Утром мне пришлось минут десять звонить в дверь, чтобы разбудить Сесиль. Выпив крепкого кофе с молоком, она отправилась переодеваться и вышла ко мне в лимонно-желтом джерсовом комбинезоне:
— Как тебе?
— Оригинально.
— Он американский и жутко дорогой. Где твои тряпки?
— Я думал, мы пойдем на прогулку.
— Нужно подобрать тебе форму.
Сесиль повела меня в комнату Пьера. Со дня его отъезда прошел год и два месяца, но все осталось, как было при нем: неубранная кровать, сбитое в комок одеяло, две продавленные подушки, стопки книг на полу, а на столе — початая бутылка коньяка и два бокала. Беспорядок и толстый слой пыли придавали комнате нежилой вид. Сесиль открыла шкаф, вывалила на пол несколько свитеров и рубашек, выудила из этой груды белые шорты с сиреневыми галунами и победным жестом протянула их мне.
— Ты же не думаешь, что я это надену?
— Это шорты Пьера. Прекрати шмыгать, не раздражай меня.
— Постараюсь. Шорты велики на два размера.
— Ничего, вденешь ремешок.
Я надел белые шорты и белую, с сиреневым воротником футболку регбиста Парижского университетского клуба. Она была гигантского размера, вся в пятнах и с номером «14» на спине. Видок получился клоунский.
— Ты похож на настоящего регбиста, — одобрила Сесиль.
— Может, займемся уборкой? Я приведу в порядок комнату Пьера, он будет рад, когда вернется.
— Позже, сначала нужно закончить с книгами.
В дверь позвонили — консьерж принес почту, там оказалось письмо от Пьера. Сесиль нетерпеливо вскрыла конверт и начала читать. Улыбка исчезла с ее лица, она нахмурила брови, побагровела от злости и разорвала листки в клочья прежде, чем я успел вмешаться.
— Да что он себе позволяет? Чертов зануда! Разве я лезу в его дела?
Она так разозлилась, что выбежала из комнаты, шваркнув дверью. Я собрал обрывки письма и разложил их на журнальном столике, как пазл.
Дорогая Сесиль,
у меня все по-прежнему, мы мерзнем, как и парижане. Все время слушаем радио, следим за тем, что происходит в Алжире. Тебе наверняка известно не больше моего. Я не ответил ни на один из вопросов, которые ставил перед собой. Время здесь не имеет значения. Я становлюсь фаталистом, — возможно, влияет страна или окружающая обстановка. Я подробно изложил свою теорию трем партнерам по белоту, они решили, что я законченный псих. Между партиями мы ведем жаркие споры. Я прочел им несколько глав из книги, надеясь, что они придут в восторг и поддержат меня, но они не поняли ни слова и удивились, зачем я ломаю голову над революционной теорией. Им до революции нет никакого дела, и это тем более странно, что все они — рабочие, крестьяне или вообще безработные. Прежде чем редактировать последнюю часть, я проведу углубленное исследование. Думаю, получится — мои люди считают меня потрясающим парнем и отличным сержантом, потому что я их не оскорбляю и не ору как резаный с утра до ночи. Я многого жду от этого опроса в «полевых условиях», надеюсь, он поможет мне определить дальнейшее направление работы.
Как у тебя дела с диссертацией? Напиши, мне интересно, как ты решила подойти к проблеме Арагона, сюрреализма и его разрыва с Бретоном. Возможно, следует задаться вопросом об исторической основе сюрреализма и о предательстве — кто предал, кого предал, что предал. Пришли мне несколько страниц. Ты должна проявить упорство. Я знаю твою натуру — тебе захочется перемен. Не поддавайся. Главное сейчас — защититься, потом можешь делать что хочешь, даже учиться на психолога. Ты не должна жертвовать годами учебы из-за глупой блажи. Психологу найти работу ой как непросто, а профессия преподавателя, что бы там ни говорили, настоящее дело. Ты создана для этого…
Рассуждения Пьера показались мне, скорее, скучными, но я все-таки решил дочитать до конца — и дочитал бы, не вернись разъяренная Сесиль.
— Ты ему донес?
— Нет!
— Ты один знал, я больше никому не говорила!
— Я не писал Пьеру.
— А откуда он узнал, что я хочу бросить диссертацию?
— Понятия не имею.
— Это невозможно, Мишель. Ты врешь!
— Он всего лишь делает предположение. Ты ведь пока не приняла решение, ты в раздумьях. Нет ничего странного в том, что старший брат дает тебе совет.
— Плевать я хотела на него и его дурацкие советы, надоело!
— Сядь и напиши Пьеру письмо, ему будет приятно.
— Ты-то что лезешь? Я вроде бы не интересовалась твоим мнением. Уверена, это ты настучал Пьеру. Действуешь исподтишка, маленький хитрюга.
— Да не мог я ничего рассказать, у меня даже адреса его нет.
— Поклянись, что не писал ему.
— Клянусь!
— Даешь честное слово? Посмотри мне в глаза.
— Даю слово, Сесиль. Лично мне все равно, будешь ты заниматься филологией или психологией.
— Твой брат слишком сообразительный.
— Просто Пьер хорошо тебя знает.
— Ну, мою диссертацию он прочтет не скоро — если вообще прочтет. Ладно, нам пора бежать.
* * *
Я плюхнулся на скамейку, чтобы отдышаться, и Сесиль пришлось вернуться.
— Так и будешь тормозить каждые пять минут?
— Я выдохся. И шорты падают.
— Мне надоело твое нытье!
— Думаешь, с тобой легко? Ты злюка, ведьма! Хочешь бегать — вперед, наслаждайся! Но без меня!
— Пьер прав, ты — маленький придурок!
Я разозлился и пошел к выходу из сада. Мы с Сесиль часто спорили по разным поводам, но до такого никогда не доходило. Я был уже у ограды, но Сесиль так меня и не окликнула. Я обернулся и увидел, что она исчезла. Вернуться домой в таком виде было невозможно, а одежда осталась в доме на набережной Августинцев. Пришлось отправиться туда и прождать целый час на лестнице.
— Что ты тут делаешь? — удивилась Сесиль.
— Пришел переодеться.
— Давай выпьем кофе.
— Не хочу.
— Как насчет шоколада?
— Брось, Сесиль, я переоденусь и пойду.
— Ты больше не мой маленький братец?
Я не мог устоять перед таким обращением, и она это знала.
— Ты стала ужасно вредная.
— Я бросила курить.
— Не может быть! Давно?
— За неделю не выкурила ни одной сигареты. А отыграться могу только на тебе.
Она собрала со стола обрывки письма Пьера, нажала на педаль и бросила их в мусорное ведро. Шоколада не оказалось, пришлось пить кофе с молоком.
— Почему ты мне не сказала?
— Думаешь, я занялась спортом от нечего делать? Мне пришлось, я набрала два кило.
— Ты просто отекла.
— Если бы! Началось с двух килограммов, а кончится семью. Одна моя подруга поправилась аж на десять! Тебе понравится, если у меня все тело будет в жировых складках?
— Ты не преувеличиваешь?
— Нисколько!
Сесиль вышла и вернулась с альбомом фотографий:
— Вот, смотри. Это моя мать — до свадьбы. Она весила сорок восемь килограммов.
Сесиль начала лихорадочно листать страницы, дошла почти до конца и ткнула пальцем в черно-белый снимок, на котором ее мать позировала на фоне Акрополя.
— На пятнадцать лет старше и на тридцать кило толще. Не хочу стать такой же.
— А с чего ты взяла, что тебе это грозит?
— Дочери всегда становятся похожими на матерей, а сыновья — на отцов. Отсюда все проблемы.
— У меня с отцом никаких проблем нет.
— Значит, будут. Пьер пытался разорвать порочный круг. Мало кто так усердствовал, надеясь разочаровать семью. Судьба похожа на магнит, от нее не уйдешь. Пьер и папа никогда ни в чем друг с другом не соглашались, но мыслили одинаково. А теперь Пьер стал таким же тяжелым человеком, каким был отец.
— Раньше ты никогда не рассказывала о родителях.
— Их уже нет в живых. Что о них говорить.
— Можно посмотреть альбом?
— Ни в коем случае. Я бы давно выбросила все фотографии, но Пьер не разрешил. Понимаешь, о чем я? Люди вечно поддаются чувствам.
* * *
Чувства взяли верх не только над Пьером. Два раза в неделю я, как последний слабовольный идиот, отправлялся бегать в Люксембургский сад. Сесиль подарила мне форму по размеру. Поначалу это была адская каторга. Через месяц я уже пробегал полный круг без остановки и сам себе удивлялся. Мы бегали по часу в четверг и субботу, а по воскресеньям я занимался хозяйством. Я бегал исключительно ради Сесиль, чтобы поддержать ее, не дать снова закурить. Она то и дело срывалась, причины всегда находились: работа идет трудно, Пьер в каждом письме напоминает, что жаждет прочесть сочинение об Арагоне, подругу бросил парень… Кроме того, Сесиль просто нравилось курить… Перед моим приходом она обязательно проветривала квартиру, но я всегда чувствовал застоявшийся запах табачного дыма.
Однажды все круто изменилось. Это случилось в конце марта, в четверг, во второй половине дня. Было холодно, моросил мелкий дождь, в пустом Люксембургском саду гулял северный ветер, обжигая нам щеки. Сесиль, как обычно, бежала впереди. Я догнал ее. Она ускорилась. Я не сдавался. Я слышал дыхание Сесиль. Несколько минут мы бежали ноздря в ноздрю, потом я почувствовал необыкновенную легкость, оторвался, и она не смогла меня догнать. Отбежав метров на двадцать, я сжалился над Сесиль.
