И как ответственный секретарь газеты, которого в любой редакции называют «начальником штаба», Вампилов был на высоте. Поэт Сергей Иоффе, исполнявший тогда обязанности его заместителя, вспоминал:
«Газетчики знают, что должность эта самая хлопотная: с утра до позднего вечера находишься в эпицентре редакционных событий, едва разделался с очередным номером, как на тебя наваливаются заботы о следующем — и нет этой круговерти ни конца ни края. Однако наш редактор сумел очень четко организовать работу секретариата. В помощь Вампилову он назначил двух заместителей. Один из троих приходил в редакцию рано утром, чертил макеты и отправлял их в типографию. Второй появлялся часам к 12, читал материалы и засылал их в набор — завтра ему предстояло с утра макетировать очередной номер. Третий же был в командировке. Так, чередуясь, мы давали друг другу возможность побывать там, где хотелось, не спеша поработать над облюбованной темой».
А было еще «Творческое объединение молодых» — содружество, которое Вампилов и его сверстники — начинающие писатели создали в Иркутске в начале 1960-х годов. Тот же Иоффе рассказывал:
«Мы часто выступали, в основном перед молодежной аудиторией — студентами вузов и техникумов, старшеклассниками, солдатами… Из многих таких встреч мне запомнились две — в университете и в библиотеке аэропорта… В библиотеке мы с Вампиловым выступали вдвоем. Увидев, что слушать нас пришли в основном стюардессы, я, помнится, стушевался и начал свое выступление как-то сбивчиво, сумбурно. Саня же был, как всегда, внешне спокоен, элегантен, говорил толково, а рассказами покорил аудиторию окончательно. Девушки смеялись, просили читать еще. Потом посыпались вопросы, а кое-кто не постеснялся даже высказаться… Особенно интересно говорили двое парней в летной форме. Один из них, когда мы возвращались со встречи в автобусе, оказался рядом с нами. Кажется, он взял на нас билеты, а потом то ли нас стал приглашать в гости, то ли к нам напрашиваться.
Я пожал плечами, многозначительно глянул на Саню: дескать, не слишком ли товарищ назойлив? Но Саня был, как видно, другого мнения. Он с готовностью откликнулся на предложение, условился о встрече и интуитивно оказался куда дальновиднее меня: впоследствии его связали с этим летчиком (а меня связывают и по сей день) добрые товарищеские отношения.
Меня вообще поражало, как легко он сходился с людьми. Его редко можно было встретить одного, почти всегда — в окружении приятелей. Я умышленно не пишу “друзей”, их у него (как и у каждого, наверно) было немного. А вот приятелей — хоть отбавляй. Такой магнитной силой обладал он, такой приветливостью и общительностью, что тянулись к нему буквально все.
А я снова представляю себе Вампилова в редакции, на его секретарском месте. В углу рта сигарета, дым лезет в глаза, и Саня слегка щурится. Перед ним макет очередной полосы. Курьер уже ждет, полосу пора засылать в типографию. Ну да Саня рисует макеты моментально!..
Что греха таить, Саня казался мне везучим, я убежден был, что все дается ему легко, без особых усилий. И можно себе представить, как удивил он меня однажды признанием: “Трудно пишется, очень трудно”. Я хорошо запомнил и эти слова, и выражение Саниного лица — удивленное, даже обескураженное: словно бы он и сам не ожидал, что ему может хоть что-то даваться с таким трудом».
В конце июля 1963 года Саня появился в Улан-Удэ как бы по праздной охоте, под выходной. Мы сразу навострились на Селенгу, повторить нашу давнишнюю рыбачью удачу. Собрались вчетвером: Юра Николайчук, окончивший университет годом позже нас, мой брат, офицер, Саня и я. Взяли бредень, удочки, провизию и махнули на такси километров за тридцать вверх по реке. Знакомый Николайчука, деревенский рыбак, снабдил нас лодкой, и где-то за полдень мы уже бродили по мелководью на противоположной от села стороне реки, у поросшего густым ивняком острова.
К полотну снасти ничего не приставало, разве что редкая сонная сорожонка, умещавшаяся поперек ладони, да ракушка, да заиленный прут. Побороздив речное лоно с час-два, мы бросили это пустое занятие и взялись за удочки. Но и они не дали улова; тишь и сонь, кажется, усыпили всякую рыбу, как и горячо дышащий песок, и кудрявую гряду кустов, и редкие расшиньганные облака. Развели в тенечке костер, сгоношили стол и за скатертью-самобранкой позабыли неудачную рыбалку.
Помню, как, глядя на текущую к дальним лесистым холмам сверкающую реку, Саня расспрашивал о местах, где в молодости жили его родители: до той же станции Загустай отсюда было рукой подать. Может быть, он представлял, как на этих берегах рыбачил его отец — о родительской страсти он, конечно, знал. Может быть, он жалел, что до сих пор, бывая на Селенге, не добрался ни до Загустая, ни до Мухоршибири, не посмотрел улочки, по которым ходил его погибший отец?
В тот приезд Саня открыл счет своим публикациям в Бурятии. Первой из них была новелла «Солнце в аистовом гнезде». Дата первой публикации ее во всех справочниках, даже в наиболее подробном биобиблиографическом указателе 2012 года, дается неверно. Указывается, что рассказ этот впервые был напечатан в газете «Советская молодежь» 8 сентября 1963 года. А на самом деле еще раньше, 7 августа того же года, он появился в газете «Молодежь Бурятии». Несколько позже, в октябре, мы перепечатали из первой книжки Вампилова его новеллу «На пьедестале».
* * *
В августе 1963 года Александр познакомился с юной девушкой Олей Ивановской, приехавшей из Братска в Иркутск поступать в университет. Он сразу дал ей шутливое имя — Алёша. С черноглазым, красивым, только что выпорхнувшим из школы подростком Алёшей можно было не стесняться своей нежности, запросто бывать у приятелей, шутить, дурачиться.
Скажем с самого начала, что это был для Сани счастливый выбор. Накануне самой тяжелой полосы своей творческой жизни он обрел понимающего и надежного друга, который все оставшиеся ему девять лет будет для него помощником и опорой, а после его гибели — приведет в порядок и опубликует все неизвестные читателю рукописи, станет инициатором или участником многих изданий, посвященных драматургу. Интересны комментарии Ольги Михайловны к сочинениям мужа и короткие, разбросанные в разных публикациях воспоминания о нем — эти мемуары очень живо и талантливо написаны. Без них не обойтись и в нашем рассказе:
«Я вспоминаю лето 1963 года. Я еду учиться в Иркутск, впереди взрослая, такая самостоятельная жизнь.
Старинный сибирский город Иркутск в те годы был полон какой-то необъяснимой прелести. Новое и старое существовало, не мешая, а дополняя друг друга. Деревянные резные наличники домов, мощеная улица, ведущая к университету, чугунная ограда набережной Ангары, театры, институты… Погожее лето, какое бывает только здесь и нигде больше…
С Сашей мы встретились и познакомились случайно у одного иркутского поэта, у которого моя подруга оставила свой чемодан. С этого-то все и началось, закружилось, помчалось… Как я сдавала экзамены, одному Богу известно. Бесконечные свидания, хождения, гуляния… С того времени сохранилась короткая записка: “Оленька, меня срочно отправляют в командировку. Прошу прощения — иногда обстоятельства сильнее нежных чувств. Что делать? Попробуй не сердиться. Мой телефон 30–33. Саша”».
Прозаик Дмитрий Сергеев оставил интересную новеллу (по-другому затрудняюсь назвать) — психологическую, живо рисующую поведение драматурга в важные для него минуты. Название ее — «Женитьба Вампилова»:
«Жили мы тогда неподалеку друг от друга в Глазково, на левом берегу Ангары: Саня Вампилов вместе со своей матерью и бабушкой в двухкомнатной квартире, принадлежащей его брату Михаилу, который, будучи геологом, большую часть времени проводил в экспедиции; мы с женой и моей матерью занимали две небольшие комнаты в доме поблизости от вокзала. Встречались чуть ли не ежедневно. К этому времени я уже хорошо знал некоторые привычки Сани. Он был типичная сова, даже в двенадцатом часу утра его можно было застать спящим.
В этот день, по его меркам, он появился у нас очень рано, не было еще десяти часов. Выглядел озабоченным и усталым.
— Что случилось?
Уловив тревогу в моем голосе, Саня мгновенно преобразился, на лице появилась улыбка.
— Ничего. Я к вам по делу. Есть предложение прокатиться в Новоленино.
К этой поре у Сани уже была своя однокомнатная квартира в новой пятиэтажке на окраине самого неуютного предместья Иркутска. Он там почти не жил, предпочитая квартиру своего брата, откуда связь с центром города была намного проще. Я подумал: ему нужно зачем-то побывать на квартире, может быть, там стряслось неладное. Оказалось — другое. Прокатиться в Новоленино он звал нас обоих, с женой, на роли свидетелей регистрации своего брака с Ольгой.
Церемония проходила буднично в казенной обстановке унылой советской конторы, в каковую был превращен некогда живой и, наверное, уютный бревенчатый дом. Застоялой скукой разило от его пустых стен, от массивного канцелярского стола и скрипучих стульев с изношенной, бесцветной обивкой, от угрюмого лица чиновной дамы, которая куталась в пуховую шаль. Озябшая женщина пребывала в мрачном настроении, возможно, по причине, косвенно связанной с тем, что ей предстояло исполнять. Сухо встретила жениха и невесту и нас, свидетелей, невнятно что-то ответила на наше приветствие. Улыбка на Санином лице погасла. Оля, в этот момент еще больше, чем обычно, похожая на девочку-подростка, и без того робеющая, сделалась вовсе скованной. Мы, свидетели, не нашли слов, чтобы хоть чуточку разрядить напряжение.
