Когда Брунетти пришел в кабинет синьорины Элеттры, она посмотрела на него, но не улыбнулась, как обычно.
— Что-то не так, синьорина?
Вместо ответа она показала на картонную папку на столе.
— Не так с падре Пио Кавалетти, Dottore.
— Что, совсем плохо? — Что значит «совсем» — он и сам понятия не имел.
— Прочитайте, сами узнаете.
Брунетти взял тоненькую папку и с интересом открыл: фотокопии трех документов. Первый — письмо из офиса Объединенного швейцарского банка в Лугано «синьору Пио Кавалетти», состоящее из одной фразы, второй — письмо, адресованное «падре Пио», написано рукой, трясущейся от болезни или старости, если не от того и другого сразу, третий — с уже знакомым гербом патриарха Венеции.
Снова взглянул на синьорину Элеттру: сидит тихо, аккуратно сложив руки на столе перед собой, — ожидает, пока ознакомится с документами. Вернулся к ним и внимательно прочел.
Первый: «Синьор Кавалетти! Мы подтверждаем помещение вашего депозита от 29 января, на 27 тыс. швейцарских франков, на счет в нашем банке». Подписи на компьютерной распечатке банковской формы нет.
Второй: «Святой Отец, вы повернули мои грешные глаза к Богу. Его милосердие не от мира сего. Вы были правы — моя семья не от Бога. Они Его не знают и не знают Его власти. Только вы, Отец, вы и другие святые. Это вас и святых мы должны отблагодарить больше чем словами. Я уйду к Богу, зная, что это мною сделано». Подпись неразборчива.
Третий: «Данное разрешение выдано религиозному объединению „Опус Деи“ для основания и утверждения в этом городе научной миссии и богоугодных дел под директорством падре Пио Кавалетти». На этой бумаге — подпись и печать директора отдела религиозных организаций.
Прочитав все это, он поднял глаза:
— Какой вы делаете из этого вывод, синьорина?
— Именно такой, Dottore.
— Точнее?
— Духовный шантаж. Не слишком отличается от того, чем они занимались столетиями, — немного менее убедительный и в меньшем масштабе.
— Откуда документы?
— Второй и третий — из папок, хранящихся в офисе патриарха, в разных папках.
— А первый?
— Из надежного источника.
Единственное объяснение, которое она дала и, как видел Брунетти, собиралась давать.
— Я верю вам на слово, синьорина.
— Спасибо.
Ответ, к которому обязывает просто вежливость.
— Я почитал про них, про «Опус Деи», — начал он. — Друг вашей подруги, который в патриархии, не знает, насколько они… — хотел использовать слово «могущественны», но что-то родственное суеверию ему не позволило, — обширно присутствуют в городе.
— Он считает, очень трудно что-то сказать наверняка о них или их деятельности. Но уверяет, что их власть весьма реальна.
— То же самое люди говорят о ведьмах, синьорина.
— У ведьм не скуплены целые районы в Лондоне, Dottore. И у них нет папы, который хвалит их за «святое дело». И ведьмы, — она показала на папку, которую он еще не выпустил из рук, — не получают церковных санкций на организацию центров для научной миссии и богоугодных дел.
— Я не знал, что у вас такие сильные чувства к религии.
— Это не имеет отношения к религии.
— Не имеет? — Он удивился по-настоящему.
— Это относится к власти.
Он секунду подумал:
— Да, полагаю, относится.
Более спокойным голосом синьорина Элеттра сказала:
— Вице-квесторе Патта просил сказать вам, что визит шефа швейцарской полиции откладывается.
Брунетти почти не слышал ее:
— Моя жена говорит то же самое.
Увидел, что она не понимает, и добавил в порядке разъяснения:
— О власти. — Как только поняла, спросил: — Извините, что вы сказали о вице-квесторе?
— Визит шефа швейцарской полиции отложен.
— Ах, я и забыл совсем об этом! Спасибо, синьорина. — Не говоря больше ни слова, положил папку ей на стол и ушел в кабинет за своим пальто.
На сей раз в ответ на звонок открыл человек средних лет, одетый во что-то вроде, по предположению Брунетти, монашеского облачения, но выглядел он лишь как мужчина в плохо подшитой юбке. Комиссар объяснил, что пришел поговорить с падре Пио, привратник сложил вместе ладони и склонил голову, но ничего не сказал. Провел пришедшего по внутреннему дворику: садовника не видно, но дух сирени стал еще сильнее. Внутри резкие запахи дезинфекции и воска скрылись под волной сладкого аромата. По пути обогнали человека помоложе, идущего в том же направлении. Два полусвященника молча кивнули друг другу, — Брунетти счел это проявлением несколько показного благочестия.
Тот, кто провожал его, — он стал уже думать, не лишили ли его искусственно дара речи, — остановился перед дверью в кабинет падре Пио и кивнул: можно войти. Так он и сделал, не стучался, окна закрыты, распятие — висит на дальней стене, теперь он его заметил. Этому религиозному символу он не симпатизировал и лишь глянул вскользь, не интересуясь его эстетической ценностью.
Через несколько минут дверь открылась, и вошел падре Пио. Брунетти вспомнил: этот носит монашеское облачение с легкостью, умудряясь выглядеть так, будто ему удобно. Внимание его опять привлекли полные губы, но на этот раз он осознал, насколько суть этого человека сосредоточена в глазах — они серо-зеленые, блестящие, светятся умом.
— С возвращением, комиссар! — приветствовал он его. — Спасибо за сообщение. Выздоровление сестры Иммаколаты — ответ на наши молитвы, я уверен.
Хоть и возникло у него такое искушение, Брунетти начал не с просьбы избавить его от риторической религиозной лжи, а со слов:
— Я хотел бы задать вам еще несколько вопросов.
— С радостью отвечу. Если только, как я объяснял в прошлый раз, меня не заставят разглашать информацию, которая закрыта.
Священник улыбался, но Брунетти почувствовал, что тот отметил перемену в его настроении.
— Нет, сомневаюсь, что из этих сведений что-то относится к закрытым.
— Хорошо. Но прежде, чем вы начнете, — нет причин стоять, давайте по крайней мере устроимся удобно.
Подвел его к тем же двум креслам и, с тренированным изяществом откинув края облачения, опустился в кресло, положил правую руку под наплечник и стал перебирать четки.
— Что вы бы хотели узнать, комиссар?
— Я хотел бы, чтобы вы мне рассказали о работе в доме престарелых.
Кавалетти усмехнулся и сказал:
— Я не уверен, что так назвал бы это, Dottore. Я служу капелланом при пациентах и части служащих. Приближать людей к их Творцу — это радость, а не работа. — И глянул в сторону, в другую часть комнаты, но не раньше чем увидел отсутствие реакции Брунетти на эту сентиментальность.
— Вы слушали их исповеди?
— Не уверен, комиссар, вопрос это или утверждение. — Улыбка Кавалетти говорила о желании удалить из своего замечания даже намек на сарказм.
— Это вопрос.
— Тогда я отвечу. Да, я выслушивал исповеди пациентов, как и части штата. Это очень большая ответственность, особенно исповеди старых людей.
— А почему так, отец?
— Потому что ближе их время — время земной кончины.
— Ясно. — И Брунетти спросил так, как будто это логическое продолжение предыдущего ответа: — Вы открывали счет в филиале Объединенного швейцарского банка в Лугано?
Полные губы остались изогнутыми в мирной улыбке, но комиссар смотрел в его глаза: они сощурились почти непроницаемо и немедленно.
— Что за странный вопрос. — Кавалетти свел брови в очевидном замешательстве. — Какое это имеет отношение к исповедям стариков?
— Вот именно это я и пытаюсь выяснить, отец.
— И все же это странный вопрос.
— Вы открывали счет в филиале Объединенного швейцарского банка в Лугано?
Священник переставил пальцы на очередную бусину.
— Да, открывал. Часть моей семьи живет в Тичино, и я езжу навестить их два-три раза в год. Я нашел, что удобнее держать деньги там, чем возить туда-сюда с собой.
— И сколько у вас на этом счету, отец?
Кавалетти поглядел вдаль, что-то вычисляя, и наконец ответил:
— Полагаю, около тысячи франков. — Потом, с готовностью помочь, добавил: — Это около миллиона лир.
— Я знаю, как переводят лиры в швейцарские франки, святой отец. Это один из первых навыков, которые должен приобрести полицейский в нашей стране. — И улыбнулся, показывая священнику — это шутка.
Тот в ответ не улыбнулся. Прозвучал следующий вопрос:
— Вы — член «Опус Деи»?
Кавалетти уронил четки и поднял перед собой руки ладонями к собеседнику в преувеличенно молящем жесте.
— Ох, комиссар, ну и странные вопросы вы задаете! Интересно, как они соотносятся у вас в голове.
— Я не понял, это «да» или «нет», отец?
После долгого молчания Кавалетти произнес:
— Да.
Комиссар поднялся.
