее романа вовсе не обязан быть убийцей. Однако Фурнире ничего не скроет от нее из-за своей одержимости девственностью, которую продемонстрирует в их переписке.
Существует поразительный контраст между обилием инкриминируемых ей преступных деяний и бедностью признаков, собранных при психиатрической экспертизе. Исходя только из разговоров с ней, понять что-то невозможно: Моник постоянно ссылается на свой страх и необходимость уберечь их сына Селима, что формально противоречит содержанию ее писем и ответов на них, продолжительности преступного брака и активному характеру ее участия.
На этом этапе уместно обратиться к другой логике, помимо той, которой Моник Оливье руководствовалась в своих высказываниях. Эта логика становится очевидной при изучении недосказанностей, типа ее сексуальной извращенности и характера отношений в их паре. В сфере внимания психиатрической экспертизы находятся как явления, которые имеются в наличии, так и те, что должны быть, но отсутствуют. Моник Оливье не сообщает о каких-либо сделках с совестью, о колебаниях или даже о мимолетном ужасе от преступлений, в которых она участвовала. Помимо нескольких неубедительных высказываний, не обнаруживается и следа чувства вины. Она не была инициатором ни одного из преступлений. Но ее вообще не беспокоили их похождения: она участвовала во всем этом с ледяным спокойствием, оказывая своего рода техническую помощь. Такое поведение совместимо только с сочетанием безразличия и потребительства.
Вот где находится средоточие ужаса. Вот почему мы предпочитаем не полагаться на объяснения экспертов: у Моник Оливье, несомненно, присутствует как активное, так и делегированное извращение. Первоначально, по просьбе Фурнире, она пытается сыграть роль в сцене лишения невинности. Но это ей не удается: она очень смущена и испытывает неловкость, что дополняется ее неадекватностью и неспособностью удовлетворить своего мужчину. Она не была девственницей в первом браке и не в состоянии предложить – в фантазиях или на самом деле – свою невинность Фурнире, оказываясь для него тем более неинтересной. Опять неудача. Принимая участие в преступлениях избранника, она наконец выйдет из своего состояния посредством сексуальной извращенности. Способствуя изнасилованию других, Моник восстановится после нарциссических повреждений, которые ей были нанесены. Вместо нее пострадает другая. Так в своих фантазиях она перевернет страницу собственных страданий, чтобы принять позу победителя. Эти двое сошлись во взглядах на значимость такого явления, как девственность. У каждого было свое место и свое удовольствие в этом сценарии ужасов: Моник выступала в качестве доверенного лица режиссера и главного исполнителя злодеяния, таким образом удовлетворяя своего мужчину и одновременно отождествляя себя с ним. Также в этой ситуации для нее присутствовало некое архаическое облегчение: возможность остаться в живых, избежать участи девочек и молодых девушек, принесенных в жертву вместо нее. Моник больше не была той, кто разочаровывает мужа и чувствует свою неполноценность. Теперь она превратилась в ту, кто удовлетворяет его, активно участвуя в извращении, при этом не становясь жертвой, которой предначертано страдать.
В чем состоит главная трудность для того, кто пытается преодолеть отвращение и объяснить себе, что двигало Мишелем Фурнире и Моник Оливье? Мишель Дюбек показал, что именно выходит за рамки обычной взаимодополняемости, превращая их в действующую преступную пару, неразделимую в своих деяниях. Каждый из этих двоих выступает инструментом и действующим лицом. Если бы Моник Оливье не встретила Мишеля Фурнире, она, несомненно, никогда бы не ввязалась ни в какое преступление. Если бы Мишель Фурнире не нашел Моник Оливье, возможно, он не дошел бы до последней степени мерзости. Таким образом, они едины как организованная пара, как третья сущность, подразумевающая совместную адаптацию их бессознательных. Оба связаны договором, который делает их очень крепким тандемом, и в первую очередь в удовлетворении нарциссизма каждого из участников. Мишелю Фурнире доставляет удовольствие считать свою партнершу ничтожеством. Именно потому, что она ничто, он и есть все. Через нее он возвышает себя, укрепляет, усиливает. Что касается Моник Оливье, далекой от выполнения единственной назначенной ей роли, она нашла субъекта, способного отомстить за ее прошлую жизнь. Та, что позиционирует себя хрупким цветком, вечно уязвимой и терпящей обиды от всех мужчин, получает обещание: она увидит, как вернутся ее дети и будут наказаны обидчики. Эти двое образовали настоящий криминальный дуэт. Не найдя спутницу в своей преступной жизни, Мишель Фурнире, без сомнения, не стал бы тем, кем он является: самым успешным серийным убийцей Франции.
Кто-то упрекал меня за использование формулировки, мелькавшей в заголовках трех таблоидов. Вырванная из контекста и без учета моей постоянной позиции, она может быть истолкована как дань восхищения, как своего рода медаль, вручаемая лучшим исполнителям, или даже как злонамеренное преуменьшение ужасов, совершенных преступниками! Так случилось, что я изложил эту формулировку на суде присяжных во время часового выступления. В своей речи я в красках расписал Фурнире как полного неудачника, а не как монстра, и эти слова без конца цитировала другая ежедневная газета. На самом деле фраза «Фурнире – самый успешный французский серийный преступник» означает, что по его делу следствие собрало наибольшее количество материала. Имея за плечами десятилетия омерзительной биографии, Фурнире заявил о своих деяниях во всеуслышание, подвел под них теоретическую базу и узаконил в рамках радикального ниспровержения ценностей. В этом смысле он, конечно, самый успешный.
Эта мини-полемика ярко свидетельствует о том, как трудно думать о Зле, не преувеличивая и не пренебрегая им. Чтобы избавиться от этих противоречий, пришло время расширить дискуссию, задав вопрос о взаимосвязи между индивидуальным и коллективным злом.
10. Размышление о зле
Как бы неожиданно это ни выглядело, я хотел бы завершить книгу размышлениями об участниках геноцида. Не то чтобы я путаю их с серийными убийцами, но в обоих случаях мы сталкиваемся с загадкой зла в его крайнем проявлении.
На первый взгляд здесь сплошные отличия: serial killers действуют в строжайшем секрете, преследуя глубоко личные мотивы, недоступные тем, кто осуществляет геноцид. У них нет поручительства, сверхличности или общего идеала. К тому же серийные убийцы не так многочисленны.
Преступники, участвующие в геноциде, убивают в коллективном порыве, руководствуясь отданными приказами, в согласии со своей совестью,
