его спутнике — нескладном, неладном — фильтры смотрелись… как едва дозволенное. Выпь перехватил взгляд, неверно истолковал и стянул ворот куртки.
Третий мысленно отвесил себе затрещину, обозвал бабой и торопливо спросил:
— А ты видел ее, что ли?
— Ага.
— Заметно, — не сдержался Юга.
О нако он был наслышан от частых гостей — сдавленным шепотком на ухо, злой сказкой на грядущее бессонье.
Цепь мертвой тяжестью, туго лежала на волосах, холодила спину, давила шею. Настроения это не улучшало. Для бодрости, для скорости разделили на двоих непрозрачный напиток из странной светлой банки, врученной тем же Гаером из той же сумки. Горький — почти до тошноты.
Немного отдохнули, сидя бок о бок и в обоюдно-спетом молчании наблюдая расцветающий, набирающий краски Полог.
Выпь одолевали дурные предчувствия. Почти как тогда, на черной улице Черного Городца. Накатывало волнами. Чередой. Страх. Неуверенность. Сомнения. Безнадежность. Снова страх. Но вслух делиться опасался: с Юга сталось бы жестко высмеять.
Осторожно посматривал. Третий явно тяготился свежей цепью в волосах, непривычным, неприличным ему, свободой любимому, украшению. Не жаловался, только морщился изредка. Зеленые бусы на открытой шее горели в такт глубокому огню на дне глаз.
— Не мерзнешь?
— Не твоя забота, — привычно огрызнулся Юга, но тут же, виновато вздохнув, извинительно толкнул в бок, — привычка, чтоб ее. А что, согреешь?
— Ага. Куртку могу дать.
— Ах, пастух, ты меня разочаровываешь…
Далеко, на краю видения, прошли спиценоги.
— Пора.
Выпь направился к своему тахи, но Юга опередил его одним прыжком:
— Ну, чего уставился? Моего возьми, я его укатал до серой смирности, теперь без интереса.
Выпь растерянно кивнул.
— Спасибо.
Облюдок лишь рассмеялся, седлая брыкливого, чужого скакуна.
Всего пути, по словам вердо, было меньше длины, если быстро и без лишних остановок. Ближе, к Городцам и станам, корабеллу Гаер не подводил, берег от любопытных глаз. И то сказать, едва ли чем правым промышлял, с такой-то внешностью и речами. Особых для разгона предусмотрительно накачали чем-то тонизирующим, те едва не звенели от силы и скорости.
Проносились мимо Провалов; уходили за спину стеклянные деревья, отягощенные зрелыми плодами цветного и прозрачного стекла; равнодушно не замечали путников пасущиеся, тяжелобокие кармины; раза два вдогон пускались пыльники, да отставали почти сразу же.
Юга про себя радовался сноровке Выпь в ориентировании на местности — пастух держал путь в голове, твердо представлял направление, точно знал место прибытия. Сам он, стыдно сказать, заблудился бы очень скоро и качественно.
Ближе к зенице ока тахи донесли всадников до охотничьих угодий нако. Остановились: уши забила тупая, пронзительная до боли тишина. Особая не терпела соперников.
— И как ты с ней свиделся в первый раз? — глухо кашлянув, поинтересовался облюдок.
— Случайно, — коротко ответствовал Выпь, привстал в жестком седле и окинул взглядом мерцающее под Пологом недвижное пространство.
Луг. «Лужок», как бесстрашно прозывали его оставшиеся в живых.
Помнится, когда Выпь вызволял любопытные овдо из плена не менее любопытной нако, луг был значительно меньше. Впрочем, совсем не обязательно, что перед ними та самая особая.
Нако была болезнью, гнилью, поражающей Провалы — из самой глубины. Особая просачивалась в исток, выходила наружу, по пути делая воду негодной для жизни, приспосабливая ее под себя. Выливалась и растекалась, затапливая ближайшие земли, затягивая кожу Хома Сиаль хрусткой, стеклянно-тонкой пленкой.
Ее нельзя было обойти.
С ней можно было сыграть.
— Сыграть? — удивился Юга. — Ай, или она девчонка сопливая?
— Она любит игры. И я бы не советовал тебе называть ее девчонкой.
— Когда ты такой серьезный, у меня все волосы дыбом, — фыркнул облюдок, спешиваясь.
Выпь промолчал.
Тахи пришлось вести в поводу, особые упирались, чуя опасность, но сущеглупые всадники упрямо тащили их за собой. Под ногами тихо похрустывала корочка земли.
Когда до блестящей пленки осталось несколько шагов, пастух знаком велел спутнику остановиться.
— Я говорю.
Юга нервно провел языком по острой кромке зубов, но кивнул. В порядке исключения говорить за себя он позволял исключительно Выпь.
Второй, ступая тихо и осторожно, приблизился вплотную к блестящей глади. Медленно опустился на корточки, разглядывая утопленное, застекленное отражение Полога. Коснулся пленки.
Спустя пять сорвавшихся с пальцев капель сплошное зеркало тихо плеснуло, разнимаясь вскрывшейся раной:
— Привет.
— Привет, — Выпь повернул голову.
И увидел нако.
Она смотрела из воды, выступив над поверхностью по пояс. Женское спелое тело, пышная грудь, белая кожа. Темные, слипшиеся, редкие волосы. Округлое лицо с мягкими, будто чуть подтаявшими чертами.
Как всегда, ее было трое.
Говорила одна, слушала вторая, смотрела третья.
Юга за его спиной — Выпь знал наверняка — подобрался, стискивая поводья замерших тахи.
— Ты пришел поиграть со мной? — голос был тонкий, совсем дитячий.
Страшный в контрасте с вылепленным телом.
— Ага.
— Как хорошо! — мокро хлопнула в ладоши, пожаловалась. — А то мои старые игрушки совсем сломались.
Старые игрушки. Те, кому не повезло.
— Во что бы ты хотел сыграть, Выпь?
Он не называл своего имени, но она его знала.
— В три ответа, — быстро откликнулся пастух.
Тройница задумалась, играя с недвижной водой, расчерчивая, разрезая ее странными узорами. Линии таяли не сразу — держались, бледно горя тухло-зеленым.
Та же застоявшаяся тишина; глубокое, тщательно контролируемое дыхание облюдка.
— Согласна. Но, Выпь, с тобой я уже играла. Теперь хочу с ним, — мокрая рука указывала на Юга. — Идет?
Выпь нахмурился, собираясь торговаться, но Третий в два шага оказался рядом
— Идет!
— Замечательно! Начнем.
И плеснула в ладоши.
Твердь под ногами Выпь зыбко просела, и, не успел он и мать помянуть, как с головой ушел под воду.
— Это первый вопрос, Юга, — нако улыбнулась, показывая тонкие, желтые иглы зубов. — Игра началась!
Юга моргнул. В широко раскрывшихся глазах удивление быстро поглотила здоровая злоба.
— Ну, хорошо, — глубоко вздохнул, — так, и кто у нас не хотел учиться плавать?
И прыгнул, головой вперед в недвижное нутро луга.
***
«Зачем тебе это? К чему тратить жизнь, вам все равно разойтись, за него ты не в ответе, да и он тебе никогда не откликнется. Что делаешь? Остановись…»
Он остановился — путь делила прозрачная, словно стекло, крепкая преграда. Облюдок толкнул ее руками, царапнул, ударил, разбивая костяшки. Вода смягчала движения, делала сонными и тягучими…
«Ты же всегда сам по себе был, так почему вдруг меняешься?»
Юга мотнул головой, стягивая цепь и дозволяя волосам расплыться чернильным маревом.
«Жалеть будешь…»
Стекло треснуло.
***
Изнутри луг был прозрачен и холоден, до зубной ломоты. Выпь чудом не захлебнулся в первый же момент, и пытался выбраться, выкарабкаться на поверхность. Вода держала в мягких тисках, ноги стреноживала длинная, тянущаяся с глубины трава.
Кажется,
