политические системы радикально различались субъектом политической монополии.
Отличие между компромиссным, то есть либеральным, буржуазно-демократическим, общественным социализмом и радикальным, то есть советским, военным, планово-хозяйственным, государственным социализмом, состоит в общем количестве распределяемых ресурсов и благ и в способе их распределения. Эти количество и способ определяют лимит затрат на индивидуальный гедонизм как бедных, так и богатых, а также допустимую разницу в потреблении и социальном престиже/статусе «верхов» и «низов».
Либеральный индивидуалистический социализм второй половины ХХ века, построенный в Западной Европе, питается ресурсами всего мира. Советский государственный социализм опирался на собственные ресурсы «отдельно взятой» страны. Но это не значит, что либерально-социалистическое/потребительское социальное устройство не столкнётся с той же проблемой, с которой столкнулся СССР. Мировой финансовый неоколониализм не вечен. Потребительский дефицит станет (и уже становится) реальностью всего мира. И это означает конец потребительского/либерально-социалистического общества.
Советский социализм распределял не включённых или слабо включённых в деятельность людей по трудовым коллективам, делая последние социальными организмами, ответственными за порядок и стабильность, в условиях дефицита как деятельности, так и потребления. Западный потребительский социализм управлял дефицитом деятельности и потребления без подчинения «лишней» массы коллективным ячейкам. Он обеспечивал — в точном соответствии со специфическим отличием либеральной идеологии от коммунистической — индивидуальный формат для имитации деятельности и не обеспеченного деятельностью потребления. Излишки трудовых ресурсов в потребительском обществе Запада выдавливались в сферу услуг, фиктивной занятости и социальной опеки.
Либеральная идеология провозглашает свободу потребления индивида. В обществе, модернизированном капиталом, в основе распределения богатств всё равно будет движение финансов, которым капитал управляет в частных интересах. Иначе сверхбогатые не смогут стать таковыми. Стремление к потреблению — в пределе — это стремление к обладанию неограниченными деньгами. Подкупая бедных суррогатным (с точки зрения самих сверхбогатых) потреблением конкретных вещей, сверхбогатые понимают свою свободу потребления как свободу бесконечного аккумулирования денег и обеспеченную ими свободу обладания любой вещью, включая людей (воспринимаемых ими также как вещи). В конечном счёте богатые «потребляют» сами деньги, концентрация которых и придаёт им управленческие возможности.
Фактически же потребляемые богатыми при либеральном социализме предметы, разумеется, на порядки дороже аналогичных вещей, потребляемых бедными. Однако функционально это те же самые вещи. На материальном уровне разница потребления бедных и богатых оказывается символической, обосновывая тем самым миф равенства, необходимый богатым в обществе капитала для ухода от сословной ответственности. Богатый имеет «то же самое», а платит больше — соразмерно богатству. Это действительно так. Но богатый имеет и модернизированных рабов — людей, готовых или вынужденных за деньги делать что угодно для хозяина, тратить своё время, здоровье, жизнь.
Кроме того, вещи для богатых имеют другое качество, служат долго — и морально, и физически, многие имеют инвестиционную природу, то есть растут в цене и становятся частью капитала, чего не скажешь о вещах для бедных. Так что в конечном счёте бедные платят за свои «одноразовые» вещи многократно больше богатых. Бедные не замечают этого на своём индивидуальном уровне, что неудивительно: ведь они не умеют управлять финансами. Но в целом в обществе на протяжении смены поколений бедные всё равно отличают себя от богатых как проигравшие состязание за обладание деньгами, то есть за потребление. Модернизированный мир капитала подталкивает массу населения отказаться от любой собственности, всё брать в аренду, тем самым декапитализируя массу, возвращая её в пролетарское состояние и тотально подчиняя финансовому управлению.
Шаткий социальный мир либерального социализма может сохраняться, если уровень — качество и количество — массового потребления непрерывно и ощутимо растёт. Источником роста по-прежнему является колониальная рента. И не дай бог этому уровню начать снижаться хоть на миг — за таким снижением следует бунт сытых пролетариев[28]. Это явление пережили и мы в последнюю революцию 1985–1991 годов — как результат усвоения потребительской идеологии вместо так и не созданной самостоятельной идеологии развитого социализма, которая должна была бы стать программой воспроизводства нового человека, сформированного подъёмом народа к культуре и государственной деятельности.
При капитализме (политической сверхвласти капитала) финансы — это управленческий инструмент, применяемый к деятельности в целом, а не только к обмену или движению товаров. За ними всегда стоит командующий — тот, кто их концентрирует. В социальной структуре потребительского общества концентрация денег в конечном счёте обеспечивает и власть, и управление за сценой. Социальное управление для политической монополии капитала важнее власти, но вовсе без власти оно невозможно — власть организует сообщество модернизированных свободных, а управление обращено на массы модернизированных рабов, не знающих о своём рабстве в силу его непубличного характера, тайны кабального договора. Но помимо самостоятельной продажи себя рабами модернизированное рабство пополняет управляемую массу рабов и нелегальными иммигрантами, и теми, кто, пройдя через пенитенциарную систему, лишается на деле реальных прав. Последний источник особенно эффективно функционирует в США.
Власть есть неограниченная ответственность за других, тогда как ограниченная ответственность — привилегия подвластных, основание добровольности подчинения. Поэтому в либеральной социалистической идеологии и личность, и ответственность должны быть истолкованы через природу денег — и непосредственно измеряются и замещаются последними. Таким образом, деньгам в потребительском обществе приписывается собственная сущность, которой у них нет. Такие деньги предполагают моновалютный[29] характер денежной системы.
Обоснование «природы» денег, их «естественного» существования, создание представления об их собственной сущности через идею стоимости — это идеологическая конструкция, использованная далее во всей линии английской экономической идеологии, включая и Маркса, экономические взгляды которого сложились под влиянием английской мысли. Деньги — изъятая и используемая по усмотрению субъекта жизнь (энергия) рабов, освобождённая от них самих. Это явление Маркс и пытался ухватить в понятии отчуждения, собственно и рождающего труд.
Наш радикальный государственный социализм управлял деятельностью на основе баланса реальных ресурсов, используя мультивалютную[30] денежную систему исключительно как инструмент управления обменом. Но из-за этого он столкнулся с необходимостью организовывать, измерять непосредственно труд, учитывать его и управлять им как таковым. Эти практики много сложнее тех, что обслуживают свободу индивидуального потребления — они и есть пресловутая социальная справедливость, знание и признание которой делают нас мишенью нападок адептов капитализма.
Способ реализации проекта
У Кубы, Китая, Северной Кореи, Вьетнама, Швеции, Германии, СССР — разные модели социализма. Каждая страна строила свой социализм самостоятельно. Русская социалистическая контрреволюция — наше цивилизационное, а не мировое явление. Так же, как когда-то национальным явлением был капитализм. Наш социализм — только для нас, в «одной, отдельно взятой стране».
Наша проблема не в том, какой именно социальный проект был реализован в Советской империи России. Наш проект социализма (общественных фондов потребления и государственного траста общенародного имущества) с некоторыми чертами коммунизма (подъёмом народа к высокой культуре и государственной
