И Хорс заговорил. Он поднял чарку за гостей и долго, хотя и сбивчиво, говорил о том, как ему повезло с соседями, особенно с Годиной. Вспомнил ягн, как пришел он инородцем в венедский городец, а стал добрым соседом и сродником.
Чинно слушая Хорсовы славословия, Волькша осматривал дом ягна. Давно он здесь не был. С самой зимы. Многое переменилось в светелке. Появились новые лавки, полки. У фру Умилы резная прялка. Сразу видно, в семье уже не две мужские руки, а четыре…
Взгляд Годиновича упал на Олькшу. Тот почти ничего не ел и сосредоточенно ковырял ногтем край стола. Чтобы в прежние времена его приятель вел себя за трапезой как девка на выданье, такого Волькша припомнить не мог.
И тут странная догадка закралась ему в голову. Догадка такая забавная, что он едва сдержал улыбку: уж не ведет ли Хорс свою витиеватую речь к тому, чтобы сговорить сватовство Олькши к Ласте?
Похоже, эта мысль пришла не ему одному. Година то покручивал ус, то теребил бороду. Ятва с прищуром смотрела на старшую дочь, которая завсегда относилась к Рыжему Люту, как к никчемному бедокуру. Неужели, как и большинство девок в Ладони, она, поглядела на Олькшины потуги стать чинным самоземцем, да и переменила свое мнение. Неужели уже успела Годиновна обнадежить Хорсовича. Ведь нелепо же сватать девицу, у которой женихов полны короба, без ее благосклонности. Откажет, так легче будет под землю провалиться, чем снести людское осмеяние. Сама Ластя сохраняла на лице величавое спокойствие, только иногда глаза ее на короткие мгновения начинали бегать по сторонам.
Хорс тем временем продолжал свои словеса.
Кто-то под столом ткнул Волькшу в коленку. Неужели Буян тоже догадался? Нет, младший брат уплетал малину из ладейки, которая паче чаяния оказалась у него перед носом. Волькшу опять толкнули, и из-под стола раздался требовательный голос:
– Вы раздвинетесь, наконец? Или мне так и сидеть под столом?
Годиновичи потеснились и в промежуток между ними, пыхтя, втиснулась Удька.
– Двигайся! Двигайся еще, – бурчала девчонка, безжалостно тыча кулачком Буяну под ребра.
– Удомля, угомонись, – цыкнул на нее Хорс.
– А чего он мне не дает рядом с женихом сесть! – пожаловалась Удька.
– С чьим это женихом? – полюбопытствовал Година.
– С чьим, с чьим. С моим, конечно, – фыркнула пятилетняя Хорсовна.
– А и кто твой жених? – спросила Рада с другого конца стола.
– Вот ты, Радка, вроде ужо большая, ужо ребеночек скоро народится, а все прикидываешься глупенькой, – укорила ее Удька: – Ну, если я сюда прилезла, разве не ясно кто мой суженый?
И хозяева, и гости захихикали.
– Буяша что ли? – попыталась угадать Ятвага.
– Нужен мне этот косорукий, – оскорбилась «невеста».
– Я что ли? – пошутил Волькша.
Все сотрапезники закатились от смеха. Только Удька сохраняла невозмутимое лицо.
– А чего вы ржете? – спросила она, когда смех вокруг затих: – Я вчера всем девчонкам сказала, что выйду замуж за Волкана Годиновича, и наказала им даже издалека не смотреть на него, или будут иметь дело со мной. А ужо я им волосенки-то повыдеру…
Окончание удькиных угроз потонуло во всеобщем хохоте. У Хорса по красным, как редиска, щекам текли крупные слезы. Рада, запрокинув голову, отдувалась и гладила свой круглый живот.
– А что? Что я такого сказала? – негодовала Удька.
– Но я же… я же… большой, – сквозь смех произнес Волкан: – а ты… ты – маленькая…
– Это Олькша-балбес – большой, – возразила девчонка: – А ты – в самый раз.
Эти слова вызвали новый взрыв смеха. Теперь уже не только Рада с Ятвой держались за животы. Ярка почти сполз под стол от хохота.
– А ты чего потешаешься? – с обидой в голосе обратилась Удька к «своему жениху». Она даже занесла кулачок, но ударить не посмела.
– Удюшка, солнышко, – примирительно сказал Волькша, промакивая рукавом краешки глаз: – Ты не ростом мала, а годками!
– А то я не понимаю, – поджала губы Удюшка-солнышко: – Только я ужо не маленькая. У меня вчера ужо первый молочный зуб выпал. Вот, – и девчушка раскрыла ладошку, на которой и вправду оказался молочный зубик: – Значит, я скоро ужо совсем вырасту и буду твоей женой. Скажешь – нет?
– Будешь, будешь, – согласился Волкан, у которого от смеха болели щеки.
– Вот и я сказала девчонкам, что буду. На тебе пока, возьми мой зубик. Не теряй тока. А потом я ужо и вся твоя буду.
Хорсовичи и Годиновичи хохотали до коликов. Кто-то уже икал, подсливая тем самым масла в огонь всеобщего веселья.
Внезапно лицо Рады побагровело. Она схватилась за живот двумя руками. Сдавленный крик вырвался из ее горла.
– Что с тобой, Рада моя? – всполошился Торх.
Но его жена только тяжело и часто дышала, превозмогая боль. Крупные капли пота выступили у нее на лбу.
– Рожает она, – сказала Умила, сидевшая рядом Годиновой невесткой: – Спокойно, Радушка. Спокойно.
Не будь это первые роды синеокой Рады, которая больше трех лет не могла понести от Торха, такой суматохи не случилось бы. Все бабы рожают. Вот только Рада даже на сносях выглядела скорее как отроковица, запихнувшая под сарафан подушку, чем как беременная баба и мужняя жена.
Волкан, стремглав выскочил из светелки и бросился за Ладой-волховой. Но ворожеи дома не оказалось. Соседи видели, как утром она уходила из городца с лукошком. Видать по ворожейским делам.
Волкан вернулся к дому Хорса. Оттуда уже выводили роженицу. Торх порывался поднять возлюбленную жену на руки, но матери обоих семейств вопили, что этого никак нельзя делать, поскольку так можно сместить плод, и он, не равен час, станет выходить ногами или даже спиной. На поднявшийся гвалт выглянули соседи. Скопом решили, что все пацаны, сколько ни есть в Ладони, побегут в боры искать Ладу, мужики истопят баню, а бабы побудут с Радой.
Еще и звезды не зажглись, Ярка нашел волхову на душистой поляне, где она собирала вечерние цветы. Лада с отроком споро добежали до Ладони. Баня была уже натоплена. Туги у Рады приходили все чаще, но до появления младенчика было еще далеко. Словом, в тот вечер все так или иначе сладилось.
Правда, рожала Торхова жена долго. Ее муж и свекор, не говоря уже о родителях, изрядно помучались от волнения. Возможно, не помогай в родах самая умелая волхова всего южного Приладожья, роды могли бы закончиться прискорбно, но Лада никогда не оставила бы свою племянницу без вспоможения. Торхович родился здоровенький и синеглазенький. Глядя на него и на роженицу даже трудно было поверить, что эдакий богатырь народился из такой хрупкой женщины.
В этой тревожной суматохе Хорс все-таки успел столковаться с Годиной о его помощи в сватовстве Ольгерда к Кайе. Толмач лишь немного удивился тому, что его застольные догадки оказались неверными, и согласился, даже не потрудившись вникнуть, о сватовстве к кому именно идет речь, тем более, что это дело условились обговорить чуток попозже.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
