И вдруг мобильник затренькал. Негромко, приглушенно, будто стесняясь беспокоить. И Глебка услышал не сразу.
Не понимая, кто бы это мог быть, заранее не слишком довольный ненужным беспокойством, он нажал кнопку, поднес аппарат к уху. Сказал:
— Слушаю.
— Глебка! — позвал его кто-то издалека хрипловатым голосом, и все в нем оборвалось. — Глебка!
И это был голос Борика. Как тогда! Когда он позвонил последний раз из плена!
— Глебка, — сказал издалека родной голос и спросил: — Ты узнаешь меня?
— Да! — крикнул Глеб, вставая.
— Не клади трубку, — велел Борик издалека.
— Да, — сказал Глеб.
— Иди к двери!
И Глеб пошел. Краем глаза он видел, как бабушка и мама тоже приподнимаются вслед за ним, будто поняв, что должно произойти что-то очень важное. И, конечно, страшное. Потому что только от страха, даже от ужаса, человек без пяти минут семнадцати лет вдруг бледнеет и на лбу у него начинает серебриться потный бисер, шагает медленно, одеревеневшими ногами к двери, в одной руке телефон, прижатый к уху, а вторая протянута вперед — будто он двигается к мине замедленного действия. К взрыву, который неизбежен, к беде, которую не отвести.
— Идешь? — спросил Борис из далеких далей.
— Да, — ответил Глебка. Он только этим кратким словом пользовался. И от этого становилось страшно женщинам. А сам он уже давно заледенел.
— Подошел? — спросил Борик.
— Да.
— Теперь тихонько толкни дверь! Очень тихонько! Потом распахни ее пошире.
Глебка отворил дверь, и перед всеми перед ними в полумраке сеней оказалась Марина.
Она стояла в черном и длинном платье.
На голове ее был по-крестьянски повязанный простой черный же платок. В руках она держала большой белый сверток. И протягивала его вперед, через порог.
Будто из полутьмы неясной жизни, к свету и теплу она протягивала им дитя.
Глебка рванулся вперед, скинув телефон в карман.
Он схватил сверток, будто самую долгожданную братову весть.
Потом отступил назад, внося его на вытянутых руках.
Сразу же, без всяких пояснений, явилась ему картина: он несет на спине маленького человечка, подпрыгивает и даже ржет, подражая коню, как когда-то Борик, и скачет в старый парк, где по весне на землю садятся неумелые слётки.
И вдруг до смешного ясной предстала ему его собственная грядущая жизнь.
Он просто станет защищать таких вот детей. Вот этого малыша, например, которого принял на руки, — есть ли такая профессия? Ведь должен же кто-то надежный и верный спасать и сохранять слабых и малых! Сказала же Ольга: не ловить, а защищать!
11
Эй, жадные вороны, кошки и собаки, глупые мальчишки и пьяная нечисть! Брысь! Отойдите от птенцов.
Они взлетят сами, поднимутся на крыло, только надо подождать немного. Набраться терпения.
Не полениться — охранить их и уберечь, они же беззащитны, точно малые дети.
А вы, малые дети, не бойтесь! Ведь каждый из вас взрослеет за чьей-то спиной.
12
Если бы, если бы, если бы…
ЛЮБОВЬ НИКОНОВАВЫСШАЯ СИЛА* * *
Вот место, где наши когда-то
сражались Иваны. Земля залечила
войной нанесенные раны. И вечные степи,
и пыль на дорогах, и гравий Не помнят тяжелого шествия
сумрачных армий. Лишь движутся тучи по небу
подобием строя. И как здесь увидеть
минувших сражений героя?
Вдруг, белый, как лебедь,
он выплыл из тучи свинцовой, И был ослепителен лик
Благородно-суровый. То воин, как ангел,
стоял над равниною ржавой С прижатою к сердцу,
средь молний горящей державой. И жертвенно
силу стихии враждебной гасила Его безоружно-открытая,
высшая сила.
НИКОНОВА Любовь родилась и провела детство в Поволжье. В Кузбассе живёт с 1966 года. После издания первой книги стихотворений (1974 г.) у неё вышло ещё 15 книг. Она постоянный автор нашего журнала. Член Союза писателей России с 1985 года
ШКОЛЬНЫЙ САД
Каким бы я был в сорок первом году? Я рос бы, как деревце в школьном саду. Я был бы наивен, как в речке вода, И в девочку Свету влюблен навсегда. И были б для чувств моих даже тесны Цветущие дни предвоенной весны.
Каким бы я был в сорок третьем году? Я знал бы, за что я сражаться иду. И школьного сада живительный шум Пред первой атакой пришел бы на ум. И девочки Светы распахнутый взгляд Смотрел бы мне в душу и вёл через ад.
Каким бы я был в сорок пятом году? Я вновь оказался бы в школьном саду. Отвыкший от мирных созвучий солдат, Я долго бы слушал лепечущий сад. И робко бы трогала Света, жена, Добытые в пекле войны ордена.
ВИТЯЗЬ
Тебя я должен, милая, беречь.
Для этого даны мне щит и меч.
Ни Змей Горыныч мрачный, ни Кощей
Не тронут светлой красоты твоей.
В сраженье на Калиновом мосту
Я отстоял любовь и красоту.
Защита очага и алтаря — Забота воина, удел богатыря. Я, витязь с человеческим лицом, Стою с любимой в храме, под венцом. Да будет этот брак благословен — Без страха и упрека, без измен!
Нам жить и жить на добром берегу, Где расцветают розы на снегу, Где отражаются в зеркальных облаках Супруги с малышами на руках.
Но это счастье должен я беречь. И потому даны мне щит и меч.
ДОЧКИ-МАТЕРИ
Твой поезд уходит в Россию все глубже. И пристально-долго вослед Смотрю я глазами внимательной дружбы И вижу мерцающий свет.
Все ближе святыни, все ближе твой Север, И там, в Вологодском краю, К иконке прильнув нескудеющим сердцем, Ждет матушка дочку свою.
Как чисто пространство, как строго и ясно… Блистает, мерцает страна, Любовью дочерней светла и прекрасна, Молитв материнских полна.
А поезд мелькает под сводами радуг, Минуя столицы и глушь… И царствует в мире незримый порядок, Открытый для любящих душ.
* * *
He могу подтвердить я, что осень — в бреду, Не могу я сказать, что она — в лихорадке. Кто болезни в Божественном видит саду, Бьется сам зачастую в припадке.
А здоровье души — изливается вширь Иль восходит в просторные выси, Где бессмертные силы читают Псалтырь И плывут абсолютные мысли.
И оттуда приходят дожди и снега
И меняют земное убранство.
Как лампады, в рябинах горят берега.
Свет покровский вступает в пространство.
И проникнуты свежим сознаньем миры. Принимает природа с любовью Этот пушкинский праздник осенней поры — Русский холод, полезный здоровью.
* * *
Поется лучшее всерьез. Играют чувства, будто вина. На сцене буря красных роз И белых хризантем лавина.
Ах, в этом голосе тоска Смешалась с радостью безумной. Быстрей минут летят века Под звон гитары семиструнной.
Зеленое, как трын-трава, Веселье плещется волною. И плачут вечные слова: "Не уходи, побудь со мною…"
И голос, золотом горя,
Азартно спорит с тьмой железной.
И невечерняя заря
Над сценой светит, как над бездной.
ВАЛЕРИЙ ШАМШУРИНВСЁ НАСЛЕДИЕ ТВОЁ…ВРЕМЕНА
Слева направо, справа налево — В общем-то разницы нет. Лист опадает с усохшего древа, С древа познанья, мой свет.
Зря перелистаны Четьи Минеи, Зря совершался обряд. Всё суетливей, а значит — темнее В мире становится, брат.
Козни за кознями — экое диво, Мусор копился давно. И докатилось уже до обрыва Бывшего сруба бревно.
Справа налево, слева направо Хлещет невзгодой косой. Все-то посулы, восторги все, право, Будто трава под косой.
ШАМШУРИН Валерий Анатольевич родился 19 марта 1939 года в городе Агрызе, в Татарстане. Окончил историко-филологический факультет Горьковского государственного университета им. Лобачевского. Автор более 30 книг стихов и прозы. Лауреат Большой литературной премии России. Почётный гражданин Нижнего Новгорода. Секретарь правления Союза писателей России. Живёт в Нижнем Новгороде
* * *
Георгию Рунову
Деревенька в поле Асино, Дремота да глухота. Золотые кроны ясеня Осеняют те места.
К ним сентябрьскими дорогами (Боже, ты уж нас прости!) Даже с думами высокими Не проехать, не пройти.
Ох, ты вся с резными ставнями, Со скворечниками сплошь На саму себя оставлена И сама собой живёшь.
Ситуация обычная В гробовые времена: Доживаешь, горемычная, Словно брошенка жена.
