себя самого. Но и второй половине, чтобы существовать, в свою очередь, нужна вера первой половины. Иначе говоря, между двумя половинами, на которые распадается индивид, должна возникнуть непрерывная система взаимной веры, непрерывная, как система зеркал, когда одно зеркало отражается в другом. Я верю в себя (то есть в тебя), потому что ты (то есть я) веришь в меня (то есть в тебя) …
Я не выдержал:
– Лепорелло, ради Пресвятой Богородицы! Вы совсем заморочили мне голову!
Он словно получил удар ногой под дых: резко согнулся пополам и чуть не упал.
– Умоляю! – выдавил он жалобным голосом. – Никогда больше не упоминайте при мне об этой Сеньоре!.. Обещайте…
– Раз это на вас так действует… Мне нетрудно…
Он вроде бы слегка успокоился. Даже выдавил из себя улыбку. Но в глазах еще жила тревога.
– Ладно, мне не удалось ничего вам объяснить. Но уверяю, тут нет моей вины. Вы не в курсе современной философской терминологии, потому и не можете уразуметь, о чем идет речь. Жаль. Но хотя вы так и не сумели уследить за развитием логической цепочки, попытайтесь все же вдуматься в вывод. Хозяину и мне, чтобы верить в то, что мы соответственно Дон Хуан и бес, нужно добиться, чтобы кто-то другой в это поверил. И чтобы убедить этого другого, мы и ведем себя соответственно, он – как Дон Хуан, а я – как бес.
– Что ж, лично вы с задачей справились. И ваш хозяин тоже.
Он подпрыгнул на стуле:
– Так почему же вы нам не поверили? Почему? Почему? – И, прежде чем я успел ответить, он поднес к моему лицу, чуть не попав мне в глаз, угрожающий и обвиняющий перст. – Я вам скажу. Вы не верите, что я бес, потому что вообще не верите в бесов. И точно так же вы не верите, что Дон Хуан на самом деле Дон Хуан и на нем лежит проклятие оставаться Дон Хуаном вечно, потому что вы не верите в вечную жизнь, как не верите и в Ад. Иначе с чего бы вам отрицать, что на хозяине лежит вечное проклятие?
– Да ведь вы никогда об этом не упоминали, – возразил я. – Вы только говорили…
– …что он – Дон Хуан, а я – бес. Согласен. Ложь не была полной, но хорошая ложь и должна подаваться порциями, постепенно, на манер искусно выстроенного повествования. Так вот: расскажи я вам все сразу, погрешив против элементарных эстетических законов, вы бы ничему не поверили. Да, друг мой, вам пора подумать о том, насколько искренна, усердна и глубока ваша вера… Вот вы якобы верите в дьявола, но встреться он вам на улице, никогда не признаете, что это дьявол; вы якобы верите в преисподнюю и вечное проклятие, а покажи вам проклятого человека – вы обзовете его шарлатаном. Но, скажем, с метафизической точки зрения: разве мне так уж невозможно оказаться бесом? А моему хозяину – Дон Хуаном Тенорио? Ведь сейчас я веду речь не о существе бессмертном, нет, просто об умершем человеке, переступившем порог Вечности. Вы же не станете спорить: пока человек дышит, он меняется, он может совершенствоваться, исправлять ошибки, раскаиваться в содеянном либо упорствовать во грехе; но смерть запечатлевает определенный его образ, закрепляет то, каким он был в момент смерти; раз Дон Хуан умер, будучи Дон Хуаном, таким ему и оставаться на веки вечные, и в этом будет состоять наказание, проклятие. По справедливости, он так и должен пребывать в мире, множа свои подвиги. Вы теперь думаете, что мертвые вот так просто по земле не ходят, но почем вам знать, где ходят мертвые? Всякий истинно верующий должен без каких-то доказательств допускать, что человек, севший рядом с ним в автобусе, может оказаться проклятым грешником, несущим бремя своего проклятия.
Я снова прервал его:
– Да я ничуть не сомневаюсь, что вы с хозяином позаботились о крепких теологических подпорках для своего фарса. И все же…
– И все же… признайтесь, что не поверили мне, потому что не верите ни в дьявола, ни в вечную жизнь. И равным образом не поверили бы, случись вам своими глазами увидеть чудеса или даже испытать их на себе.
– Ладно. К чему вы клоните? Что вам от меня нужно?
– Мне? Помилуйте, абсолютно ничего. Я лишь хотел показать, насколько шатки самые глубокие ваши убеждения. В иные времена наша с хозяином проделка была бы встречена с большим доверием. Инквизиция отправила бы нас на костер.
Я ответил, что тема начала мне надоедать.
– Мне тоже. Что ж, сдаюсь и признаю свое поражение. Но и вы проявите снисходительность и позвольте мне напоследок чуть потрепыхаться. А я, в свою очередь, открою вам секрет: такое случается с нами не впервые. Ведь мы с хозяином уж не один век ломаем эту комедию! А теперь представьте: скольким людям мы были вынуждены открыть правду! Увы, с иллюзиями давным-давно покончено! К тому же унижение сокрушает веру и губит воображение. Не знаю, не знаю, что уж с нами будет дальше…
– С вашим хозяином и лично с вами?
– Нет, друг мой, с людьми.
– Что будет с вами, не знаю, что касается меня, то, скорее всего, сегодня же вечером я сяду в поезд и отправлюсь в Ирун.
– На какие деньги?
– Одолжу в посольстве.
– Не делайте этого. Не уезжайте. Вы готовы отказаться от Сони в угоду болезненному самолюбию? Соня вам нравится, девушка она замечательная, и если вам удастся излечить ее, из нее выйдет великолепная жена. Но, друг мой, во все времена женщин исключительных приходилось завоевывать, прилагая немалые усилия. В Средние века их надо было освобождать от драконов, а ветхозаветный Товит бился за свою любимую со злым духом. Если вы любите Соню, сделайте хоть маленькое усилие.
– А если я его не сделаю?
– Много потеряете в собственных глазах. Вы не сможете ее забыть, станете пенять себе за малодушие, но будет уже поздно, вы попытаетесь вернуть ее, но шанс будет упущен, и остаток жизни вам придется провести в печали и тоске, презирая себя. Вам пора жениться. Конечно, вы можете этого не делать, но одна история, когда холостяком остается мужчина, который не встретил «свою» женщину, и другая – когда встретить-то он ее встретил, да вот своей сделать не сумел.
– А кто может мне гарантировать, что Соня – как раз та самая женщина…
– Но вам же подсказывает сердце! И если вы чуть напряжете свои умственные способности, вас в этом убедит и здравый смысл…
