На этот раз слух подводил зайца. Погоня продолжалась. Шли по пятам. Одна из гончих оказалась проворнее других (и видимо смелее). Вышла на расстояние арбалетного выстрела.
Гончая: Заяц! Стой, заяц, гав гав! Не беги — утонешь!
Заяц даже не обернулся. Его шокировал этот крик. Его не должно было быть, но он был! Кричавший не унимался — кричал примерно одно и то же, лаял, подходил ближе — держал дистанцию. Держал дистанцию и не стрелял. «Как? Да как же?! Как это может быть?! Не уж то и в болотах не найти спасения? Откуда ж вы такие взялись, собаки?!»
Гончая: Стой, заяц, гав гав гав! Я хочу тебе помочь — слышишь?! Да стой ты! Сейчас уже догонят — тогда всё пропало! Слышишь ты или нет, гав гав?!
Но заяц не слышал ничего. Его обуял страх, паника. Он весь трясся и от этого страха, и ещё больше от усталости. Он пытался бежать, но подскальзывался, падал, его лапы уходили под мох — в трясину — но каким-то чудом он вытягивал себя и продолжал плестись, идти, бежать и падать — прочь, не смотря назад. «Только не назад, только не в тюрьму, не в тёмную камеру к дикобразу, не на стул для допросов — только не назад! Лучше умереть! Лучше здесь на болотах прибейте меня! Всё! Я больше не могу!»
Гончая: Постой, заяц! Гав! Гав! Ты… да я тебе по гроб обязан! Это же ты, заяц! Ты! Это ты вытянул мою семью из ада, гав гав гав! Мой отец, кабель старый, всю жизнь про тебя говорил! Остановись! Позволь мне помочь тебе, гав гав! Пока не поздно, гав! Пока ещё время есть! Ведь есть же время, гав!
Но заяц и теперь его не слышал. Он как буд-то бы сошёл с ума. Как во сне — в полном мраке внутри и снаружи — бежал от гигантского чудища, и точно знал, что бежать от него невозможно. Пробудиться на пределе сил — вот одна надежда.
Гончая: Всё, гав! Всё. Они здесь. Они здесь! Прости — я пытался! Теперь я… я исполняю долг.
Собака остановилась, замолчала. Ждёт остальных, готовит стрелы. А заяц, упавший на колени без сил, тащит себя на четвереньках к верной смерти. Он далеко ушёл от обозначенной кем-то тропы, и даже не заметил этого. Услышав лай набежавших собак, попытался подняться, но уже не смог. Одну из лап засосало намертво. Пытался зацепиться за ветку, но ветка ему мерещилась. Тут только низкая поросль, разъехавшийся в стороны мох. Он погружался на дно. Медленно и плавно.
Собаки посовещались и решили расстрелять зайца издалека. Спасать его ни к чему, лезть за ним опасно, да и вытянуть кажется нечем. Одна беда — непроглядная тьма. Наступила ночь, а тут и светлячки-то не летают. Тоже боятся — знают.
Выстрелили по разу. Заяц голоса не подал. Решили: промах. Приготовились стрелять опять.
Вторая атака оказалась успешнее первой. Одна из стрел разорвала зайцу ухо, пролетела насквозь. Заяц решил ответить, и так выдал себя глупо и безрезультатно. Выстрелил последние 2 болта — не попал никуда. «Теперь арбалетом этим можно только прикрыться. Буду прикрываться. И последняя секунда дорога…»
В этот момент заяц почувствовал тот самый взгляд с другого берега. Он всегда чувствовал его на болотах. Чуда-юды! Они опять наблюдали за ним. «Что же вы не выходите?! Ну распугайте их, суеверных! Защитите меня! Мне не на кого больше надеяться! Что же вы смотрите без смысла, ась?»
Чуда-юды, если и были они на том берегу, продолжали наблюдать, ждали чего-то, думали о чём-то своём только им понятном. Собаки готовили стрелы. Заяц погружался глубже и глубже — уже за грудь не видно тела.
Собаки выстрелили снова. Заяц укрылся арбалетом. Одна из стрел попала в то же ухо — опять же прошла насквозь. Другая стрела резанула по плечу — «еле увернулся».
«Да сколько ж у вас там ещё стрел?! Что делать, что делать?! МНЕ что делать?! Они-то не уйдут никуда! И чуды-юды сами не выйдут. А что… что может заставить их выйти?! А! Ах вот, что я ещё могу!»
И заяц завопил:
Заяц: Чуда-юдааааааа! Чуда-юдааааа! Чуда-юдаааа! Слышно меня теперь?! ЧУДА-ЮДАААА!!
Заяц вопил предсмертным воплем отчаянного безумца, психопата, как называл его Квакер. В последний этот миг нашедший силы фантастические, всё, что было у него живого, этими силами рвал без жалости. Ведь каждый такой миг и каждый крик такой в последнем пересчёте стоят года и года. За каждое слово заплатишь кровью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Собаки перестали стрелять, невольно отступали. Вопль зайца казался им совсем незаячьим, а каким-то другим, неведомым — инородным, неживотным. Им даже казалось, что заяц кричит «на ихнем, на чудном». Они должны его понять, прийти к нему на помощь.
Но чуда-юды не приходили. Заяц уже захлёбывался и от того, вопль его был ещё страшнее:
Заяц: Чуда-юдааааа! Чуда-юдаааа! Ну где же ты?! Помоги мне! Я тебе… да я тебе всю жизнь свою отдам! Всё, что осталось от меня — всё тебе до последней… Чуда-юдаааа! Чего ты хочешь?! Буду рабом твом! Буду! Всё, что ты захочешь сделаю! Помоги мне! Чуда-юдааааа!! Чуда-юдааааа!!
Вопил заяц, вопил… рот разодрал, а они всё не появлялись. «Есть ли они вообще? Или кто-то придумал их? Детёнышей пугать, что б не тонули на болотах. Эх, всё бесполезно.» Набрал воздуха в лёгкие, ушёл в грязную болотную жижу с головой. «Всё, дело сделано», думали собаки, уходя. «Это было со мной!», думал заяц, утопая. «Это было со мной! Сейчас, сейчас…»
Обволокли длинные как волосы водоросли, запутали и потянули вниз. Цеплялись, жали, лапали… «Лапали?». «Да это же никакие не водоросли! Никакие не волосы! Это лапы! Сколько их? Много их! Тянут! Куда?»
Прошли через слой чёрный и густой, опустились на дно, а там вода чистая-чистая! И кругом они. Чуда-юды по дну ходят — много их, десятки, «город целый»! Иная, неподчиняющаяся никаким законам, жизнь. Первобытная, подводная страна.
«Куда они тащат меня? Съесть хотят? Ну съедят, так съедят — уже неважно! Я в их власти! Я бессилен. Главное, чтобы воздуха хватило. Знают ли они, что не умею я под водой дышать? Был ли у них контакт с нами? Ах, главное, чтобы воздуха хватило! Сколько продержусь ещё, пока глаза… глаз не вылетит с орбиты?! Минута? Две? Мне б только до другого берега добраться. Мне б туда… О, там свет какой! Туда! Туда… На свет… туда…»
Заяц закрыл глаз и как буд-то бы уснул. Если захлебнулся он и умер, не заметил этого. Не понял. Может и чуда-юды ему померещились — как та ветка, которой не было. Может и собак никаких не было — никто за ним не гнался, никто не стрелял. Может и не погиб никто сегодня — живы все и здоровы. И революции никакой не было. Живут в лесу по-прежнему. Красиво, богато, душевно. С песней живут. Ждут его на зелёной площади с караваем, с берёзкой. Счастливые, добрые, любящие. Ждут.
«Вот они. Вот они все, мои дорогие! Государь мой! Я вернулся! Я дома!»
Глава V: Пробуждение
I
Иногда пробуждение так приятно, что забываешь прошлую жизнь. Можно и перед казнью проснуться в полном восторге от мгновения, тебе открытого. Жаль, это мгновение сменит тягомотина минут, часов… суток, лет, десятилетий (если, даст Бог, казнь не состоится). Как буд-то это правильно, как буд-то так и надо.
Заяц пробуждался, глядел вокруг и в никуда. Приятный сон — такой, который и не вспомнишь — ломался на осколки, рассыпался в пыль. Противный всему реальному, он исчезает — он уступает место тягомотине времён.
«Вроде бы всё тот же лес… но где я?»
Высокие перекрученные косами деревья. Узорные их ветви срастаются друг с другом и льются как вода. Ковры из мхов, дышащих нежно, глубоко — невольно дышишь с ними в такт. Грибы размером с медведя и божьи коровки с кулак. «Да это ж… это древний лес!»
Возбуждённый и напуганный, заяц приподнялся на локтях. Хотел оглянуться, но понял: он не один. Кто-то за ним — «не дальше метра; наверное сидит на корточках и смотрит». «Кто ты такой? Подай уж голос!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Некто и не пытался себя скрывать. Голос был подан немедленно:
???: О, кэйп буна! Гивас, гайдис нелаймингас! Гивас дарр! Пажюррек, на?!
«Волкявичюс!! Ещё тебя тут не хватало! Ожидать от него можно чего угодно — от хорошего, до дурного. Это другая порода! Оружия у меня нет — действовать надо аккуратно. Медленно-медленно обернись… скажи что-нибудь приятное…»
