Он кивнул.
– И у меня не оказалось при себе денег.
– Да, я помню.
– И я достал чековую книжку и выписал каждому по чеку.
– И что?
– Эти чеки не стоят той бумаги, на которой написаны. Я и без того уже должен своему банку!
– Это, разумеется, временно?
– Нет. У меня ничего не осталось.
– Но мне говорили, что вы богаты. Разве вы не получили наследство?
– Получил. Три года назад. Оно и стало моим проклятием. Но теперь у меня ничего нет, ни пенни! Да, я был глупцом, каких еще не видывал свет… Ну что, неужели вам этого мало? Почему вы до сих пор меня не выгнали?
Вместо того чтобы спустить меня с лестницы, Раффлс с чрезвычайно серьезным лицом принялся расхаживать по комнате.
– Неужели и семья вам не поможет?
– Слава богу, у меня больше нет семьи! – вскричал я. – Я был единственным сыном. Я унаследовал все. Только и утешения, что родители уже умерли и никогда не узнают о моем позоре.
Я упал в кресло и закрыл лицо руками. Раффлс продолжал ходить взад-вперед. Его тихие, ровные шаги тонули в ковре, таком же роскошном, как и все вокруг.
– У вас всегда была литературная жилка, – сказал он после долгого молчания. – Вы ведь редактировали журнал в старших классах, так? Помню, вы здорово выручали меня со стихосложением. В наши дни всякого рода литература в моде, прокормиться гонорарами теперь может любой дурак.
Я покачал головой:
– Этому дураку сначала придется расплатиться с долгами.
– Ну что ж. У вас, без сомнения, есть какая-то квартира?
– Да, на Маунт-стрит.
– Что насчет мебели?
Я громко рассмеялся собственному горю:
– Вот уже несколько месяцев, как я распродал все, до последней досточки!
Тут Раффлс замер, подняв брови. Теперь, когда он знал ужасную правду, я уже не боялся смотреть в его суровые глаза. Наконец он пожал плечами и снова принялся расхаживать по комнате. Несколько минут мы оба молчали. В его красивом, застывшем лице я читал смертный приговор и с каждым вдохом вновь проклинал трусость и безрассудство, приведшие меня к нему на порог. В школе, когда Раффлс был капитаном крикетной команды, а я при нем на побегушках, он был ко мне добр; и вот я снова осмелился искать его покровительства. Ведь я был разорен, а он достаточно богат, чтобы целое лето играть в крикет, а все остальное время предаваться безделью. Я бездумно понадеялся на его расположение, его сочувствие и помощь! Да, несмотря на всю мою показную робость, в душе я рассчитывал на Раффлса, за что и поплатился. В его холодных синих глазах, в его поджатых губах не было ни капли доброты или симпатии. Я схватил шляпу, неловко вскочил. Я ушел бы без слов, но Раффлс преградил мне путь.
– Куда это вы собрались? – спросил он.
– Это мое дело, – ответил я. – Вас я больше не побеспокою.
– Тогда как я смогу вам помочь?
– Я не просил вашей помощи.
– Зачем же вы пришли?
– Действительно, зачем! – отозвался я. – Пропустите меня.
– Сначала скажите, куда идете и что вы задумали.
– А вы угадайте! – воскликнул я.
На долгие секунды мы замерли, глядя друг другу в глаза.
– А духу хватит? – спросил он таким циничным тоном, что кровь вскипела в моих жилах.
– Увидите, – ответил я. Отступив на шаг, я достал из кармана пальто револьвер. – Ну что, вы меня пропустите или мне сделать это прямо здесь?
Я приставил дуло к виску, палец лег на спусковой крючок. Разоренный, опозоренный, я уже приготовился покончить наконец со своей пропащей жизнью. До сих пор поражаюсь тому, что так тогда и не сделал этого. Подлая радость, что моему саморазрушению нашелся свидетель, лишь подхлестнула мой низменный эгоизм, и если бы лицо Раффлса исказилось от ужаса, это стало бы моим последним греховным утешением, и я умер бы дьявольски счастливым. Однако его взгляд меня остановил. В нем я прочитал не ужас и не страх, а удивление, смешанное с уважением, и такое любопытство, что я выругался и убрал револьвер.
– Что за черт! – воскликнул я. – Вы хотели, чтобы я выстрелил!
Я приставил дуло к виску, палец лег на спусковой крючок.
– Не совсем, – ответил Раффлс, запоздало содрогнувшись и побледнев. – Мне не очень-то верилось, что вы говорите всерьез. Честно говоря, я был зачарован зрелищем. Я и не догадывался, Банни, что вы на такое способны! Ну уж нет, теперь я вас никуда не отпущу. Кстати, во второй раз я не буду смирно стоять, так что повторять этот фокус не советую. Осталось лишь придумать, как нам выпутаться из этой передряги. Но ишь вы какой, кто бы мог подумать! А теперь давайте сюда револьвер.
Одну руку он положил мне на плечо, другая скользнула в карман моего пальто, и я без единого звука позволил себя обезоружить. И дело не в том, что при желании Раффлс умел быть совершенно неотразимым. Определенно, он был самым властным человеком из всех, кого я знал, но все же причиной моей покорности была не только собственная слабость. Призрачная надежда, приведшая меня в Олбани, будто по волшебству сменилась поразительным облегчением. Раффлс мне поможет! А. Дж. Раффлс – мой друг! Весь мир будто бы встал на мою сторону, и, вместо того чтобы противиться, я схватил Раффлса за руку с той же горячностью, с какой недавно сжимал револьвер.
– Благослови вас бог! – вскричал я. – Простите меня за все. Я скажу правду. Я надеялся, что вы меня выручите, хоть у меня и не было никакого права просить вас о помощи. И все же я надеялся, что вы дадите мне еще один шанс по старой памяти. Иначе я бы непременно покончил с собой. Если вы передумаете, я так и сделаю!
Я и правда боялся, что Раффлс передумает, несмотря на любезный тон и на то, что он вспомнил мое старое школьное прозвище. Но он тут же развеял все мои сомнения.
– Какой же вы все-таки мальчишка, что так торопитесь с выводами! Я, конечно, не без грехов, но привычки отказываться от своего слова среди них не значится. Сядьте, дружище, выкурите сигарету и успокойтесь. Я настаиваю. Что, виски? Сейчас вам только виски не хватало. Выпейте лучше кофе – когда вы пришли, он как раз сварился. Послушайте. Вы говорите “еще один шанс”. Что это значит? Шанс отыграться? Ну уж нет! Думаете, удача может вам улыбнуться? А если нет? Только хуже будет. Нет-нет, дружище, довольно с вас и нынешних долгов. Вы хотите, чтобы я вам помог, или нет? Что ж, тогда вы больше не играете, а я обещаю не предъявлять ваш чек. К сожалению, вы задолжали не только мне, к тому же мое нынешнее положение ничуть не лучше вашего!
Настал мой черед смотреть на него в изумлении.
– Что?! – вскричал я. – Не лучше моего? Не верю своим ушам!
– Я же вам поверил! – с улыбкой возразил он. – По-вашему, если у меня есть квартира в Олбани, если я состою в паре клубов и играю в крикет, значит, у меня есть и счет в банке? Милый Банни, я так же беден, как и вы! Мне не на что рассчитывать, кроме собственного ума, – совершенно не на что. Выиграть сегодня было для меня такой же необходимостью, как и для вас. Мы в одной лодке, Банни, так что давайте грести вместе.
– Вместе! – подскочил я. – Раффлс, если вы меня не выдадите, я готов на все! Только скажите, я все сделаю! Я пришел к вам в отчаянии, и это отчаяние никуда не делось. Я готов на что угодно, лишь бы избежать скандала.
Я будто снова вижу Раффлса, откинувшегося в роскошном кресле – его квартира была отлично обставлена. Расслабленная, но атлетическая фигура, бледное, угловатое, чисто выбритое лицо, черные кудри, суровый и безжалостный рот. И я вновь ощущаю на себе пронзительный взгляд этих необычных глаз – холодных и ярких, как звезды, проникающих в мои самые сокровенные мысли и чувства.
– Интересно, правду ли вы говорите! – сказал наконец он. – Сейчас вы, конечно, совершенно искренни, но сколько это продлится? Впрочем, пока вы не отступились от своих слов, надежда есть. Кажется, вы и в школе были довольно отважным малым и однажды очень меня выручили. Помните, Банни? Что ж, подождите минутку, возможно, я смогу вернуть вам этот долг. Дайте подумать.
Он встал, раскурил очередную сигарету и снова принялся вышагивать по комнате, на сей раз медленнее, будто бы задумчиво. Продолжалось это довольно долго. Дважды он останавливался у моего кресла, словно собираясь заговорить, но оба раза передумывал и опять начинал ходить в молчании. Потом он открыл окно, которое прежде успел закрыть, и несколько мгновений простоял, высунув голову в туман, наполнявший дворы Олбани. Часы на камине тем временем пробили час, затем полвторого. За все это время мы не обменялись ни единым словом.
Я терпеливо оставался в своем кресле. За эти полчаса мною овладело какое-то неуместное спокойствие. Переложив груз ответственности на плечи своего удивительного друга, я расслабился и принялся изучать комнату. Довольно большая, квадратная, с раздвижными дверями и мраморным камином, мрачная и старомодная, как и все в Олбани, она была прекрасно обставлена – в меру со вкусом, в меру небрежно. Что меня поразило, так это отсутствие всего, что можно увидеть в доме заядлого игрока в крикет. Вместо традиционной стойки с прошедшими огонь и воду битами стену подпирал резной дубовый шкаф, беспорядочно забитый книгами и побрякушками, а когда я поискал глазами фотокарточки, то вместо групповых снимков крикетных команд обнаружил репродукции “Любви и смерти” и “Благословенной девы” в пыльных рамах и еще пару картин в том же духе. Судя по квартире, ее жильца скорее можно было принять за поэта средней руки, чем за первоклассного спортсмена. Впрочем, Раффлс был многогранной личностью и не чурался эстетства; еще в школьные годы я вытирал пыль с некоторых из этих картин. Глядя на них, я задумался еще об одном удивительном свойстве Раффлса – как раз в связи с тем случаем, о котором он мне только что сам напомнил.
