Когда я снял последнюю скобу, я схватился за стенку по центру и, уперев одну ногу в крыло машины, опустил ее примерно до этого же уровня — впервые за все то время, что жирафы провели в загончиках.
Мистер Персиваль Боулз следил за каждым моим движением, точно я тут устроил образцово-показательное выступление. Моя выходка была не просто глупой — нет, она была эгоистичной и смертельно опасной, и я пожалел о ней сразу же, как только опустил стенку. Потому что не успел я толком слезть с крыла, как поскользнулся на нем — металлическая обшивка стала влажной от тумана — и упал спиной в грязь, а стенка обрушилась на меня, придавив по самую грудь.
Теперь нас и жирафов не разделяло совсем ничего. Они страшно перепугались, раскачали вагончик и встали на дыбы, готовые дать отпор любому обидчику. Я находился к ним ближе всех. И заглянул в их доверчивые огромные карие глаза. В них было столько страха и смятения, что у меня внутри все оборвалось. В ту минуту мне предстала во всей красоте огромная жирафья душа, а они, помилуй меня Господь, увидели, какое ничтожество из себя представляю я, и тут же, перебирая хрупкими ногами, поспешили от меня отодвинуться. Они разглядели во мне льва. И теперь в любой момент могли поступить со мной так, как полагалось поступать с хищником: избить до заслуженной смерти, повалив на дно вагончика.
Я понимал: если ничего не предпринять сию же секунду, мы все обречены.
Вскочив на ноги, я приналег на упавшую стенку и сумел снова ее поднять, а потом запрыгнул на крыло и торопливо приладил зажимы туда, где они раньше и были, вернув на место тяжелую заслонку.
Спрыгнув на землю, я с мольбой уставился на окошки в надежде, что звери снова выглянут. Но нет: мой слух уловил то, что я хотел бы позабыть как страшный сон: первые нотки того самого жуткого жирафьего вопля, который я уже слышал в ночь, когда на вагончик напали хулиганы. Поднявшись на несколько ступенек по боковой лестнице, я заговорил с жирафами сквозь щели в обивке, стараясь подражать стариковской манере. Я боялся — точнее, догадывался, — что они никогда больше мне не доверятся. Но, к моему изумлению, стоило им услышать мой голос, как стоны стали затихать. Я заговорил с ними громче. За считаные секунды жирафы совсем успокоились, а потом, позабыв о моем предательстве, подошли ближе.
Но это было уже слишком. На мгновение вместо их глаз я увидел доверчивые карие глаза своей лошади и вновь пережил страшное преступление, из-за которого мне и пришлось отправиться на поиски Каза. Нестерпимо захотелось крикнуть жирафам: «Не прощайте меня! Не смейте!» Но я только опустился на землю и уткнулся в колени, пытаясь собраться с духом. Я понимал, что едва увернулся от пули, которую сам же и выпустил.
— Ну же, дружок, возьми себя в руки, — сказал Боулз. — Это же просто животные.
Теперь, когда с его уст сорвались слова моего отца, единственным, что удерживало меня от смачного удара по этой поросячьей морде, была пара глаз, по-прежнему наблюдавших за мной сквозь туман.
— Им надо просто напомнить, кто тут главный, — не унимался он. — Давай еще разок попробуем.
Я поднялся и силой заставил себя отвести взгляд от его кулака, в котором была зажата монетка.
— Я не тот, кто вам может помочь с этим делом. Он окинул меня взглядом. В свете фонаря толстяк пугающе напоминал самого Люцифера.
— А к кому же мне обратиться?
— К мистеру Джонсу, — прошептал я.
— И где же он сейчас?
— Не хочу его будить.
— Что ж, ладно. — Он снова улыбнулся мне своей хищной улыбкой. — Монета все равно твоя, а сколько еще ты таких сможешь достать! Мы ведь живем в век возможностей, мой юный друг. Нужно уметь урвать то, что хочешь. Запомни. Предложение о работе остается в силе. Персиваль Боулз — хороший друг, такими не разбрасываются. — Он снова поглядел на вагончик. — Жалко их, правда? Этих зверей так тяжело достать, но при этом мрут они очень быстро и не оставляют потомства. Но пока они живы, надо успеть на них подзаработать. Так что держи.
Я перестал слушать его уже после фразы «монета все равно твоя» и только много позже осознал, какой смысл крылся в его словах. Ровно в тот самый миг он раскрыл ладонь. На ней по-прежнему лежал мой двойной орел. Я схватил его, проверил, все ли стороны на месте, и сунул в карман, пока толстяк не передумал.
— Вернусь утром. Поговорю с этим твоим мистером Джонсом, — заявил он, приподнял свой дурацкий цилиндр и исчез в тумане.
Теперь, когда в нем потонул без следа мужчина в желтом костюме, высокой шляпе и черных сапогах, туман стал навевать жуть еще сильнее.
Я опустился на подножку и, достав монетку, стал разглядывать ее в свете фонаря. Должно быть, рассматривал я ее слишком уж пристально и долго, потому что, когда Старик вынырнул из тумана, чтобы меня подменить, я все еще вертел ее в руках, но потом торопливо спрятал в карман.
— Всё в порядке? — спросил Старик.
Я кивнул, зашагал к арендованному трейлеру, повалился на койку и уставился в темноту. До самого рассвета я лежал без сна и ждал, когда кончится ночь, вертя в пальцах новенькую золотую монетку и грезя о билете, который мне купят в Мемфисе.
Но уже на рассвете я, кажется, задремал ненадолго и сквозь сон снова услышал далекий жирафий вопль.
Я испуганно сел на кровати, прислушиваясь, а в следующий миг мне послышался голос… Рыжика:
— Вуди! Ву-у-у-уди-и-и!
В одной только майке, трусах да сапогах я распахнул дверь трейлера, чтобы разглядеть сквозь остатки тумана, повисшего на деревьях, что там творится, и застыл как вкопанный.
Я увидел кукурузное поле.
— Вуди!
Ярдах в тридцати от меня у самого прицепа стояла Рыжик. Боковая стенка со стороны поля была опущена, и девушка испуганно глядела внутрь. В загончики.
Я кинулся к ней по щебенке и сосновым шишкам, заглянул в прицеп и рухнул на колени. Дикарь по-прежнему оставался в пульмане, но так сильно высунулся в прореху, что под действием сил гравитации рано или поздно должен был оказаться на воле.
А вот Красавицы не было.
Позади снова послышался жирафий вопль, громкий, пронзительный. Резко обернувшись, я понял, что в дальнем конце поля творится что-то неладное. Я увидел примятую кукурузу, Красавицу, вытянувшую шею над иссохшими стеблями. К ней шли двое мужчин, один уже затягивал на ее шее лассо, второй только раскручивал свое, а она отбивалась… отчаянно отбивалась от львов.
Но, что самое жуткое, между мной и ними стоял Старик. Пошатываясь, будто пьяный, он целился в них из дробовика. Я понимал: если он выстрелит, да еще из такого оружия, то скорее попадет в Красавицу, чем в чертей, напавших на нее. Надо было ему помешать.
Услышав, как Дикарь перебирает ногами позади меня, я обернулся. Он стучал копытом по упавшей стенке. Хотел броситься следом за своей подругой. И вот я снова приналег на стенку, приложив все силы, чтобы вернуть ее на место — не без помощи Рыжика, — а потом выхватил из кабины тягача ружье и побежал к Старику.
Я был уже на полпути, когда дробовик выстрелил.
Потрясенный, я споткнулся, выронил ружье куда-то в кукурузные стебли и с ужасом посмотрел вперед.
Старик промахнулся и, осознав это, упал на колени.
А злодеи тем временем, понимая, что им уже никто не помешает, вновь принялись за свое. Один пытался затянуть веревку на шее Красавицы, но она, мечась из стороны в сторону, дергала его, точно марионетку, и так продолжалось до тех пор, пока она не встала на дыбы. Тогда-то второй негодяй и ухитрился закинуть лассо ей на переднюю ногу, как и собирался. Он затянул веревку, Красавица упала на землю, и мерзавцы зашагали к ней.
Я потрясенно застыл при виде этой картины, не слыша ничего, кроме оглушительного стука собственного сердца. А потом вскинул ружье, распрямился, прицелился и пальнул.
Тот из мерзавцев, что накинул лассо на ногу, в страхе повалился в примятую кукурузу, а второй укрылся. В ушах у меня загремело эхо выстрела из моих ночных кошмаров… Ведь если сказать по правде, мне уже доводилось стрелять в человека;
