Ему больно, и мне плевать на причины. Ему больно, а я люблю его, и я не хочу, чтобы ему было больно. Но я никогда не умела утешать, не умела находить добрые и ласковые слова, не умела угадывать, что человеку нужно сейчас услышать.
А всё, что я могу...
Даже когда я встала с кресла, Лод так и не повернул головы. Может, подумал, что мне не понравился его ответ. Может, решил, что я ухожу.
Наверное, поэтому он едва заметно вздрогнул, когда я, прижавшись сзади к его спине, обвила его шею руками.
Я обняла его молча. Просто обняла, уткнувшись носом в его волосы, цвета мокрого песка, легко и горько пахшие полынью. Застыла так - не поглаживая, не напрашиваясь на ответную ласку, ничего не говоря. Просто потому, что сейчас это был единственный способ, которым я могла дать ему хоть капельку тепла; и я знала, что он не поймёт это превратно.
Он никак не реагировал. Да я и не ждала реакции.
Наверное, поэтому настала моя очередь вздрогнуть - когда он, перехватив мою ладонь своей, порывисто прижал её к губам.
Они коснулись моего запястья, с внутренней стороны, там, где бьётся пульс. Не торопясь отпускать. Он не сказал ни слова, но в этом жесте я отчётливо расслышала... даже не 'спасибо', а - 'ты удивительная'. Непроизнесённое, невысказанное, абсолютно ясное. И под кожей вновь растеклась жаркая, предательская слабость, и время, как и мир, стыло в оцепенении секунду, другую, третью - или прошло уже десять, или это одна длится столько, что кажется мне вечностью...
...и в тот миг, когда я поняла, что происходит - Лод резко разжал пальцы, а я рывком отстранилась. Одновременно, синхронно.
Как и многое из того, что мы делали.
Те несколько мгновений, в течение которых я возвращала сбившемуся дыханию привычный ритм, он просто сидел. Спиной ко мне. Не шевелясь.
А потом, повернувшись, заглянул в моё лицо - без тени смущения, без тени неудобства. Так, словно ничего не случилось.
- Знаешь, я часто вспоминаю те истории, которые ты рассказывала Кристе, - произнёс Лод. Обычным дружеским тоном, явно решив сменить тему. - Когда вы с ней учили риджийский.
Момент незаконной, неправильной нежности миновал. И сейчас, глядя в спокойное лицо Лода - мне вдруг трудно стало поверить, что он вообще был.
И с чего меня так пронял обычный поцелуй руки? Нафантазировала себе невесть что. Не мог же Лод действительно никак не отреагировать на то, что я сделала. Это был просто жест благодарности. Вполне целомудренный.
Вот и всё.
Но мне стоило некоторого труда отмахнуться от шепотка, вновь зазвучавшего в моей голове. О том, что колдун не мог не знать, как этот поцелуй подействует на меня - как и трогательное 'наша девочка', - и что это прекрасный способ поддерживать мою милую иллюзию, что меня не просто используют.
Нет, уж лучше и правда думать, что ничего не случилось.
- Истории... а, книги, которые я ей пересказывала? - взяв себя в руки, я села обратно в кресло. Очень постаравшись, чтобы мой голос тоже звучал не дружелюбнее обычного. - Так ты нас подслушивал?
Он усмехнулся:
- Ты говоришь так, будто для тебя это неожиданность.
И правда. Что это я.
- Слушать их... было так странно, - Лод качнул головой. - Твои предшественники говорили, что в вашем мире придумывают такие истории. Не научные труды, не летописи реальных событий, а просто истории. Людей, которые никогда не жили, и их приключений. И это записывают... печатают... в книгах, чтобы другие тоже могли это читать.
Колдун говорил об этом так, словно обычный человек, вдруг столкнувшийся с магией.
Забавно... для меня этот мир - сказка, о которой я читала в книжках, но для него таковым был наш.
- Да. Именно так, - я кивнула. - Неужели у вас нет тех, что сочинял бы... легенды, сказки?
- Легенды - да. Но они либо повествуют о богах и сотворении нашего мира, либо основаны на том, что точно было когда-то. И сказки есть, только они короткие. Либо страшные, либо поучительные. Совсем не такие... масштабные, как те истории, о которых говорила ты. Их не видят смысла записывать, только облекают в песни... у вас же есть песни?
- Конечно. И стихи.
- Стихи?
- Ты не знаешь? Это... как если из песни убрать музыку. Оставить только слова.
- Но песни ведь не звучат без музыки. Не производят впечатления. Если не умеешь петь, проще просто пересказать ту историю, о которой они сложены. Своими словами.
- О, стихи производят впечатление. Ещё как. И с ними не работает 'просто рассказать'. Там зачастую... нет истории, нет чёткого сюжета. Чистые эмоции. И пересказывать, о чём они, напрасная трата времени. В таком-то виде они уж точно не произведут никакого впечатления.
- Нет истории?
В кои-то веки я видела, как глаза Лода ширятся в изумлении.
Я растерянно пощёлкала пальцами, едва ли не впервые в жизни жалея, что я не гуманитарий. Они-то наверняка сумели бы облечь объяснение в красивые слова - и рассказать о поэзии с таким же воодушевлением и восхищением, с каким я готова вещать про формулы.
Однако какой открывается простор для деятельности, если мы переживём эту передрягу и благополучно добьёмся мира. Учитывая, что я хотя бы приблизительно представляю, что такое печатный станок, и то количество литературы, которое хранится в моей голове... да и мои научные познания наверняка позволят привнести в Риджийский быт много полезных вещей. Нет, к сожалению, я вряд ли сравнюсь с некоторыми попаданками из книжек, которые невесть откуда знали всё на свете - от швейных премудростей до устройства двигателя внутреннего сгорания - и затевали техническую революцию, разом двигая средневековое королевство лет на шестьсот вперёд; но я действительно знала многое.
Однако всё это, конечно, только в том случае, если я вдруг не вернусь домой.
Вдруг.
- Проще показать на примере, - сдалась я. - Хочешь послушать мои любимые?
Лод кивнул, и я прокашлялась, стараясь не чувствовать себя на уроке литературы - потому что всегда смущалась и терялась, становясь объектом всеобщего внимания, а посему читала стихи абсолютно отвратительно. Хоть и получала свои пятёрки. Но общество Лода не заставляло меня ни смущаться, ни теряться, и ему я могла читать не то, что требовалось по школьной программе, а то, что мне действительно хотелось прочесть.
То, что мне действительно близко.
- Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух. Да, таким я и буду с тобой, - начала я: негромко, без намёка на театральный пафос, почти так же, как говорила, - не для ласковых слов я выковывал дух, не для дружб я боролся с судьбой...
Мне всегда нравился Блок. А этот стих - особенно. Отчасти из-за строк про открытую и детскую душу, которой суждено было сгореть.
И когда я закончила, Лод ещё долго сидел, молча глядя куда-то поверх моего плеча.
- Да. Теперь я понимаю, - произнёс колдун потом, тихо и непривычно мягко. - А ещё?
Надо же. Кто бы мог подумать, что наш мастер шахмат окажется ценителем поэзии.
Впрочем, про меня тоже вряд ли можно было такое подумать.
И я, улыбнувшись, читала ещё. Про мертвеца, которому нелегко притворяться живым и страстным среди людей, про второе крещение, что обратило моё сердце в лёд, про ребёнка, плачущего о том, что никто не придёт назад. И пусть Лод не знал многого из того, о чём я говорила, но ничего не спрашивал, и я знала, что он всё понимает и так: интуицией, сердцем, душой - ведь стихи совсем не обязательно осознавать разумом. А когда я закончила с Блоком, Акке принёс нам чай, и мы согрели ладони жаром глиняных кружек, сидя в бархатной полутьме. А Лод слушал, как я рассказываю про пятерых коней, которых подарил мне мой друг Люцифер, и про лукавого дракона, что учит меня смиренью, и про то, как тяжко жить, когда разум сносит глупости хулу, и про то, что жизнь лишь бездна зла - и в глазах колдуна, отливавших завороженной зеленью, сияли отблески свечей.
И я подумала, что мне совершенно плевать и на мои глупые сомнения, и на то, что читать стихи положено мужчинам, и на то, что у нас с Лодом не было и не будет нормальной романтики. Ведь нашу романтику - редкую, странную, неправильную романтику - я не променяла бы ни на каких принцев с серенадами под луной.
