— Ну, вы славный и осторожный товарищ, товарищ Иляш. Но нам надо куда-нибудь перейти. Здесь говорить неудобно, пойдемте к кладбищу, там условимся, что делать. Скажите сейчас же, что делает Бурсон? — тихо спросил латыш.
Не уменьшая шага, не поворачивая головы, кочегар парсис также тихо сообщил:
— Бурсон с самого начала из Пном-Пенх послал в Сайгон своих двух помощников; они хотели что-то там сделать. Мы убили негра и, чтобы не погибнуть, решили отсюда кого-нибудь послать туда, а самим здесь ждать, что будет. Но перед встречей с вами мы как раз увидели Бурсона и тех, которые ездили в Сайгон, здесь в городе. Комиссия только что приехала сюда, и они что-то хотят предпринять здесь. Когда бой из Москвы Петряк увидал вас, он подумал, что вы все это знаете и следите за шайкой… Но он и девочка пошли проводить их к их сообщнику.
Граудин был ошеломлен сообщениями.
— Где нам можно немедленно же сойтись с боями, о которых говорите вы?
— Я веду вас туда, куда они должны прийти. В городе теперь опасно… и они зря по улицам не хотят ходить.
— Идемте скорее…
Иляш привел путешественников к древнему уединенному памятнику какого-то магараджи и здесь остановился. Революционеры, заброшенные жаждой революционного дела в этот далекий уголок мира, сели на одну из ступеней башневидного сооружения и с возвышенности, на которой находился памятник, взглянули на панораму моря, с одной стороны, тропического леса и реки внизу, с другой.
Здесь была удивительно картинная перспектива странной для далеких чужеземцев красоты, о которой у них не было времени думать, но на которую они так или иначе натолкнулись в своих опасных странствованиях, и они не могли не отдохнуть на ней взглядом в продолжение нескольких секунд.
Но только что они осмотрелись, как раздался шум шагов и на возвышенности дороги, из-за придорожных папоротников и кустов выскользнули фигуры оборванца Петряка и нищенки Первин, которая, не дойдя несколько шагов, хотела остановиться, стыдясь приблизиться.
Петряк поощрительно улыбнулся ей и очутился с нею возле русских товарищей.
Все тихо поздоровались.
— Зайдемте сюда! — указал Петряк в промежуток между выступами стен. — Я стану снаружи возле вас, буду смотреть, а вы решите, что делать.
Все скрылись за каменной кладкой стены. Граудин намеревался задать какой-то вопрос испытанному комсомольцу, но Петряк предупредил его…
— Комиссия попала в засаду. Бурсон приготовил ей западню. Они ничего не рискнули предпринимать против комиссии на глазах у французских властей, потому что, вероятно, боялись, что те на них сквозь пальцы не посмотрят. А в общем, я проследил вот что: вся комиссия осмотрела одну моторную лодку вместе с начальником порта, а затем один фашист остался дежурить на ней в качестве машиниста. Я стал смотреть за ним после этого, а Первин следила за комиссией.
Все обернулись к девушке. Та подняла покорные бархатные глаза и сообщила:
— Меня научил сам товарищ Яков… У членов комиссии чемодан и портфель, которые носит везде с ними, секретарь. Я остановила одного сагиба из комиссии и спросила, не принести ли ему завтра, чтобы он купил славную старинную фигурку Будды, которую мне оставила бабушка жрица. Сагиб сказал, что они сегодня уезжают, чтобы я принесла сейчас, если могу… Я сказала, что пойду принесу.
Все обернулись к Граудину.
Тот молчаливо оценивал обстановку. Подняв голову, он расспросил, сколько человек едет из членов комиссии, какой у них ручной багаж, есть ли бои, как зовут фашиста, ставшего на моторную лодку.
Получив все необходимые сведения и выслушав описание двух уполномоченных, а также их секретаря, Граудин решил:
— Нам надо по возможности предупредить убийство и обязательно сейчас же овладеть чемоданом и портфелем, о которых говорит Первин. В них документы.
Граудин, выслушав повествование ребят об аресте Петряка и избавлении его Иляшом и Первин, вечером был с преданным кочегаром на набережной гавани и приблизился к тому месту, где стояли дежурные лодки.
Остановившись здесь, Граудин послал боя-товарища поторговаться с лодочниками, сам же тем временем осмотрелся и нашел описанную Петряком лодку фашиста. Она в числе полдюжины других моторных катеров и десятка байдарок колыхалась на замке и возле нее на площадке пристани дежурил, очевидно, ожидавший в потемках наступившего вечера пассажиров фашист.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Граудин шепнул что-то Иляшу, после чего парсис, немедленно отойдя в сторону, спустился с набережной и поплыл к лодкам, держа в руках небольшой сверток. Граудин с видом заговорщика приблизился к площадке, где сидел фашист, нерешительно остановился, оглянулся еще раз, как бы ища кого-то и, наконец, подошел к мнимому механику лодки.
— Вы Дон Пабло Домореско? — по английски спросил Граудин.
— Я, кавалер, — с испанским акцентом ответил тот, — если угодно.
— Я из дворца губернаторской канцелярии. Сейчас придет автомобиль. По просьбе мистера Бурсона мне поручено передать вам, чтобы вы, во избежание недоразумений, встретили с автомобиля уполномоченных комиссии. Ожидайте автомобиль прямо у шлагбаума; есть опасность, что они что-то подозревают и хотят нанять частную лодку. Я буду наблюдать из-за будочек…
Граудин указал в сторону.
— А накачали этих сеньоров? — спросил фашист, очевидно, говоря об уполномоченных. — Заснут они, или мне придется иметь дело одному с тремя сопротивляющимися людьми.
— Это все сделано, не беспокойтесь…
— Слушаю, — подчинился Дон Пабло Домореско, не заподозривший мистификации, и, оглянувшись на свою лодку, он пошел к находившемуся на расстоянии сотни шагов шлагбауму подъезда к площадке. Граудин сделал несколько шагов в сторону, будто уходя с берега.
Но, скрывшись за нагромождениями товарных пирамид, он затем круто повернул и очутился возле лодки фашиста. В ней под кормушкой уже находился Иляш, производивший таинственные операции взлома на дне катера.
Граудин также вскочил в лодку и тихо спросил:
— Ну, что?
— Есть. Сейчас надо нырять. Испанец далеко?
— Видеть он не может… Но из его слов я понял, что уполномоченным несдобровать. На лодку их привезут, очевидно, под наркозом или напоенными ядом…
— Живодерная компания у этих собак! Действуют как мясники на бойне, — произнес Иляш, ввинчивая что-то в пол и оглядываясь.
— Готово, — добавил он.
— Не заметят они ничего?.. Не будет свистеть трубка, когда мы будем дышать?
— Нет… Воздух будет выходить под кормушку… Смотрите здесь. Здесь кстати есть груз: старые снаряды.
— А, есть! Я так и думал: это — чтобы пустить легче лодку на дно. Не трогайте их, чтобы не заметил испанец, что тут кто-нибудь был. Идемте.
— В одежде?
— Конечно… Нож есть?
— Есть…
Граудин оперся на борт лодки, взял в зубы конец каучуковой трубки и с нею нырнул под лодку, скрываясь в воде. То же сделал и Иляш.
Дон Пабло Домореско между тем ждал автомобиля. Наконец, в совершенно наступившей темноте сверкнули издали два двигающихся прожектора, раздались сигнальные рожки и к барьеру подкатил автомобиль.
Оттуда вышло четыре человека, — трое уезжающих и провожающий их чиновник губернаторского дворца.
Чиновник выразил уезжающим пожелания губернатора в напутственных приветственных замечаниях. Машинист Пабло Домореско поклонился пассажирам и попросил следовать их за собой, помощник шофера понес небольшой чемоданчик к лодке, наличность которого устало и сонно проверял секретарь комиссии, молодой французский дипломатический чиновник мосье Пенс. Все члены комиссии чувствовали себя как-то приятно расслабленно. Всех клонило ко сну, не хотелось говорить и они не чаяли добраться до кают парохода «Мадрас», на котором должны были плыть в порты Европы. Поэтому они были чрезвычайно рады, когда заняли места в лодке и уселись на них.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Механик катера начал снимать цепь. С берега отчалили одна и другая байдарка, очевидно, тоже направляясь к пароходу.
Но не прошло и двух минут, еще механик возился с мотором, не позаботившись привести его в порядок ранее, когда председатель комиссии — депутат французского парламента мосье Дюваль, бессильно ответив что-то своему коллеге, опустил голову и заснул. Господин Труксен и секретарь крепились, но и они, очевидно, не в силах были противостоять чарам морского вечернего воздуха и скоро бессильно склонились на свои вещи.