— Комиссар, мне не кажется, что здесь вы задаете вопросы.
Брунетти пожал плечами.
— Вы меня слушаете, комиссар Брунетти?
— Да, синьор. — К своему удивлению, Брунетти не старался сделать свой голос ровным и спокойным. Ему нет дела до этого, он вдруг почувствовал себя независимым от Патты и Скарпы.
— На вас были жалобы, комиссар, по разным поводам. Настоятель ордена Святого Креста звонил, чтобы обжаловать ваше обращение с членами его ордена. Далее, он сказал, что вы скрываете члена его ордена.
— Скрываю?
— Что ее забрали в больницу, она теперь в сознании и несомненно начинает распространять слухи про орден. Правда это?
— Да.
— И вы знаете, где она?
— Вы же только что сказали — в больнице.
— Где вы ее посещаете и не позволяете этого другим?
— Где она под защитой полиции.
— Защита полиции? — повторил Патта таким голосом, что Брунетти побоялся — услышат на нижних этажах. — А кто установил эту защиту? Почему нет упоминаний в списках дежурств?
— Вы видели списки, синьор?
— Не ваше дело, кто их видел, Брунетти. Вы только скажите мне, почему там не указано ее имя.
— Там записано — «Надзор».
И снова Патта прорычал эхом за Брунетти:
— Целыми днями полицейские сидят в больнице, ничего не делают, а вы нагло пишете «Надзор»?
Брунетти не стал спрашивать Патту, не сменить ли формулировку и не записать ли «Охрана», а выбрал более мудрый путь — молчание.
— А кто там сейчас? — вопросил Патта.
— Гравини.
— Ну так гони его оттуда! У полиции в этом городе есть дела поважнее, чем сидеть у палаты беглой монахини, которая попала в больницу.
— Я считаю, что она в опасности, синьор.
Патта яростно махнул рукой:
— Знать ничего не хочу об опасности! Мне плевать, если она в опасности! Если она годится, чтобы выйти из-под защиты святой матери церкви, то должна быть готова и отвечать за себя в том мире, куда так стремилась войти. — Увидел, что Брунетти готов возразить, и повысил голос: — Чтобы Гравини через десять минут не было в больнице — вернуть его в караулку!
Снова Брунетти попытался объяснить, но Патта оборвал его:
— Никаких полицейских чтобы там не было, около этой палаты! Если будут, если кто-то пойдет туда, — тут же будут освобождены от своих обязанностей! — Патта еще дальше перегнулся через стол и угрожающе добавил: — И то же будет с тем, кто их туда направляет. Понятно, комиссар?
— Да, синьор.
— И держитесь подальше от членов ордена Святого Креста. Настоятель не ждет от вас извинений, хотя я думаю, что это неслыханно — после того, что я слышал о вашем поведении.
Комиссар знал Патту в этой струе, хотя никогда не видел его столь выбитым из колеи. Пока тот продолжал говорить, накручивая свой гнев, Брунетти отвлекся — принялся вычислять причину такого сверхнормативного поведения. Единственное подходящее объяснение — страх. Если Патта — член «Опус Деи», его реакция была бы не сильнее раздражения, он достаточно навидался Патты, чтобы понимать, что в данном случае тут что-то совсем другое и гораздо сильнее. Значит, страх.
Голос Патты призвал его обратно:
— Вы поняли, Брунетти?
— Да, синьор. — Брунетти встал. — Я позвоню Гравини. — И двинулся к двери.
— Если пошлете кого-то еще туда, Брунетти, — вам конец. Вы поняли?
— Да, синьор, понял, — сказал он.
Патта ничего не сказал о пребывании там в свободное время, хотя для Брунетти разницы не было.
Он позвонил в больницу со стола синьорины Элеттры и попросил к телефону Гравини. Несколько раз ему передавали отказы Гравини покинуть комнату, хотя Брунетти сказал тому, с кем разговаривал, что это приказ комиссара. Наконец, больше чем через пять минут, Гравини подошел к телефону. Первое же, что он сказал, было:
— Там с ней доктор в палате. Он не уйдет, пока я не вернусь.
Только после этого спросил, говорит ли с Брунетти.
— Да, это я, Гравини. Возвращайтесь сюда сейчас же.
— Все, значит, синьор?
— Можете возвращаться в квестуру, Гравини, — повторил Брунетти. — Но сначала сходите домой и наденьте форму.
— Да, синьор. — Молодой человек повесил трубку, поняв по тону Брунетти, что больше задавать вопросов не нужно.
Прежде чем уйти в свой кабинет, Брунетти пошел в комнату служащих и прихватил утренний номер «Газеттино», который заметил на столе. Посмотрел раздел по Венеции — статьи о Марии Тесте нигде нет. В первой части — тоже. Выдвинул стул, разложил газету на столе перед собой: столбец за столбцом медленно просмотрел обе половины газеты — ничего. Однако кто-то с достаточным влиянием, чтобы запугать Патту, узнал об интересе Брунетти к Марии Тесте. Или, что еще важнее, они как-то узнали, что она пришла в сознание. Поднимаясь в свой кабинет, он позволил себе улыбнуться.
Глава 20
За обедом обнаружилось, что у всей семьи такое же подавленное настроение, как то, что он принес с собой из квестуры. Молчание Раффи он приписал каким-то трудностям в том, как протекает роман с Сарой Пагануцци, Кьяра, вероятно, еще печалится из-за тучи, затемнившей совершенство ее отметок. Причину настроения Паолы, как обычно, труднее всего чему-то приписать.
Не было сегодня обычных шуток, которыми они выражали друг другу свою безграничную любовь. Сначала, заметил Брунетти, говорили о погоде, а потом, как будто этого недостаточно, — о политике. Все, видимо, рады окончанию обеда. Дети, как зверьки в норках, испуганные молниями на горизонте, шмыгнули в свои безопасные комнаты. Брунетти, уже прочитавший газету, удалился в гостиную и стал созерцать стену дождя, лупящего по крышам.
Вошла Паола — принесла кофе, — и он решил рассматривать это как предложение мира, хотя и неуверенный, что за соглашение будет ему сопутствовать. Взял кофе, поблагодарил ее, отпил и сказал:
— Ну и что?
— Я поговорила с отцом. — Паола уселась на диван. — Только к нему придумала обратиться.
— А что ты ему рассказала? — спросил Брунетти.
— То, что мне говорила синьора Стокко, и то, что сказали дети.
— О падре Лючано?
— Да.
— И что?
— Он сказал, что изучит вопрос.
— Ты что-нибудь сказала ему о падре Пио?
Она подняла глаза, удивленная вопросом:
— Нет, конечно. Почему ты спрашиваешь?
— Просто спросил.
— Гвидо, — она поставила пустую чашку на стол, — ты знаешь, я не вмешиваюсь — никоим образом — в твою работу. Если хочешь спросить моего отца насчет падре Пио или «Опус Деи», сделай это сам.
Нет уж, нет у него желания вмешивать в эти дела тестя — тоже никоим образом. Но он не скажет Паоле, что его нежелание основано на сомнениях — чей приверженец граф Орацио: то ли профессии Брунетти, то ли самого «Опус Деи». Брунетти понятия не имел о масштабах богатства и влияния графа, а тем паче не знал их источника и связей или обязательств, на которых они держались.
— Он тебе поверил? — спросил он жену.
— Конечно, поверил. Что вообще за вопрос?
Брунетти попытался увильнуть, но взгляд Паолы не дал ему ни шанса.
— Ну, ты не самый надежный свидетель.
— Что ты говоришь?! — резко спросила она.
— Дети плохо отозвались об учителе, который поставил одному из них низкую оценку. Слова другого ребенка передала мать, которая была в очевидной истерике, когда с тобой говорила.
— Что это ты, Гвидо, пытаешься изобразить адвоката дьявола? Ты мне показывал этот отчет из патриархии. Что, как ты думаешь, этот ублюдок делал все эти годы? Таскал тысячелировые бумажки из копилки для бедных?
Брунетти покачал головой:
— Нет, я не сомневаюсь, нисколько не сомневаюсь, что он там делал. Но это не то же самое, как если бы у меня были доказательства.
Паола махнула рукой, отметая всю эту чушь, и заявила:
— Я его остановлю!
— Или добьешься того, что его переведут в другое место? Что они уже неоднократно делали?
— Я сказала, что остановлю его, и собираюсь сделать именно это, — повторила она, отчетливо проговаривая каждый слог, как для глухого.
— Хорошо, — сказал Брунетти. — Надеюсь, что так. Надеюсь, ты сможешь.
К его удивлению, Паола ответила цитатой из Библии:
— «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».
— Это откуда?
— От Матфея. Глава восемнадцатая, стих шестой…
— И все же, — Брунетти замотал головой, — насколько странно слышать именно от тебя цитату из Писания.
— Говорят, даже дьявол может цитировать Писание, — ответила она, но впервые улыбнулась.
Улыбка ее озарила комнату.
— Хорошо, — приговорил Брунетти. — Надеюсь, у твоего отца хватит сил что-нибудь сделать.
Он почти ожидал, что она ответит — для ее отца нет ничего невозможного, удивился сам себе — сам, по крайней мере отчасти, в это верит.
