— Не знаю, — честно ответила я и даже не удивилась, что Наташку выгнало на улицу при такой беспогодице, когда у неё теперь холодильники всегда забиты едой, которой хватит до второго пришествия, а детей её ходят учить на дом самые дорогие учителя. — Так. Звёзды.
При чём тут были звёзды, я и сама не поняла, но в небо посмотрела, конечно, никаких звёзд там не было, был, кажется, октябрь, и ранний тёмный вечер, внизу был сумрак, а вверху как-то бело и что-то там, тяжёлое и мрачное, клубилось, ведь был же страшный ветер, почти ураган.
— Какие-такие звезды? — прокричала в ответ Наташка и тоже взглянула в небо. — Ты смотри, осторожнее с этими звездами, — очень серьёзно сказала Наташка, — а то, и правда, улетишь. — И пошла, будто только для этого мы и встретились, будто никакого ветра вокруг вовсе не было, спокойно и твердо.
Наташка знала, о чем говорит. Став неожиданно богатой, только этими звёздами она всех и утомляла, слова от неё нельзя было добиться запросто, без непременных астрологических комментариев. Весь дом свой Наташка завалила тогда книжицами на эту тему, а потом неожиданно впала в необъяснимую хандру и решила немедленно либо покончить с собой, либо развестись с мужем.
И почему-то мне показалось, и про меня она всё теперь знает.
Дело в том, что после того, как у нас с тобой ничего не случилось, я потеряла Большую Медведицу. Её просто не было больше в моём, всегда звёздном окне. Я позвонила даже в планетарий и спросила, куда могло подеваться такое большое созвездие, ведь стороны света не могут перемениться, и окно моё по-прежнему смотрит на северо-запад. Мне объяснили что-то про облачность и градусы смещения. При всём при этом ты приходил ко мне и так же стоял у моего окна. Я всё ждала, когда ты вспомнишь про Большую Медведицу. А ты не вспоминал, не замечая, как мучительна мне эта беспамятность.
Но я не обижалась. Что-то неправильное происходило со мною. Чем дольше я не видела тебя, тем радостней и легче мне было жить. Хоть жизнь
с каждым днём становилась всё более невыносимой. Люди всё ожесточеннее судили друг друга, они заставляли судить и других. А я не могла. Порой мне становилось очень тяжело, ведь это длилось годы: люди всё о чём-то кричали, друг друга и всех во всём обвиняя. И чем громче они кричали, тем чаще я вдруг оказывалась рядом с тобою на наших золотых качелях.
Неслышно позванивали лёгкие качельные цепи, ты молчал, и молчала я, и небо, уже знакомое нам и нам родное, нас с тобою как своих принимало, и мы раскачивались, раскачивались, а Большая Медведица, улыбаясь, сверху смотрела на нас. Я в ответ ей всегда улыбалась, а кричащие люди вокруг вдруг замолкали и смотрели на меня как на безумную.
— Привет, — говорил ты, реальный, неожиданно всегда появляясь.
— Привет, — испуганно и недоуменно отвечала я, потому что меня рядом с тобою в эти мгновенья вовсе не было.
В эти мгновенья я одна сидела на наших с тобою качелях, мне было особенно больно и одиноко, ведь голос твой доносился до меня словно бы снизу и издалека. Я никак не могла понять, о чём ты говоришь со мною и что тебе от меня нужно, я отвечала тебе запоздало, лениво и невпопад, судила тебя, капризничала и грубила. Ты читал мне свои новые стихи, я не слышала их, но говорила, что они очень слабы. Ты обижался и уходил, а я заболевала на несколько дней. Порой, не вытерпев боли, я звонила тебе, чтоб услышать, быть может, про Большую Медведицу. "Не будь навязчивой", — ты этого никогда не говорил, но я всегда это слышала. А мне в такие дни нужно было непременно хоть кому-нибудь о ней рассказать, и о тебе, конечно. Не знаю, почему я шла тогда к Наташке, наверно, потому, что она тебя не знала.
— Наташ, я, кажется, влюбилась, — говорила я Наташке.
— Опять, — говорила она. — И опять безответно. — Наташка меня жалела. — Ну, расскажи.
И я рассказывала. Что может быть банальнее рассказов про человеческую любовь? Встретились он и она, и полюбили друг друга, но есть непреодолимые препятствия, которые им надо преодолеть, чтоб быть всегда вместе, иначе один из них, что означает — оба они, погибнут. Я очень красиво умела рассказывать, и Наташка верила мне, не догадываясь, что речь идёт всегда об одном человеке.
— И какие же теперь непреодолимые препятствия? — всякий раз спрашивала она.
— Они есть, — очень серьёзно отвечала я. — Мы с ним, как полагается, гуляли под звёздами, а он их не видел, он даже ни разу не вспомнил про Большую Медведицу. Чего можно ждать от человека, который не видит звёзд? — Мне становилось только хуже от своих рассказов, от этих разговоров, я каждый раз всё сильнее раскаивалась, зачем иду, зачем говорю.
— Ты ведь знаешь, что я тебе скажу, — говорила Наташка.- Главная твоя беда в том, что ты всё хочешь понять. А женщина должна жить сердцем. Сходи в церковь. Это очень опасно — видеть в звёздах больше, чем в них есть на самом деле!
— Ты всегда всех куда-нибудь посылаешь, не к астрологу, так в церковь, — судила я при этом Наташку и всё сильнее злилась, зная, что она права.
Она давно уж выбросила все свои книжицы про звёзды, окрестилась сама, мужа и детей окрестила, теперь они всей семьей соблюдают посты и другие православные обряды. Да ведь я-то крещена во младенчестве и знаю, как надо серьёзно, и строго, и чинно, безгрешно и чисто идти к церковь, меня этому учила мама. А я?
И я пошла. Вчера? Да, это было вчера. Я стояла в маленькой полутёмной церкви, холодной и бедной. Радостные старушки в толстых шалях истово крестились. Священник был молод, русоволос и светлоглаз. Наверно, он этого не читал в те мгновенья: "… и станут едина плоть, един дух…", он просто пел, высоко и легко: "величЕгт душе моя Госпо-ода… и возрадовася дух мой о Бозе Спасе моем…", обходя с кадилом наше небольшое собранье. Вот эта волна, ощутимая физически: и аромата, и воздушного движения, и звука, приблизилась ко мне, вот она меня коснулась…
И слезы мои были безмолвны, их было много, я их не прятала. Будто камешки или льдинки, скатывались они с души, как с горы, по моим много лет сухим щекам. И освободившая, пусть ненадолго, душа сама собою заговорила. "Господи, — говорила она. — Прости меня, Господи. Благодарю Тебя за то, что столько лет всё это у меня было. Благодарю Тебя, Господи, что всё это у меня есть".
— Привет, — сказал ты, когда я, выйдя из маленькой церкви и пройдя по морозной и тёмной декабрьской улице, свободная, радостная и лёгкая, как никогда прежде, вступила в жёлтый тёплый круг фонарного света на тропинке, ведущей к дому. — Где бродила та, что спит под Большой Медведицей? Где она бывала?
— Она бывала в церкви, — очень серьёзно ответила я и тогда только в голос заревела. — Оставь, пожалуйста, свои глупые шуточки.
И слезы уже не катились и не скользили по моим горящим щекам, они застывали на них, не пролившись. И ты в ответ ничего не сказал. Ты снял перчатку и тёплой ладонью убрал льдинки с моего лица, потом горячими губами гладил мои щёки, не давая образоваться на них новому льду и говорил:
— И вдохновенно будешь каяться… Молитву Господу творя… Смотря, как ангелы слетаются… На свет ночного фонаря…
— Когда ты это сочинил? — спросила я.
— Это было вчера, лет пятнадцать назад… — легко ответил ты и добавил вполне серьёзно: — Ты возьмёшь меня завтра в церковь?
А я не знаю. Я больше уже ничего не знаю: зачем это всё было и было ли оно: широкое поле, чёрный лес, и маленькое тихое озеро, и тёмное небо, и Большая Медведица, и Наташка, и страшный ветер. Я только знаю, что никакого времени не хватит, чтоб я успела тебе про всё про это рассказать.
ВАДИМ ТЕРЁХИН
"И НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТЬ…"КОСМОДРОМ
Я отчётливо помню суровый простор Казахстана, одинокое эхо и редкую тень, перспективу юной жизни сословия Марса, военного клана, обретающей навык секретный в песках терпеливо.
Там и солнце, слепящее днём, протекает сквозь крыши. Пыль безмолвия жёлтого гложет любые дороги. Бессловесные звёзды и царствие Божие ближе, и под ним Серафима по-прежнему ищут пророки.
Беспокойным трудом, результатом бессонных стараний привлечённых судьбою людей неумело и слепо запрокинул лицо из металла космический странник, очарованный промыслом тайным бездонного неба.
Он мучительно ждёт, но до срока спокойно и тихо во владеньях раздольных степного Аллаха и бая. Только дрогнет земля, и сего персонального лиха златотканый огонь в приходящую вечность сливая.
ТЕРЁХИН Вадим Фёдорович родился в 1963 году в пос. Песоченский Суворовского р-на Тульской области. Закончил Казанское высшее военное командно-инженерное училище Ракетных войск и Литературный институт имени М. Горького. Служил на космодроме Байконур, работал учителем, журналистом, специалистом по общественным связям. Член Союза писателей России. Автор стихотворных сборников "Прозрачное время", "Разочарованный странник", "Стихотворения". Живёт в Калуге
