Результат налицо. Он в зоне, в карцере, а к Светланке подбивает клинья какой-то урод с толстым кошельком. Выдержит ли она эту осаду — непонятно. Если б хоть на пару часов появиться в Москве, понять, что там у них, — было бы спокойнее на душе. Ясность хоть какая-то… А так — сплошной туман. Неизвестность, неопределенность, вечная тревога… Жить с этим просто невозможно.
Он верил Светланке, но отчетливо понимал — чем дольше он здесь, тем дальше она от него. А чем дальше, тем… вероятнее конец их прекрасной любви. Какая же это мука — сидеть в бездействии и ждать, когда кончится все то, с чем он связывал всю свою дальнейшую жизнь! Можно ли такое вытерпеть?
А что тут можно сделать?
Неожиданно заскрежетал ключ в замке, открылась железная дверь. Малышев встал со стула, не потому, что очень уважал тюремные законы, но привык почтительно относиться к старшим, а в карцер вошел не кто иной, как сам начальник зоны полковник Осинин.
— Как самочувствие, Малышев? — спросил он.
— Не жалуюсь, гражданин начальник.
Сопровождающий его вояка с автоматом вышел из карцера, аккуратно прикрыл дверь.
— Самочувствие у тебя неважное, сказывается тесное, холодное помещение.
— Нет, гражданин начальник, не сказывается. Я чувствую себя нормально.
— А я говорю — сказывается! Кстати, можешь называть меня Василием Ивановичем.
— Зачем, гражданин начальник? — удивился Малышев.
— За тем, дорогой мой Малышев. Ты плохо себя чувствуешь, переводим тебя в лазарет. Подлечишься, отдохнешь как следует. Мы должны проявлять гуманность к нашим людям, заботиться, чтобы они, понимаешь, вышли на свободу здоровыми членами, так сказать, общества. А не больными, озлобленными идиотами. Учреждение наше как называется? Исправительное. То-то и оно. Должны исправлять.
Малышев ничего не понимал в гуманных соображениях начальника, но одно уловил сразу — стоит за этим генеральша Воронина. Что они там задумали? Операцию, в ходе которой он умрет? Медикаменты, от которых может свихнуться? Не важно что, важно другое — из карцера в лазарет просто так не переводят здоровых заключенных. А он ведь не жаловался на здоровье!
— Извините, гражданин начальник, я отказываюсь идти в лазарет. Чувствую себя хорошо, готов и дальше нести справедливое наказание за свои ошибки в поведении с другими заключенными.
— Не умничай, Малышев!
— Я здоров, гражданин начальник.
— А я сказал — болен! Понял?! Болен! И должен лечиться. Все, разговор окончен. Ильин! Отведи больного в лазарет!
Малышев ничего не понимал, но он много умных книг прочитал до того, как попал в колонию. И точно знал — что-то случилось вне зоны его внимания. И скорее всего не в его пользу. А значит, этот жест «доброй воли» со стороны начальника зоны означал повышенную опасность. Но противиться было глупо, и, когда Ильин появился в бетонной каморке, он покорно забросил руки за спину и пошел вперед.
В лазарете было чисто, стояли кровати с одеялами и даже с простынями. Пожилая дородная женщина-врач осмотрела его, измерила давление, одобрительно кивнула:
— У вас ослаблен организм, но пока все нормально, продолжим наблюдения. Если понадобится помощь — окажем ее.
— Не понял. Я сидел в карцере и ни на что не жаловался. Почему меня перевели в «больничку»?
— Это спросите у начальника, я же рекомендую вам отдых, чтобы восстановить силы.
— Да с чего вы взяли, что я их потерял?
— Больной, отправляйтесь в палату.
Закинув руки за спину, Малышев шагал по коридору, твердо решив для себя, что никакие таблетки он пить не будет. Все это казалось очень уж странным. Со здоровьем проблем не испытывал, чувствовал себя нормально, да и врач ничего не обнаружила, но все равно отправила в палату. Более того, сам начальник колонии вдруг озаботился состоянием его здоровья! Он, видите ли, просто Василий Иванович! А что будет дальше?
В палате на пять коек занята была только одна, и лежал на ней не кто иной, как Диван с распухшей мордой. Конвоир проводил его до койки и ушел.
— Малыф… — пробормотал Диван, едва шевеля синими, распухшими губами. — Извини меня, я не хотел, чтобы…
— Да ладно, Диван, все нормально, — сказал Малышев. — Классно тебя отделали. Бадя?
— Падла он… ни френа не поняв…
— Нормально, Диван, я не в обиде.
— А что у тебя? Почки отморозил? Это бывает запросто, только попади в карцер…
— Внутреннее недомогание, — сказал Малышев.
— Это как, Малыф?
— Ну так, недомогаю, и все дела.
— Понял… Свушай, квасс, что мы вместе.
Малышев снял синюю робу, лег под одеяло, блаженно зажмурился, вытянув ноги. Он первый раз оказался в лазарете и плохо понимал законы поведения тут. Но если ему следует восстанавливать здоровье, то лучше всего это делать лежа под одеялом на чистой простынке. После карцера — эта просто роскошь. Позанимался физическими упражнениями, успокоил дыхалку — и можешь полежать, вытянуть ноги. А потом — забраться под одеяло и помечтать… Классно!
Да только все ж это неспроста было организовано хитрыми начальниками! Чем платить придется?
— Малыф, Бадя просто козел! — пожаловался Диван. — Фто фделал, падла! Муфиков подбил, там фелая кодва набвавась. А я фто? Я фга тебя.
— Классно ты базаришь, Диван, — усмехнулся Малышев. — Лады, вернемся в барак, скажу, чтобы Бадя тебя не трогал.
— На френ мне Бадя! Дергать отсюда нужно. Из «больнички» — самое то, — тихо сказал Диван.
Как бы ни было трудно в колонии, особенно в первые дни, у Малышева даже мысли о побеге не возникало. Но сегодня он задумался об этом.
Глава 18
Багрянов упрямо провожал Светлану до метро, надеялся, что рано или поздно она согласится пойти с ним в престижный ночной клуб, а там посмотрит, подумает и станет более сговорчивой. Отец сказал — относись ко всему с юмором, женщинам это нравится. Не следует тупо соблазнять и тупо обижаться, когда тебя посылают. Иронизируй над всем процессом и больше всего — над самим собой.
Как это — иронизировать над самим собой, он не совсем понимал, но пытался.
— Знаешь, Свет, когда отец злится на мать, она ему говорит: «Тебе надо поправиться, дорогой, посмотри на Степана, он толстый и спокойный», — сказал он, размашисто шагая рядом со Светланой.
— Очень смешно! — ответила Светлана.
Щелк-щелк — каблучки ее полусапожек по мокрому асфальту. Шмяк-шмяк — его башмаки рядом. Уже давно стемнело, сегодня лекции у их группы начались поздно, во второй половине дня, и закончились поздно, в семь вечера. Дождя не было, но сырой ветер был противнее дождя и мороза, вместе взятых.
