— Нет. — Она чуточку подумала. — Просто непонятно. Имея пистолет, охранника вы тем не менее ударили по голове, мальчика задушили… Чересчур большой разброс в средствах. Серийные убийцы так не поступают.
— Дура, — сказал он от души. — Я — серийный убийца, додумались.
— Вы повесили мальчика на поясе от вашего костюма…
— У меня украли пояс.
— Когда?
— В школе, во время эксперимента.
Майя презрительно улыбнулась (осторожно, не разозли его!).
— Кто? Вы по очереди переодевались в каморке за кулисами…
— Не знаю. Я был третьим по счету, а когда вошел в гардеробную, второй Дед Мороз уже снял костюм и вышел. И пояса не было.
— Хотите сказать, что мальчика убил случайно выбранный статист с улицы?
Гоц провел рукой по лицу, по-прежнему не спуская Майю с прицела. И указательный палец все так же подрагивал на спусковом крючке. Думай, идиотка, шептала она про себя. Думай, думай…
— Где здесь холодильник?
— Сзади вас, — ответила Майя. — Обернитесь и протяните руку.
Гоц понимающе хмыкнул — мол, знаю я вашу бабскую породу: я повернусь, а ты меня кофеваркой по затылку.
— Дайте водки.
— Нет у меня водки.
— Ой ли? Неужто не осталась после праздников?
— Вылакала вчера, — огрызнулась Майя. — В одиночку. За упокой души…
— Замолчите, — зло прошипел он. — Я здесь ни при чем, ни при чем!
Казалось, он готов был заплакать. А Майя — посочувствовать: пусть сумасшедший, пусть маньяк, но ведь человек, как это ни парадоксально звучит… Где же он прятался целые сутки, ведь милиция обложила все норы и расклеила портреты на каждом столбе, не у кого попросить стакан воды, негде даже согреться (в подъезд зайти — и то опасно: вдруг какой-нибудь чересчур бдительный жилец выйдет вынести мусор). Да, впору было его пожалеть. Вот только пистолет…
У нее был шанс, но она его упустила: в самую первую секунду, когда почувствовала захват на шее, от которого, в принципе, вполне могла освободиться, если бы не растерялась так (звонкое, как барабан, татами в спортзале и голос сэнсея Артура, а после — тумбочка у изголовья кровати и две пары очков со сплетенными дужками: «Некоторые движения айкидо можно освоить только в постели, и никак иначе…»). Только не раздражать его (палец на спусковом крючке), говорить спокойно и уверенно, делать вид, что согласна на все требования. По телику нынче крутят массу фильмов про заложников и террористов, причем заложники сплошь и рядом освобождают себя сами благодаря собственному мужеству и глубокому знанию психологии, а спецподразделения поспевают только к шапочному разбору. Думай, идиотка, думай, вспоминай, что там делали положительные герои и героини…
— А как же факты, Василий Евгеньевич? Гриша видел, как вы поднимались на третий этаж в тот вечер.
— Я никуда не поднимался…
— Поднимались. — Она заговорила быстро, по наитию, скороговоркой. — Те полчаса, с половины одиннадцатого до одиннадцати, на которые у вас нет алиби, — в них все дело. Охранник заметил, как вы ушли с дискотеки (это почему-то вызвало у него подозрение), и он решил проследить…
— Ничего подобного!
— Он застал вас… — Вот он, ключ к дверце, верный тон в разговоре-пародии то ли на допрос, то ли на исповедь… Она чуть привстала из-за стола и, глядя собеседнику в глаза, прошептала: — Он застал вас возле двери музея со шприцем в руках… Это ведь вы разбили там шприц?
— Что за бред!
— Признайтесь. Только мне — я ведь для вас не опасна, вы все равно меня убьете, а мне интересно… Что именно попало в Ромушкину экспозицию? Что такое страшное могли случайно обнародовать о вашем прошлом? Или — о вашей болезни?
— Заткнитесь, вы! Что вы себе вообразили?
— Эдик увидел вас. А вы увидели его — и поняли, что назад пути нет. Вы били, пока его череп не превратился в желе из мозгового вещества и обломков костей… Именно эту картину — коридор в полумраке и нелепая фигура в карнавальном костюме, в красном, как предвестник пожара, — видел Гриша Кузнецов.
Теперь и он стоял — еще более бледный и мокрый от пота, их разделял только кухонный столик. Рука с пистолетом непроизвольно опустилась — Майя смерила глазами расстояние: нет, не дотянуться. А нужно дотянуться.
— Вы не хотели убивать мальчика, хотели только поговорить с ним, но случая никак не представлялось. Когда мы с Артуром, Гришей, Лерой и Валей Савичевой ходили в супермаркет, вы следили за нами через витрину. Знаете, я бы вам посочувствовала: наверное, это было настоящей пыткой… Вам была невыносима мысль, что Гриша узнал вас и готов выдать. Особенно страшно вам было, должно быть, во время эксперимента (моя дурацкая затея) — еще чуть-чуть, и вас арестовали бы на виду у всех, на виду у вашего злого гения Бродникова…
Она улыбнулась ему — на этот раз ласково, по-матерински, постаравшись завладеть его взглядом и на время забыть об оружии в опущенной руке. Еще секунда…
— Послушайте. Если вы сейчас положите пистолет на стол, то мы вместе позвоним следователю, я обещала звонить ему каждый час. Все еще можно исправить: вас отправят в клинику, будут лечить… Ведь вы хотите избавиться от этого, верно?
— Лечить? Меня?! — выдохнул он с яростью, наливаясь кровью, точно раненый бык на корриде. — Как же я раньше не допер: это все устроила ТЫ! Бродников придумал, срежиссировал, а ты исполнила! Убийца!
Он рванулся вперед, опрокинув кухонный стол и впечатав ствол пистолета Майе под челюсть — холодный металл словно огнем ожег кожу, надавил…
Вот оно, время «Ч».
Она встретила его приемом ирими-нагэ, «броском встречным ходом». Никогда, ни на одной тренировке в спортзале, он не получался у нее так чисто и красиво. Восьмидесятикилограммовое тело школьного директора будто с разгона впечаталось в шлагбаум — ноги по инерции еще продолжали движение, а голова мотнулась назад, и он рухнул плашмя на спину, разбив в щепки некстати подвернувшуюся табуретку. Пистолет, чудом не выстрелив, отлетел в сторону — Майя рыбкой кинулась за ним, развернулась, держа оружие обеими руками перед собой (так делали все полицейские в кино). И торжествующе проговорила сквозь зубы:
— Лежать, гадина. Лицом вниз, руки на затылок. Пошевелишься — стреляю без предупреждения.
Она впервые держала в руках настоящее оружие — то есть способное вмиг, запросто оборвать человеческую жизнь. Причем гораздо быстрее и легче, чем затянуть узел на чьей-то шее или ударом палки раскроить череп (в спортзале, в прежней жизни — не в счет, там оружие останавливалось в двух сантиметрах от цели: грозная, но имитация).
Однако она не смогла — вот преступник пошевелился, наплевав на ее предупреждение, осторожно пощупал ушибленное плечо и сел, привалившись спиной к батарее. Майя не выстрелила. Он поднял красивую голову (вообще мужик красивый… если абстрагироваться от обстоятельств), увидел свой пистолет в чужих руках и криво усмехнулся:
— Ловко. Впрочем, я давно понял: от вас всего можно ожидать.
— Давно? Когда же?
— Когда увидел вас впервые, — из его горла вырвался нервный смешок. — Я тогда подумал: вот баба, в горящую избу войдет и коня на скаку остановит… Скачет себе конь, никого не трогает, радуется жизни, и вдруг — бац!
— А чего вы хотели? — зло спросила Майя. — Забыть все как милое недоразумение? Два трупа…
— Сколько раз повторять: это не я! — взревел Гоц. Майя повела стволом пистолета:
— Сидеть!
— Да сижу я, сижу… Идиотская ситуация. Как мне вам доказать…
— Вы выбрали самый действенный способ: вломились ко мне с оружием.
Он усмехнулся:
— Стали бы вы меня слушать, кабы не пистолет. Живо сдали бы своему приятелю-следователю.
— Теперь точно сдам, — кровожадно проговорила Майя. — Если нечаянно не пристрелю, а очень хочется. И главное, мне ничего не будет: любой суд признает самооборону. Ну, признайтесь, зачем пришли? Убрать свидетельницу?
Он попытался сесть поудобнее.
— Мне просто не к кому было больше…
— Прекрасно. После всего, что вы натворили…
— Я не убивал, — повторил он устало, внутренне уже сдавшись и ни на что не надеясь.
— Но вы заходили в дом, где живет Артур… Только не врите!
— Заходил, — кивнул Василий Евгеньевич. — Мне обязательно нужно было увидеться с Гришей. И с его отцом. Я только этой мыслью и жил те двое суток, пока меня держали в камере.
— Зачем? Черт возьми, зачем вы все время маячили у нас на виду — то возле магазина, то во дворе? Вы что, следили за нами?
— Следил, — легко признался он. — Только не затем, конечно, чтобы убивать. Мне хотелось только поговорить. Клянусь, просто поговорить, и ничего больше.
— Допустим. Дальше.
Его лицо с крупными чертами вдруг исказилось, будто поплыло.
— Дальше — кошмар. Натуральный кошмар, не дай бог кому пережить… В общем, зашел в подъезд, вижу — сбоку дверь в подвал, открыта, и свет…
— Свет горел?
Гоц снова кивнул.
