– Пошли, нужно обработать. Где же это ты так влип?
– Там, возле забора, – односложно ответил он. Обтерев лицо мокрым бинтом и забрызгав «Пантенолом», медик посмотрел на сбитую руку милиционера.
– Кого это ты бил? – спросил он, прижигая йодом ссадины на руке.
– Еще никого. Наверное, об щит разбил, не знаю, даже не заметил, – ответил боец.
– Пойди в автобус, посиди, – посоветовал фельдшер.
– Потом посижу. Спасибо!
Сняв бушлат, Иван хорошенько его вытрусил, снова надел, натянул на голову капюшон. Забросив в автобус шлем, он пошел к товарищам. Левое веко припухло и глаз плохо открывался. Журбе приходилось постоянно выглядывать из-под низко надвинутого капюшона, чтобы не врезаться в идущих навстречу людей.
В автобусе он сбросил капюшон с головы и завалился на сиденье.
– Вань, больно? – участливо спросил Одас, который был уже в курсе произошедшего с Журбой.
– Игорек, отвали. Нет, не больно. Больно будет тому, кто это сделал, – сказал он, прикрывая глаза.
– Есть будешь? – поинтересовался у товарища Гена.
– Нет.
– Может, чайку с бутербродами?
– Да отвалите вы от меня! Дайте человеку спокойно полежать! – сгоряча выкрикнул Иван.
– Все-все, успокойся.
Журба лежал и думал про себя: «Как же уже все достало – это топтание на одном месте, непонятно, когда закончится. Сколько можно уже в этом Киеве сидеть?». Громко зазвонил телефон в кармане бушлата.
– Да! – раздраженно гаркнул он в трубку. – А, извини. Привет. Да что-то настроения сегодня нет. Конечно, Мариша у меня все хорошо.
Боец притих, выслушивая новости из дома.
– Спасибо, – поблагодарил он жену за переданные приветы от родственников. Желания разговаривать не было никакого. Пекло обожженное лицо, и мимика приносила дополнительные мучения.
– Дорогая, я сейчас немного занят, давай тебе попозже перезвоню, – сказал Иван, избегая дальнейшего общения. Закрыв глаза и расслабленно вытянувшись на сиденье, ему хотелось спокойно полежать, чтобы никто не трогал, но разве это возможно в коммуналке – автобусе.
– Ой, извини, – попросил прощения Леха Каустович, зацепивший Ивана за ногу.
– Вань, сильно тебя обожгло? – с участием спрашивал Андрей Кольницкий, внимательно рассматривая лицо друга.
– Твою мать! – ругнулся Журба, встал и вышел на улицу. Здесь, надвинув поглубже капюшон, прогулочным шагом, не спеша он пошел в сторону парка. Погуляв минут двадцать и немного успокоив расшалившиеся нервы, он вернулся назад к стоянке автобусов. Здесь опять был переполох, бойцы выскакивали из автобусов и быстро становились в строй, офицеры, бегая от машины к машине, поторапливали своих подчиненных. Боец тоже надел бронежилет и побежал строиться.
– Журба, можешь остаться, – сказал командир.
– Разрешите, я со всеми.
Иван не любил, когда к нему проявляли сострадание или жалели его.
– Как хочешь. Только вперед не вылезай, а то камнем еще по башке получишь.
– Есть кого благодарить, – пробубнил Иван и выразительно посмотрел на Гену.
– Ты мне свою маску до второго пришествия вспоминать будешь. Я же не специально, – оправдывался Гена.
Иван хотел еще что-то сказать, но колонны зашевелились и пошли вниз. Возле баррикад все бурлило и клокотало. Силовики выстраивали фигуры «высшего пилотажа»: «черепаху», «заборы», «монолиты», прикрывая себя и товарищей от летящих камней, которые выбивали милиционеров одного за другим. Бойцы, у которых не было щитов, растаскивали баррикаду под прикрытием своих коллег. За спинами спецназовцев разрывался мегафон, пытаясь вразумить протестующих: «Громадяни, ви грубо порушуєте закон. Ваші дії носять антигромадський характер», повторял он раз за разом. Никто из майдановцев не обращал внимания на его бубнеж, продолжая заниматься своими делами. Иван и его товарищи бросились на помощь бойцам, растаскивающим баррикаду. Боец тащил очередной мешок с мусором, когда небольшой камень, отскочив от щита срочника, уже на излете стукнул его сзади по плечу. Думая, что его кто-то зовет, Журба повернулся, но позади него никого не было. Опустив вниз глаза, он увидел валяющийся кусок брусчатки. «В следующий раз может и в голову прилететь», подумал Иван. Каменный дождь со стороны радикалов быстро превращался в ливень, находя все новые и новые жертвы среди милиционеров. Силовики начали просачиваться между сгоревшими автобусами, разливаясь широким потоком с другой стороны. С каждой минутой сверху по Грушевского подходили отряды милиции. Иван вперед сильно не вылезал, наученный сегодняшним горьким опытом. Стоя позади товарищей, он высматривал среди скачущих радикалов своего «должника», бросившего горящую бутылку. Несколько раз он видел его долговязую фигуру в темно-синей куртке, мелькающую среди наиболее активных радикалов, но пока добраться туда возможности не было. Боевики, видя нерешительность милиции, которая стояла в обороне, закрываясь щитами, и не предпринимала никаких действий, осмелели. Уже некоторые из особо безбашенных подбегали почти к самой «черепахе», построенной силовиками, и старались камнем попасть в щель между щитами. Ощущая свою безнаказанность и подхваченные общим настроением толпы, к бросающим камни боевикам присоединялись люди, до этого стоявшие в стороне. Журбе было видно, как худощавая девчушка с подругами на пике эйфории вседозволенности, счастливо смеясь, бросала, покачиваясь при каждом броске, тяжелые куски брусчатки в сторону милиции. Камни летели недалеко, но это не смущало малолетних глупых активисток, было весело, а завтра в школе можно похвастаться перед одноклассниками участием в революции. Через несколько минут, устав, подружки отошли в сторону, уступив место более профессиональным метателям камней.
– Вперед! – выкрикнул кто-то в строю силовиков долгожданную команду.
Это было, как горящий фитиль, поднесенный к бочке с порохом. Устав быть «мальчиками для битья», бойцы сначала неуверенно, а потом все больше ускоряясь, побежали вперед. Сухо защелкали помповые ружья, выплевывая град резиновой картечи и создавая психологический эффект. До этого храбро бросавшие камни в пассивно стоящих бойцов, храбрецы, обгоняя друг друга, бежали в сторону Европейской площади. Среди них еще попадались безумцы, кричащие: «Стоїмо! Стоїмо!», но увидев накатывающий вал силовиков, бросались догонять своих товарищей. «Беркут», обремененный щитами и опасаясь попасть под случайно брошенный камень, наступал не быстро, поэтому митингующие в основном успевали убегать. Оставались только те, кто, согревшись спиртным, уже не мог бежать, путаясь в ногах, и пробегавшие мимо силовики, обработав их палками, тащили в автозак, все еще веря в то, что задержанные понесут наказание. Правда, попадались некоторые неадекватные активисты, считающие, что в одиночку они смогут остановить, вызванную ими лавину, но после первого удара палкой осознавали ошибочность своей самоуверенности. Жестокость порождала жестокость, зло неизбежно порождало зло. Иван бежал в середине наступающих, оступаясь в заснеженные ямы, оставшиеся от выбитой митингующими брусчатки, успевал замечать исписанные стены зданий и валяющийся везде мусор и битые бутылки. Недалеко от него кто-то из старших чинов «Беркута», приставив к уху рацию, кричал: «Всем назад! Всем назад!», но чаша терпения бойцов была переполнена и на выкрики почти никто не обращал внимания, продолжая гнать радикалов. Добежав до гостиницы «Днiпро» силовики останавливались и, не зная, что делать, топтались на месте, оглядываясь друг на друга.
– Всем назад! – крикнул высокий крепкий спецназовец с рацией. Милиционеры стали пятиться назад. Отступлением и неуверенностью милиции сразу воспользовались боевики. Воспрянув духом, они хватали все, что попадалось под руку, и бросали в спецназ. Прикрываясь щитами, ряды силовиков начали отходить назад. Журба вместе с товарищами тоже возвращался назад на исходные позиции, выполняя приказ Силенкова, идущего вместе с бойцами. Проходя возле кучи шин, из которых митингующие строили свои баррикады, каждый милиционер подхватывал колесо и тащил его подальше, понимая, что через некоторое время оно может стать для него непреодолимым препятствием. На сгоревшем автобусе стояли несколько корреспондентов, щелкая затворами фотоаппаратов. Иван поглубже натянул капюшон. Бросив на большую кучу мусора колесо, он смотрел на вновь разгорающийся бой. Радикалы, пользуясь бездействием милиции, решили взять реванш, опять в бойцов, прячущихся за щитами, полетели камни, кое-где в толпе боевиков слышались выстрелы. Вверх потянулись пока еще робкие столбы черного дыма от разгорающихся колес, подожженных митингующими. Стоящий возле Ивана капитан Васильков задумчиво, с сожалением в голосе сказал:
– Ты знаешь, мне кажется, что сегодня мы перешли свой Рубикон. Мы ненавидим майдан, а он ненавидит нас. И это уже не та ненависть, которая, как только что раздутый огонек, вспыхивает, чтобы тут же погаснуть под чувством вины или сострадания. Это ненависть, которая разгорается в груди ярким пламенем, раздуваемая сильными порывами ветра агрессии с противоположной стороны, затмевающая иногда красной пеленой безумия все чувства, даже инстинкт самосохранения.
