Писатель умеет проникнуть в душевную жизнь действующих лиц, и нам очевидны первоосновы психологии Мещерякова или Брусенкова, то подспудное, что незримо присутствует в их поступках, высказываниях. Можно ли, допустим, понять до конца отношение главнокомандующего к араре, если забыть, как в канун одного из сражений, прежде, чем пустить ее на врага, он разыскивал глазами в толпе своего Петруньку: «Тоже ведь мог прискакать из Соленой Пади! Отцу на помощь. А что? Всего-то на год-другой постарше Петруньки встречались вояки среди нынешней арары». Залыгин исследует душу, если воспользоваться его же наблюдениями над Чеховым, как бы прослушивая своего героя стетоскопом. И само это прослушивание внутреннего состояния неуловимо совмещается с постановкой диагноза. Диагноза не бесстрастного, а включающего в себя авторское отношение к человеку, к происходящему в нем и с ним.
Впрочем, приникая к герою, писатель не только прослушивает его, но и часто настраивается в унисон с ним. И тогда мещеряковские интонации начинают звучать и в тексте «от автора», мещеряковское мировосприятие проникает в авторское. Так возникает, кстати, и кардиограмма стиля романа, стиля, не архаизированного искусственно, но несущего на себе отпечаток изображаемого времени.
Ни в одном из своих персонажей писатель не растворяется до конца. Его позицию представляют в романе каждый в своей мере: и Мещеряков, и его жена Дора, и Довгаль, и Петрович, и Кондратьев. Она, эта позиция, материализуется во всем образном строе книги, во всей ее проблематике и философии.
«Соленая Падь» — произведение крепко слаженное, прочно сцементированное. Это ощущение внутреннего единства поддерживается и общим пафосом раздумья о поступи революции, и перекличками во мнениях героев — мнениях то контрастных, то сходящихся, и страстным, неослабным поиском истины, который ведется на страницах романа, и многим другим. И на наших глазах оживает время, оживает удивительный, неповторимый мир сибирской республики, мир ее людей, охваченных порывом к свободе.
В своих критических выступлениях Сергей Залыгин не раз подчеркивал, что не является историком в строгом смысле слова, что его книги не могут претендовать на всеохватное исследование того или иного периода биографии нашей страны — такая задача по силам лишь литературе в целом. Он шел к прошлому с сегодняшним, современным интересом к нему. И в его произведениях неизменно открывается нам современность истории, ее вечный, живой урок для нас.
Л. Т е р а к о п я н
