Итак, она вскоре стала леди Рэндалл. С тех пор мы с ней встречались раза три-четыре, не больше, и ненадолго. И всегда, кроме одного раза, в присутствии Каро; и всегда мы вели себя самым лучшим образом. А в тот, другой раз, сравнительно недавно, с нами был Эндрю, поскольку следовало обсудить будущее Каро: она заканчивала школу. Встреча получилась довольно комичной: после первоначальной неловкой скованности (ведь двое мужчин не виделись со студенческих времён) мы с Эндрю обнаружили, что, если не говорить о разделявшей нас существенной разнице в образе жизни и политических убеждениях, мы оба интересны друг другу и нам вовсе не скучно вместе. Я вырос в деревне, и мне понравился умный и ухватистый сквайр, которого я распознал в бывшем повесе; он же, сохранив вкус к эпатажу, с удовольствием слушал байки о мире шоу-бизнеса, которыми я потчевал его со своей стороны. Поговорили мы и о студенческих днях в Оксфорде. Нэлл становилась всё молчаливее и молчаливее. А мы радостно пьянели. Я чувствовал — ему было бы приятно пригласить меня в Комптон, но отважиться на такую святость он не мог. Нэлл заявила бы: «Только через мой труп!» Я был страшно рад, что она теперь его жена, а не моя, когда мы вышли от Уиллера и распрощались.
Всё это прошло и быльём поросло; и теперь, сидя в своей квартире с очередной порцией виски, я вернулся мыслями к Дженни. Мне хотелось услышать её голос: голос — как напоминание о более простом, не обременённом никакими приговорами настоящем. Возможно, Нэлл была права: эту квартиру действительно обволакивала аура отчаяния, преходящести, ложного выбора. Я не сводил глаз с телефона, уже готовый сдаться. И тут вдруг реальное настоящее опять возникло передо мной: Каро, в длинном, до пят, халате, стояла в дверях. Я сразу понял — что-то случилось. Она должна была лечь уже минут двадцать назад и вот стоит в дверях с видом непослушного и обиженного ребёнка.
— Не могу заснуть.
— Тогда выпей со мной.
Она отрицательно покачала головой, но в комнату всё-таки вошла. Направилась к окну — шторы не были задёрнуты — и уставилась в ночь.
Я произнёс:
— Каро?
Несколько секунд она молчала.
— У меня роман с Бернардом, пап. — Она не сводила глаз с улицы за окном. — Прости, пожалуйста. Не знала, как тебе сказать об этом пораньше.
Её слова меня потрясли, но недоверия не вызвали, скорее недоумение, мог ведь и сам, дурак, догадаться. Они, разумеется, старались отвести мне глаза, но улик было предостаточно.
Она прошептала:
— Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.
— Да как это произошло, Господи ты Боже мой?
Она пожала плечами, по-прежнему глядя в окно: как такое вообще происходит? А мне хотелось спросить, что же она в нём нашла. Он выглядел ничуть не моложе своих лет — во всяком случае, так мне показалось, я даже поздравил себя с тем, что у меня нет ни таких мешков под глазами, ни животика, что я не так изношен физически, не так обрюзг…
— Я не знала, что вы вместе летите. В последнем разговоре он сказал — пробудет ещё дня два. Я, когда его… жену увидела, чуть не убежала. Но она заметила меня раньше.
— Она знает?
Каро покачала головой:
— Думаю, подозревает. Но их брак уже много лет просто пустая скорлупа.
— Ты его любишь?
— Мне его жалко. Не знаю.
— Ты поэтому не писала?
Она кивнула, и на миг мне показалось, что она вот-вот расплачется. Я встал, принёс ещё бокал, плеснул туда немного виски и подошёл к ней.
— Пойдём посидим.
Она послушно пошла со мной к кушетке, примостилась у меня под боком.
— А мама твоя знает об этом?
— Нет, я не хотела бы… Не говори ей, ладно? Пока.
Мы не смотрели друг на друга, разглядывали каждый свой бокал.
— А почему ты решила мне сказать?
— Потому что почти всю жизнь не могла говорить тебе правду. Потому что… — Она снова пожала плечами.
— Ты, кажется, чувствуешь себя несчастной из-за всего этого.
— Только потому, что приходится на тебя всё это выплёскивать.
— Только-то?
— Ещё и с женой его вдруг встретилась. — И добавила, совсем тихо: — И прилетел, не предупредив.
— Ты что же, думаешь, он до тебя жене не изменял?
— Я не настолько наивна.
— Тогда ты представляешь себе перспективу. Маргарет… Он её не бросит. — Я помолчал. — Бог знает почему. — Каро не ответила. — Ты из-за него рассталась с Ричардом?
Она покачала головой:
— Да нет. Это назревало давным-давно.
— Но секретарём у него ты поэтому стала?
— Между прочим, работник я хороший. Хоть это и может показаться невероятным. — Она бросила на меня быстрый взгляд: — Что тут смешного?
— Твоя матушка как-то швырнула в меня точно такую же незаслуженно саркастическую фразу. Правда, в ином контексте.
— Извини.
— Моя дорогая, меня волнуют вовсе не твои успехи в стенографии.
— А то, что я связана с кем-то, кого ты презираешь?
Она пристально рассматривала ковёр. Я сказал — очень ровным тоном:
— Я не презираю его лично, Каро. Во всяком случае, не больше, чем любого другого в газетном мире.
— В мире, куда я попала по твоему совету.
— Вину признаю. Но я надеялся, ты оценишь этот мир по достоинству.
— Как оценивает его Бернард. И гораздо точнее, чем тебе представляется.
— И продолжает в этом мире существовать?
— Ему не так повезло, как некоторым другим. Помимо всего прочего, на его попечении жена и трое детей.
— Ну ладно. Ты права. — Каро упрямо рассматривала ковёр: она снова брала препятствия, только на этот раз похоже было, что наездник забыл, какое именно препятствие нужно брать следующим. — Скажи мне, что тебе в нём нравится?
— Он печальный. И добрый. Сам по себе. И такой благодарный.
— Ещё бы.
Она помолчала.
— А ещё — с ним можно поговорить.
— Это упрёк? — Она потрясла головой, но не очень убедительно. — Давай выкладывай начистоту.
— Серьёзно поговорить.
— О чём?
— О чём угодно. О том, о чём с тобой я говорить не могу. И с мамой тоже.
— Например?
— Ты, кажется, никак не можешь понять, что можно любить вас обоих. При всех ваших недостатках и ошибках. — Прежде чем я успел рот раскрыть, она продолжала: — Я прекрасно знаю, какой она может быть стервой. Но знаю и то, что у неё есть основания — пусть и вполовину не такие значительные, как она сама полагает, — считать тебя самовлюблённым эгоистом. Дело не только в вас двоих. Это всей семьи касается. Мы, кажется, столько всего предали анафеме, столько всего похоронили…
— Ты же знаешь, что произошло.
— Да я же не о прошлом. О том, что я чувствую по отношению к вам обоим. Сейчас.
— А он — слушает? — Она кивнула. — И у него это серьёзно? — Она ничего не ответила, и мне пришлось подыграть ей: — Если это не слишком старомодно звучит.
— Он чувствует себя виноватым… Перед женой.
Я не очень-то поверил в это, поскольку подозреваю, что чувство вины, как и порядочность, — слишком привлекательный и удобный предлог, чтобы не воспользоваться им к своей выгоде.
— А если в один прекрасный день он решит, что ни в чём перед ней не виноват?
— Ну, голову я пока не потеряла. Об этом речи нет.
Мы долго молчали. Я допил оставшееся в моём бокале виски; Каро так и не притронулась к своему.
— Он об этом должен был мне позвонить?
— Мы с ним обсуждали такую возможность. Он прекрасно понимает, что́ ты должен чувствовать.
— А ты?
— Сначала — нет, не понимала.
— Ты считаешь, у меня самого рыльце в пуху, не правда ли?
— При чём тут это? Никто об этом и не думает.
— В самом деле?
— Папочка, я вовсе не страдаю из-за того, что ты по-прежнему привлекателен как мужчина. Я понимаю, ты никак не можешь быть Эндрю.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я знаю, ты с презрением относишься к миру, в котором он живёт. Но как отец он гораздо лучше тебя. — Она помолчала. — Может, просто потому, что он всегда рядом. И умеет ладить с мамой.
После довольно долгой паузы я сказал:
— Ты, кажется, полагаешь, что я презираю всё и вся, Каро.
— Ты надеешься, что каждый станет думать и чувствовать так же, как ты. — Она опять помолчала, потом добавила: — Да я ни в чём тебя не виню; ты скорее всего прав насчёт Флит-стрит, но… — Она снова покачала головой.
Я не понял, винит она мою работу или мой характер; упрёк был вовсе не нов, хотя никогда раньше стрела не падала так близко к цели. Единственное утешение, что за всем этим Каро, должно быть, скрывала какие-то собственные сомнения.
— Обещай мне по крайней мере, что ты, когда выйдешь замуж, заведёшь себе не одного ребёнка.
Она испытующе заглянула мне в глаза:
— Почему ты это сказал?
— Потому что единственные дети всегда прежде всего поглощены собой. Но вдобавок им трудно себе представить, что кто-то другой может реально в них нуждаться. И дело не просто в том, что для этих других у них времени не хватает.
— Я имела в виду только твою работу. — Она грустно улыбнулась. — Во всяком случае, уже поздно менять тебя на кого-то другого. — Она протянула мне свой бокал: — Не хочу.
