Постепенно возникла теория, согласно которой социализм есть лишь краткий исторический эпизод в бурном и длительном развитии капитализма. Этот эпизод был преодолен. Октябрьскую революцию объявили актом варварства и диверсией против цивилизации, а большевиков назвали преступниками.
Россия вернулась в сонм цивилизованных капиталистических народов. Стремительно все реформы, произведенные революцией, были дезавуированы, собственность народную уничтожили, и судьбы миллионов людей перешли, как и прежде, в руки владельцев недр и корпораций. Этот процесс назвали объективным историческим цивилизационным движением к прогрессу.
Стали повторять те же речи и читать те же книги, что и в начале двадцатого века. Так западный мир еще раз вошел в глобальное кризисное состояние, предшествовавшее Первой мировой войне. Сегодня это состояние усугублено отсутствием социалистической программы, подъемом и взлетом Востока, абсолютным моральным ничтожеством современных политиков.
На этом благостном фоне принято объявлять социалистическую революцию варварством. Так оно и есть, если иметь в виду то, куда ведет нас цивилизация.
С праздником!
В день Победы
Человек, написавший статью «Жить не по лжи», носил фамилию Солженицын и много врал. Иногда он оправдывал вранье тем, что если подробности того или иного события скрывают, то он вправе придумать – и он придумал.
Придумывал он страстно, и мы до сих верим во многие из его выдумок.
Так он придумал переговоры Ленина с Парвусом, которых в природе не было; он придумал количество погибших в сталинских лагерях, завысив цифру на пятьдесят один миллион; в числе выдумок была и крайне несимпатичная – по поводу плагиата «Тихого Дона», Солженицын издал книгу Тимашевской о том, что настоящим автором является белый офицер Крюков.
Надо сказать, что любую из данных выдумок проверить было легко всем, кроме жителей Советского Союза. Западные исследователи (и отечественный «Мемориал» впоследствии) уже много лет как установили цифру, приближающуюся к реальной (точную трудно, по понятным причинам): через сталинские лагеря прошло чудовищное количество народу – около 17 миллионов человек. Более 3 миллионов из них в лагерях погибло. Это страшная цифра. Но это не 65 миллионов, о которых Солженицын сказал как о безвозвратных потерях.
Также известно, что богатство авантюриста Гелфанда-Парвуса и его влияние на ход мировой истории равнялись нулю. И денег, переданных Ульянову, не было (зафиксирован некий перевод на сумму в 18 тысяч на фирму, которая могла быть ассоциирована со связями Ульянова), и личных встреч не было (в письмах Ленин просит оградить его от встреч с авантюристом), да и в пресловутом «пломбированном вагоне» (который был в одном из трех поездов, возвращавших политических амнистированных от всех партий) никаких мешков с деньгами не было – Людендорф специально запретил. Теория заговоров вообще смешна, и фигура для сатанинского заговора выбрана нелепейшая – мелкий гешефтмахер Гельфанд. Спросите военного историка, вам назовут крупного кукловода, торговца оружием Бэзила Захарова, который продавал на сотни миллионов самолетов и танков всем воюющим сторонам в Первой мировой и давал миллионные взятки европейским премьерам. На вилле Захарова в Ницце собирались Клемансо и Ллойд Джордж, оружейник совал им миллионные конверты в карман. Гельфанд рядом с миллиардером Захаровым, как директор Елисеевского гастронома рядом с Прохоровым. Впрочем, и аферы Захарова – деталь истории, история – процесс более захватывающий, чем ловля блох. Но если ловить, так крупных.
История про плагиат «Тихого Дона» раздражает больше, чем первые две выдумки. Приписанные миллионы жертв – это дико: сталинизм и без того ужасен, зачем еще? Неужели не жалко миллионов? Но в целом понятно – хотелось напугать мир, вот и оговорил ненавистный режим с перехлестом.
И про Ленина с Парвусом понятно: хотелось выдумать что-то такое мелкое, гадостное, жидочка-ростовщика, на чьи деньги замутили всю эту дрянь.
Но это такие выдумки политического свойства – для борьбы, для всемирной победы капитализма над социализмом. Благородный гнев кипит в сердце автора.
А вот Шолохов-то что? Была уже к тому времени проведена череда экспертиз (потому что не верили, что в 22 года можно написать такое, слишком много знает и слишком талантливо) – и шведская и норвежская была экспертиза, и так и сяк проверили по черновикам. Сам написал, подтвердили. Но вот захотелось, спустя десять лет после того, как страсти улеглись, еще одно исследование опубликовать, еще одну версию выдумать – офицер Крюков написал роман, вот как.
Ревновал, конечно, ревновал сильно. Потому что там, в «Тихом Доне», – настоящее, с кровью, с сердцем, про любовь, о которой сам он не умел писать и которой не знал. И главное: там была душераздирающая любовь к Родине, прожигающая все – даже дрянность этой самой Родины. Это была та запутанность чувства – и прямота чувства одновременно, – которые в сочетании только и образуют искусство. Да, наша Родина дурна: это не так, и это не так, то мерзко, и вот это тоже скверно. Все замарались. Но все они – люди, и они – прекрасны в тот момент, когда встают над расчетом, над корыстью, над партией. И если война, то людей надо защищать, просто потому, что они живые, а не потому, что они белые или красные, – и не надо выдумывать, что Власов герой, оттого что понял неправоту большевиков и пошел к Гитлеру. Пойми однажды своим человеческим нутром – ведь есть же оно у всякого, только в некоторых спит – пойми, где корысть и желание власти, где все делается ради торжества над слабым, а где защищают слабого. Это принципиальная разница. И когда поймешь эту разницу, когда тебя сожжет стыд, тогда иди и сражайся.
Вот и все.
Так сам Солженицын чувствовать не умел и очень переживал, что так умеют чувствовать другие. Ему было понятно, как вывернуть миф про Власова, как придумать слушок про Гельфанда-Парвуса, и он сам знал, полагаю, как это он мелко делает. И вот Шолохова он ненавидел за масштаб, за размах.
И выдумал про плагиат. Это вдвойне нелепо: и потому что опровергнуто, и потому что плагиат – слово из словаря Солженицына, человека бесстрастного. Вернее, чрезвычайно страстного в вопросах славы, но безлюбого. А страсть, которая любовь, – ту невозможно сымитировать или украсть.
Была еще причина. Шолохов написал о Первой мировой войне, которая является ключом к последующим событиям. Поскольку Солженицын мечтал написать свою версию истории – его раздражало наличие конкурента. Появилось «Красное колесо», труд, который замечателен тем, что автор не представляет ни европейского, ни мирового контекста событий. Это было некстати, задача была (как в случае с Гельфандом) иная. Надо было показать, как вразумить Россию. Историю Солженицын знал так себе – многое додумывал.
В книге Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» есть такой персонаж, кадет Биглер. Биглер воображает себя стратегом и пишет всемирную историю: «Под Трутновым нельзя было давать сражения ввиду того, что гористая местность не позволяла генералу Мацухелли развернуть дивизию». Вот таким кадетом Биглером и был писатель Солженицын – такую историю Первой мировой он и написал. А Шолохов историю прожил.
«Красное колесо» – книга коллаборациониста, «Тихий Дон» – книга солдата. Всякий волен выбирать, что кому нравится.
Впереди хорошего не видно.
Выпьем за Победу.
Памяти коммуны
26 и 27 мая были последними днями для Парижской коммуны. Город заняли раньше, а вот расстрелы у стены кладбища Пер-Лашез – как раз в эти дни.
Кто не помнит последовательность событий, вот – коротко.
Бисмарк создавал мощную объединенную Германию под эгидой Пруссии; он спровоцировал Наполеона III на войну, каковая война (объявленная Францией) была Францией проиграна. Империя Бисмарка благодаря победе стала главенствовать в Европе, а во Франции так называемая Вторая империя пала, ее сменила Третья республика, во главе которой встал Тьер.
Во время военных действий во Франции (в Леоне, Гренобле, Париже) началось восстание – кульминацией восстания стала Парижская коммуна.
Собственно говоря, Парижская коммуна – это рождение и недолгое торжество Первого Интернационала. Коммуна просуществовала недолго, однако коммунары успели выпустить ряд декретов – по поводу занятости, собственности, национализации, образования.
Правительство Тьера, изгнанное из Парижа, переехало в Версаль, поэтому правительственные французские войска, вошедшие в Париж и расстрелявшие коммунаров, называют «версальцами».
Здесь важно то, что уничтожение Парижской коммуны осуществлялось при поддержке вчерашнего врага – Пруссии. Соединенными силами бисмарковской прусской армии (оккупировавшей север Парижа) и войсками «версальцев» (им пруссаки подготовили фронт) Коммуна была подавлена – массовые расстрелы продолжались два дня, и 30 тыс. (некоторые историки дают цифру 70) приговорили к каторжным работам.
