— Вся выгода на стороне русских. Я не надеюсь на хороший исход сражения! — ни к кому не обращаясь, громко проговорил Наполеон.
— Армия вашего величества привыкла побеждать, — льстивым голосом сказал кто-то из свиты.
— Вы так думаете? Посмотрим!
— Вы победите, государь, несомненно! — сказал Дюрок; этими словами он хотел развлечь императора.
— Я сам бы не сомневался в победе, если бы корпус маршала Бернадота был здесь. Но, увы, его нет в такой решительный день! Содействие этого корпуса дало бы мне верную победу.
— Не отчаивайтесь, ваше величество!
— Что ты сказал, Дюрок? Я отчаиваюсь? Ты с ума сошёл! Повторяю, я верю в мою счастливую звезду. Скачите к Даву и к Нею и моим именем скажите, чтобы они спешили к назначенным местам, в тыл русским, — обратился Наполеон к своим адъютантам. Те понеслись с приказаниями.
Потом Наполеон призвал маршалов Сульта, Ожеро и Мюрата и каждому из них распределил, где он должен занять позицию.
Лично себе Наполеон оставил командование гвардией.
Французские войска стали строиться. Наш главнокомандующий отдал приказ открыть огонь, и шестьдесят орудий грянули в неприятелей, выходивших из Эйлау; ответом на это был огонь восьмидесяти пушек со стороны французов. Земля дрогнула от этого адского грома. Пушечные выстрелы всё усиливались. Открылась страшная канонада.
— Что, юноша, как тебе нравится этот пушечный концерт? — спросил ротмистр Зарницкий у Дурова, с улыбкой на него посматривая; ротмистр и молодой казак стояли вместе во главе эскадрона.
— Ничего, господин ротмистр, — не моргнув глазом, ответил Дуров.
— Голова не кружится? Уши не заложило?
— Нисколько!
— Молодчина, во всей форме молодчина! Трусости в тебе нет.
— Зачем трусить? На войне об этом не думают.
— Герой ты, Дуров! Право, герой!
«Врёт старый дурак Щетина: на казака говорит — девица переряженная. От такого адского грома и шума на что у меня — и то голова кругом ходит, а он и глазом не моргнёт, ровно на парадном смотру стоит!» — думал Пётр Петрович, с удивлением и любовью поглядывая на отважного молодого человека.
— Глянь-ка, ребята, на казака-то.
— А что?
— Ну и мальчонка! Ни робости в нём, ни страха.
— А глаза-то так и горят, видно, и пушка ему нипочём.
— Ещё улыбается. Право слово, смеётся!
— Ну, чудо! Вот так казак! Мал, да удал.
— И конь, братцы, под ним. Страсти!
— Лихой конь! Каков наездник, таков и конь!
— Видал я, братцы, храбрецов «ироев», а такого, как наш казак, не приходилось.
— Где! Одно слово — воин-богатырь!
— Ровно Бова-королевич.
Так переговаривались солдаты, находившиеся вблизи Дурова. Они удивлялись его отваге, да и было чему: молоденький, безусый воин не страшится этого ада; перед его глазами сотнями падают люди, истерзанные, окровавленные. Белый снег пропитывается кровью и становится красным. Повсюду крики, стон, адская пальба; пороховой дым туманит воздух, застилает глаза. От этой поистине ужасной картины ни один мускул не дрогнет на нежном лице казака; он смело глядит в глаза смерти.
Около трёх часов продолжался ужасный огонь из нескольких сот орудий. Но в ходе сражения ничего особенного не случилось.
В десятом часу утра корпус Даву стал приближаться к русским. Только тронулись французы, закрутилась большая метель; снег валил хлопьями; пронзительный ветер бил им прямо в лицо. Воздух померк.
Французы под командою маршала Ожеро сбились от снежной метели с пути, очутились перед нашими батареями и были встречены картечью. Французы оцепенели от неожиданности; маршал Ожеро и два дивизионных генерала пали, тяжело раненные, и отнесены были назад. В мгновение ока несколько тысяч русских полков кинулись на французов в штыки. Произошла страшная, дотоле не виданная схватка. Более двадцати тысяч человек с обеих сторон вонзали трёхгранное остриё друг в друга, резались без пощады. Частями французы рвались вперёд, хватались за наши орудия, мгновенно овладевали ими и испускали дух под штыками, прикладами и банниками. Груды тел падали, осыпаемые свежими грудами. Наконец корпус Ожеро был опрокинут и, преследуемый пехотою и конницею, потерял несколько знамён.
Эскадрон Зарницкого опередил другие и, преследуя французов, явился в ста шагах от Наполеона.
Старая гвардия императора французов ринулась на храбрых гусаров и рассеяла их с небольшим уроном.
Пётр Петрович и Дуров спаслись от неприятельских пуль и сабель.
— Что, юноша, видел Бонапарта? — спросил ротмистр у Дурова.
— Видел, Пётр Петрович, хорошо видел…
— Не испугался?
— Помилуйте, чего бояться?..
— А многие, юноша, его боятся — он повелевает миллионами.
— Не таким, господин ротмистр, воображал я Наполеона.
— А каким же?
— Я думал, этот гениальный человек имеет гениальное лицо, величественную осанку, облачён в воинские доспехи. И что же?.. Вижу небольшого роста человечка с сухим несимпатичным лицом, сутуловатый, в каком-то поношенном мундире и в простой шляпе. И это гений?..
— Да, мой милый, покоритель полмира. Величие не в наружности, — возразил Дурову ротмистр.
Наполеон, видя незавидное положение своих дел, поспешил приказать Мюрату с резервною конницею выручать атакованный русскими корпус Ожеро. Мюрат кинулся на помощь и опрокинул русских.
Но взятые во фланги нашею кавалерией французские драгуны были обращены назад с большим для них уроном. Успех наших был очевиден: от корпуса Ожеро остались одни только обломки. На некоторое время кровопролитие прекратилось. Обе враждующие армии устраивались. Наш главнокомандующий подкреплял боевые линии большею частью резерва генерала Дохтурова.[50] По всему протяжению армий, как русской, так и французской, гремела канонада.
По прошествии некоторого времени война разгорелась с новою силой. Русские ни на шаг не отступали, несмотря на то, что французов было более. Теснимый нашим войском, Даву принуждён был отступить. Наше войско умножилось новыми резервами; Наполеон, видя это, обратился к начальнику главного штаба Бертье[51] с такими словами:
— Знаете ли, Бертье, — повторяю, я начинаю сомневаться в успехе. Посмотрите, как храбро сражаются русские.
— Но, ваше величество, французы не уступают им в храбрости.
— Да, к русским пришли подкрепления, а у нас боевые снаряды почти истощились. Ней не является, а Бернадот далеко; я думаю, лучше идти им навстречу.
Идти навстречу — значит идти назад, отступать; но слово «отступление» Наполеон не произносил, ожидая, что предпримет Беннигсен: двинется ли вперёд или остановится.
Главнокомандующий отдал приказ графу Остерману готовиться к атаке. Русские солдаты охотно шли к атаке, колонны формировались, но по причине вечера Беннигсен должен был отменить свой приказ. Избавясь от преследований и натиска, Даву продолжал канонаду до позднего вечера. Все селения по окружности пылали, небо от сильного зарева сделалось багровым.
Как русские, так и французы были страшно утомлены. Повсюду зажигались костры, несчастные раненые, полузамёрзшие, старались подползти к кострам; некоторые, истекая кровью, умирали.
Главнокомандующий, удостоверившись, что наш правый фланг, находившийся под начальством Тучкова,[52] пострадал несравненно меньше других войск, приказал ему идти вперёд.
Маршал Ней старался обойти корпус Тучкова и открыл пальбу в тыл нашим. Эскадрон Зарницкого находился здесь.
— Мы обойдены! — закричал какой-то офицер.
— Что же, пробьёмся! Чего вы испугались, господин офицер? — хмуря брови, сердито спросил Пётр Петрович.
— Я не испугался, господин ротмистр, а хотел только предупредить вас. Слышите, какую пальбу открыли французы!
Между тем Ней обходил наши полки. Это побудило Беннигсена отложить ночное нападение, которое, по свидетельству французов, могло иметь для Наполеона пагубные последствия, и стал отступать к Кенигсбергу.
На войне под Прейсиш-Эйлау убито и ранено двадцать шесть тысяч человек русских: в числе раненых было девять генералов. Французов убито не менее наших; у них одних убитых насчитывалось восемнадцать тысяч; но некоторые очевидцы-французы говорили об убыли гораздо значительнейшей. Корпус Ожеро пострадал до такой степени, что его расформировали, и оставшиеся в живых солдаты поступили в другие корпуса.
Наши трофеи состояли из нескольких знамён, мы же не потеряли под Эйлау ни пушек, ни знамён.
О битве под Эйлау вот что пишет г. Михайловский-Данилевский:
«Обе воевавшие стороны приписали себе победу под Эйлау… С какою целью дано было Наполеоном эйлауское сражение? Он хотел корпусами Нея и Даву окружить русскую армию и отрезать её от Кенигсберга и России, — но достиг ли он цели? Ней не поспел к сражению, а нападение Даву кончилось безуспешно. Где же победа? Если бы Наполеон одержал её действительно, он преследовал бы отступающего неприятеля, и ему легко было бы отнять у разбитых Кенигсберг — город, в военном и политическом отношениях тогда важности великой. Наполеон не принадлежал к числу полководцев, останавливающихся после победы, упускающих плоды выигранного сражения. Но эйлаускою битвою не приобрёл он ни малейшей существенной выгоды, потерял знамёна, не отбив ни одного, и должен был несколько дней стоять на одном месте. Армия его, как исстрелянный линейный корабль с подбитыми снастями, колыхаюсь, была неспособна не только к нападению, но даже к движению и бою: на каждое орудие оставалось только по семи зарядов. Эйлауское сражение было самое упорное и кровопролитное из битв своего времени и надолго оставило глубокое впечатление на французах».
